- Да, её высочество сдержит свою клятву, если даст её.
- Теперь дело за вами, царевна Анна. Если вы дадите клятву на распятии Иисуса Христа, быть вам свободной. Вы вернетесь в Константинополь, где вас ожидают сваты из Германской империи. Это ли не счастье - быть императрицей! - Тут бы Мисхиру остановиться, но он добавил угрозу: - Не дадите клятвы - останетесь коротать жизнь на острове, где вас никто не найдет без моей помощи. Выбирайте, ваше высочество.
- Ведя речь о клятве, ты, рыцарь, торопишься. К тому же угрожаешь. Так не поступают рыцари. Да и откуда тебе известно, что к нам приехали германские сваты?
- Я вернулся из Константинополя, и там весь город знает и говорит об этом. И пожалуйста, царевна, не упрекайте меня в торопливости. Все эти годы я вместе с вами ждал этого часа.
- Ну хорошо. И кто неё прислал сватов?
- Вам оказывает честь сам император Оттон Первый.
- Он и сватается за меня?
- Нет, он намерен женить своего сына Оттона. У Анны не было больше вопросов к Мисхиру. Она вспомнила, что они собрались для трапезы, и принялась есть. Гликерия и Мисхир взялись за то же. «Рыцарь» налил всем вина и, не дожидаясь, когда Анна и Гликерия возьмут кубки, взял свой и выпил. Но Мисхир и Анна не столько были заняты трапезой, сколько каждый по-своему перелопачивали состоявшийся разговор. И если Мисхир прикидывал, много ли выгоды получит, когда вернет Анну во Влахерн, то царевна почувствовала в себе охлаждение к засветившей ей свободе. Быть императрицей Германии ей претило. Её пугали дикой Скифией, но она забыла о детских страхах, и теперь её манило на просторы Руси с неодолимой силой. Ей сулили счастливую жизнь под императорской короной, но она ощутила к императорскому дому Германии нечто, подобное отвращению. Её пугала дворцовая жизнь германских государей и вельмож. Она испытывала неприязнь к германской вере, лишенной православного милосердия, и чем больше думала о супружеской жизни Оттоном Вторым, тем сильнее склонялась к мысли ли действительно коротать жизнь в монастырской обители, или добиться своего и обрести новую отчизну в славянской державе.
Царевна Анна знала нескольких россов, с которыми ознакомилась через Гликерию в храме монастыря Святой Мамы и в посаде близ него, куда изредка заходила со своей воспитательницей на торг. Увидела Анна славянах то, чего не было в других народах, что непреодолимо влекло к ним, - их великую сердечность. :й казалось, что даже византийцы не обладают таким душевным богатством, какое существует у россиян.
Как же она может предать тягу своего сердца и отказаться от дара Божьего, добытого в молитвах? Да, да, читала она, жить среди россиян - это дар Божий, и пусть скажут, что это не так, она каждому найдет возражение. Тому порукой священное писание о Руси её прадеда императора Константина Багрянородного.
Трапеза завершилась. Правда, Анна не помнила, прикоснулась она к пище или нет. Вроде бы несколько оливок съела, ещё чего-то поклевала, словно птичка, и теперь ей выпало нелегкое дело: выбрать, по какой стезе продолжать свой жизненный путь. Во всяком случае, из трех возможных путей один она уже закрыла для себя: не быть ей германской императрицей, потому как она не желает видеть на своей голове германскую корону. Пусть это пойдет вразрез с чаяниями братьев, она останется тверда в отказе от супружества с Оттоном Вторым. И вот перед нею только два пути: налево - в монастырь, прямо - на Русь.
Анна почувствовала душевный подъем и с улыбкой сказала Мисхиру:
- Ты, служилый рыцарь, отправляйся вновь в Константинополь и как угодно, кому угодно передай, чтобы германские Оттоновы сваты мчали вспять. Господь Бог не благословляет меня на брак ни с императором, ни с его сыном. А пока ты ездишь туда и обратно, мы с матушкой Гликерией будем пасти и доить коз.
Анна весело засмеялась, увидев, как у Мисхира медленно отвалилась нижняя челюсть.
Немало он передумал за то время, пока трапезничал, но такого добровольного поворота Анны в своей судьбе не предполагал. Отказаться от короны императрицы - для этого надо много мужества или хотя бы знать, что тебе не светит впереди ничего хорошего. Он встал, молча откланялся и ушел, тем самым в какой-то мере озадачив царевну. Увидев смену настроения на лице своей воспитанницы, Гликерия встала, подошла к ней и, опустившись на колени, со слезами на глазах произнесла:
- Ваша светлость, простите меня. Это я во всем виновата, что судьба так жестока к вам. Смутила вас сказками о Руси. Казните меня, недостойную. - И Гликерия, уткнувшись в колени Анны, зарыдала.
- Не надо плакать, Сладкая, - гладя её голову, сказала Анна. - У нас впереди будет много светлых дней. Встань и отряхнись, сбрось печаль. И пойдем-ка в опочиваленку ворошить былины о вещем Олеге.
Уходя из трапезной, они ещё не ведали, что сегодня из Константинополя к острову Хиос вышла ещё одна скидия, и на ней спешил сотоварищ Мисхира Таре, который вез истинно отрадные для пленниц вести.
На другой день Мисхир вновь попытался убедить царевну вернуться в Константинополь. Он пришел к утренней трапезе и, лишь только сели к столу, спросил:
- Ваше высочество, вы не пришли к мысли, что пора дать знать о себе братьям и порадовать их, что живы и здоровы?
- Славный рыцарь, если ты желаешь мне блага и хочешь служить, отправляйся в стольный град И вернись, как только узнаешь, что германские сваты уехали.
- А как вернусь, что тогда?
- Я боюсь осеннего моря. Ты проводишь меня до Никеи конным путем к эпарху Анимасу.
Мисхир больше ни о чем не спрашивал. Он думал и пришел к выводу, что если передаст Анну в руки эпарха Анимаса, то обезопасит свою жизнь.
- Я исполню вашу просьбу, ваше высочество, дальше уж как распорядится судьба…
Господь Бог или судьба так и распорядились, но ко дворцу наместника Никеи царевна Анна прибыла уже без Мисхира.
Поздней осенью в Эгейском море всегда наступает пора неистовых бурь и штормов, возникающих внезапно. Отправившись в тот же день в плавание при легком попутном ветре, Мисхир к вечеру все-таки угодил в яростный шторм. Он попытался увести свою скидию в бухту острова Митилена, который лежал в половине дня пути от Хиоса. Когда до бухты оставалась какая-то миля, грозный шквал налетевшего шторма обрушился на судно, в мгновение ока были сломаны мачта и рулевое управление, скидию выбросило на скалы Митилены и разнесло в щепы. Это случилось на глазах у островных рыбаков, затаившихся от шторма в малой бухточке. Утром, когда шторм утих, рыбаки нашли у скал прибитые волнами обломки скидии и среди них трупы семи моряков. Рыбаки выловили погибших и привезли их в большое островное селение, раскинувшееся на берегу бухты. Вскоре все островитяне узнали о гибели судна и поспешили в бухту. Здесь в каждой семье были рыбаки, мореходы, и люди сбегались, чтобы посмотреть на умерших и, не дай бог, увидеть своих близких.
К вечеру того же дня, когда приближалось время нового шторма, в бухту вошла скидия, которую вел Таре. Погибшие моряки ещё лежали на песчаном берегу. Островитяне копали где-то за селением могилу, чтобы предать павших земле. Поставив скидию у причала, Таре поспешил на берег и, подойдя к телам, узнал в одном из них Мисхира. Увидев вооружённого нотария, Таре подошел к нему и сказал:
- Господии нотарий, эти погибшие с острова Хиос. Я признал в одном из них капитана судна Мисхира.
- Надеюсь, что вы отвезете их для погребения на остров Хиос, - с готовностью и облегчением отозвался нотарий.
- Да, это мой долг, - ответил Таре.
В тот же час нотарий и Таре распорядились, чтобы тела погибших перенесли на скидию и укрыли парусиной.
В рассветной дымке следующего дня при попутном ветре Таре вывел скидию из бухты острова Митилена и взял курс к острову Хиос. Тридцатилетний член тайного ордена «стрельцов», находясь близ погибшего старшего сотоварища Мисхира, страдал. Он преклонялся перед рыцарем ордена «стрельцов» Мисхиром. Таре вступил в орден девятнадцатилетним юношей и посвятил себя тайным деяниям. Тогда же он попал под начало уже опытного мастера тайной разведки, служителя избранным. В эту пору патроном Мисхира был знатный вельможа, патрикий Варда Фока. Это по его воле была увезена царевна Анна. Молодой «стрелец» Таре был в числе тех шести помощников Мисхира, которые так блестяще исполнили похищение царевны, задуманное Мисхиром.
