Мы снеслись с Москвой и получили полномочия быть делегатами от СССР на конгрессе.
Конгресс должен был состояться в замке Ла Зарас, близ Женевы, а женевский губернатор не давал нам въездных виз. После убийства в Лозанне Воровского, выдающегося советского дипломата, советским людям было весьма трудно в женевском кантоне. Антисоветская пропаганда влияла на обывательскую массу. Резкая нота Советского правительства по поводу попустительства швейцарских властей террористам-белогвардейцам толковалась вкривь и вкось. Векслер достал нам визы в Цюрих и предложил отправиться в Швейцарию на его машине.
— А там, — говорил он, — как-нибудь устроим!
Времени оставалось в обрез. Путь был намечен через Дрезден, Мюнхен и Цюрих. В машине горячо обсуждалась тема конгресса; прогрессивные кинематографисты съезжались в Ла Зарас, чтобы обсудить принципы борьбы с коммерческим, торгашеским кинематографом.
Цюрих говорит по-немецки, Женева изъясняется на французском.
Векслер сказал:
— Вы будете моими тремя сыновьями. В отелях буду писать — Векслер с тремя сыновьями. Я ваш папа.
Так мы и сделали. Когда подъезжали к замку Ла Зарас, Векслер заметил у ворот замка шпиков. Они интересовались прибывающими иностранцами. Векслер сказал:
— Пока вы находитесь в машине, вы в безопасности. Автомобиль — частная, неприкосновенная территория. Я выйду и выясню обстановку.
Вскоре все съехавшиеся в Швейцарию кинематографисты стали выходить из ворот замка и усаживаться возле автомобиля Векслера, который таким образом превратился в трибуну конгресса. Именно с этой трибуны Эйзенштейн, стоя на подножке, произнес свой доклад о задачах современной мировой кинематографии. После Эйзенштейна с подножки векслеровского автомобиля выступали и другие ораторы. Составили телеграмму губернатору о прибытии в женевский кантон Эйзенштейна, Александрова, Тиссэ. Губернатор оказался поклонником «Броненосца «Потемкин»». Он разрешил нам жить в замке, но не выходить за его пределы. Теперь можно с улыбкой вспомнить о том, как за самовольный приезд на конгресс мы, несмотря на заступничество самого губернатора, все-таки были приговорены к трем дням тюрьмы или 15 франкам штрафа.
Замок Ла Зарас, принадлежавший француженке-меценатке мадам де Мандро, был наполнен средневековыми атрибутами — латы, щиты, мечи, копья. Жилые комнаты модернизированы, обиты ситцем. Но в этом респектабельном здании трудно было уснуть — замок стоит на горе, а сквозь гору пробит туннель, через который каждые пять минут проносится поезд. Окно нашей комнаты было над въездом в туннель…
Стояла жаркая погода, и заседания проходили в тенистом парке. На конгрессе горячо говорилось о том, что предприниматели своими пошлыми требованиями губят киноискусство. Составлялись декларации и заявления, которые должны были быть опубликованы в прессе.
Ганс Рихтер решил снять юмористический фильм о конгрессе. Режиссировали все, и больше всех Эйзенштейн. В съемках в качестве киноактеров участвовали знаменитые режиссеры и теоретики кино. Такого не знала история. Жаль, что фильм не сохранился.
Однажды приехал познакомиться с создателями «Потемкина» губернатор. В его честь мадам де Мандро устроила прием. Губернатор на этом приеме пригласил нас в Женеву.
На конгрессе мы подружились с Айвором Монтегю — молодым кинематографистом из Англии. Эта дружба для меня продолжается по сей день.
Прибыли в Женеву. Губернатор показывал нам достопримечательности города. Благодаря любезности губернатора мы побывали в Женевской библиотеке, где работал В. И. Ленин. Губернатору Женевы мы обязаны поездкой в Цюрих. В Цюрихе видели дом, в котором жил Владимир Ильич. Эдуард сфотографировал меня и Эйзенштейна, стоящих возле этого дома. Мы стояли и говорили, думали и мечтали о фильме «Ленин в Швейцарии».
Забегая вперед, скажу, что впоследствии, через 30 лет, я осуществлю этот наш совместный замысел. И фильм будет называться так, как хотел его назвать мой учитель С. М. Эйзенштейн, — «Ленин в Швейцарии».
А тем временем Векслер окончательно уговорил нас снимать фильм «Женское счастье — женское несчастье». Агитационный фильм, ратующий за разрешение абортов.
Была в фильме история безработного. Жене безработного отказали в аборте, и она умерла. Векслер же хотел, чтобы жертвой средневекового закона о запрещении аборта была дама из общества. Наш пролетарский взгляд возобладал. В лучшей клинике Швейцарии должны были снимать подлинный случай трудных родов. Но, как сказал поэт, в жизни нас подстерегает случай.
Все приготовлено для проведения съемок родов посредством кесарева сечения. Но в клинике нет и нет рожениц, требующих такого рода операции. Времени ждать у нас не было. Эйзенштейн решил снять хотя бы общий план.
— Ложись, изображай роженицу, — сказал он мне.
Я лег на операционный стол. Меня закутали простынями. На шею «роженице» опускается щит, а на нем усыпляющие, успокаивающие средства. К голове садится сестра. Перед моими глазами засветились яркие колбы. Все готово к съемкам общего плана. «Профессора» встали над моим телом. Зажжен свет. Эйзенштейн командует:
— Начали!
«Профессора» взялись за инструменты. А медсестра, которая не знала, что в операционной происходит маскарад, задает традиционный вопрос:
— В который раз вы рожаете?
От неожиданности я прыснул.
Кадр не удался — все дружно рассмеялись. Пришлось «рожать» еще раз, уже после того как операционная сестра была ознакомлена с условиями игры.
После Швейцарии снова — Германия. Здесь мы были заняты подготовкой к прокату «Старого и нового». Затем по приглашению Айвора Монтегю оказались в туманной Англии, где постигали опыт британской кинопромышленности. Наконец, Франция, где фирма «Гомон» предоставила нам возможность снять экспериментальный звуковой фильм «Сентиментальный романс».
В конце концов пришло приглашение из Соединенных Штатов от кинофирмы «Парамаунт». Нас встретил Голливуд.
Американское кинематографическое производство уже в те годы представляло собой сочетание подчиненной рыночному спросу творческой работы с весьма сложной и технически совершенной промышленной базой. И тот опыт, который для нас представлял наибольший интерес, то есть опыт технической организации кинопроизводства, и стал для нас предметом серьезного изучения и восприятия. Как невозможно было перестроить АМО и построить Горьковский автозавод, не изучив конвейерного опыта фордовских предприятий в Детройте, так же затруднительно было создать советскую кинопромышленность, не побывав на технически великолепно оснащенных, мощных, устроенных на промышленной основе студиях Голливуда. К культуре же американского кино, как области искусства, мы подходили с большой степенью скептицизма и настороженности. Очень скоро пришлось убедиться, что, несмотря на изобилие звезд и заполнивший экраны мира поток кинопродукции, кинематографической культуры, в нашем понимании, Голливуд не знает.
Не следует думать, что это только наше мнение. Так же сокрушающе беспощадно судят Голливуд сами американцы.
Во время нашего пребывания в Голливуде отмечалось тридцатилетие американского кино. Сатирический журнал «Балигу» предложил вниманию читателей проект памятника американскому кино: на пьедестале стоит голый пьяный буржуа, курящий толстую сигару, а верхом на этом пляшущем пьянице сидит обнаженная девица с распущенными волосами. В одной руке она держит гитару, в другой — бокал вина. Ничего не скажешь: символ весьма красноречив!
Голливуд возник в начале века. Возник он стихийно, стремительно, так, как возникали все города американского Запада. Бесчисленные толпы искателей золота и приключений стекались в Калифорнию, а вместе с ними пришли бродячие актеры, владельцы передвижных паноптикумов, игорных домов и ярмарочных балаганов, музыканты и циркачи, привлеченные золотом, субтропическим климатом, вечным солнцем. Рождение в этом месте Голливуда, совпавшее со стремительным ростом влияния кинематографа, было естественным актом. Здесь были все условия для роста кинопроизводства. И кинематограф был подхвачен местными предпринимателями как наиболее прибыльное средство дешевого и массового развлечения. Так Голливуд стал центром зарождающейся американской кинопромышленности. А предпосылки его зарождения и быстрого роста определили в дальнейшем коммерческий стиль системы руководства, который глубоко вошел в производственный организм американского кино.
