Его взгляд продолжал преследовать ее, когда она отошла и завернула за угол, где столкнулась лицом к лицу с огромным черно-белым портретом самой Энни. Оливия молча разглядывала ее. Энни выглядела такой же красивой, какой она ее запомнила, с чудесной матовой кожей, но странно было видеть черты ее лица полными жизни. На глянцевом темном фоне фотоснимка ее волосы выделялись непокорным светлым шелковистым ореолом.

– Она как живая, – мужчина приблизился сзади, и Оливия повернулась к нему лицом.

– Это вы ее фотографировали?

– Да, – казалось, ему очень трудно перевести взгляд с Энни на Оливию, но в конце концов он протянул ей руку и представился:

– Меня зовут Том Нестор.

От него пахло табачным дымом.

– Оливия Саймон, – она оглянулась на портрет. – Должно быть, Энни была замечательной моделью для фотографа.

– О да, – он засунул руки в карманы своего комбинезона. Рукава его рубашки в голубую полоску были закатаны по локоть, густые светлые волосы покрывали мускулистые руки. – Знаете, когда вы слышите о том, что кто-то умер, вы думаете: я не могу в это поверить, но потом вы смиряетесь с этим. Но что касается Энни, мне потребовалось несколько месяцев, чтобы поверить. Иногда мне все еще кажется, что она войдет в эту дверь и скажет мне, что это все шутка, что ей просто нужно было немного отдохнуть. Мне нравится идея, будто она могла… – его голос затих, он пожал плечами и улыбнулся. – Ну, ладно…

Оливия вспомнила женщину на столе в отделении скорой помощи, ровную линию на мониторе, жизнь, выскальзывающую у нее из рук.

– На самом деле, мне нужно взять сюда другого художника, – продолжал Том. – Я не могу один платить за это помещение. Правда, Алек, муж Энни, помогал мне. А я просто не могу себе представить, как буду работать с кем-то другим. Я проработал с Энни пятнадцать лет.

Оливия обернулась к нему:

– Мой муж писал статью о ней для журнала «Сискейп».

Том выглядел удивленно.

– Пол Маселли – ваш муж? Я и понятия не имел, что он женат.

Конечно, она и не ожидала, что он много о ней рассказывал. Может быть, он даже не сказал Энни, что женат.

– Ну, вообще-то он… мы живем отдельно, – сказала она.

– А…. – Том снова пристально вглядывался в фотографию Энни. – Он все еще приходит сюда время от времени. Говорит, что обустраивает новый дом. Он купил много ее витражей. Хотел купить ту викторианскую даму, на которую вы смотрели, но я не собираюсь с ней расставаться.

Оливия просмотрела остальные фотографии, а затем вернулась в центральную часть студии. Она потрогала краешек витража, свисавшего с потолка.

– Как вы делаете это? – спросила она, пробегая пальцами вдоль темных линий между кусочками голубого витража. – Это свинец, да?

Том сел за рабочий стол.

– Нет, на самом деле это – медная фольга, покрытая припоем. Идите сюда.

Она села на стул рядом с ним. Он работал над витражом, изображавшим белые ирисы на черно-голубом фоне. Минут десять она завороженно наблюдала, как он наплавляет ниточки припоя на покрытые медью края стекла, а цветные пятна от витражей, висевших на окнах, играют на его руках, лице, светлых ресницах.

– Вы даете уроки? – спросила она, удивляя саму себя этим вопросом не менее, чем Тома.

– Обычно нет, – он взглянул на нее и ухмыльнулся. – Вы заинтересовались?

– Пожалуй, да. Я бы хотела попробовать. Хотя меня никогда особо не тянуло к творчеству.

Она никогда не занималась ничем подобным. У нее просто не было времени – да она и не искала его – чтобы научиться какому-нибудь искусству, никак не связанному с ее профессией.

– Возможно, вы удивите саму себя, – сказал Том. Он назвал цену, и она согласилась. Она согласилась бы на любую цену.

Том опустил глаза на ее босоножки.

– Наденьте туфли с закрытыми носами, – сказал он. – И еще вам нужны защитные очки, но кажется у меня где-то лежат старые очки Энни. Вы можете воспользоваться ими.

Перед уходом она купила небольшую овальную работу, выполненную Энни: изящный, переливающийся фрагмент павлиньего пера. Выходя из студии, она чуть не упала на стопку журналов, сложенных у двери.

Том вздохнул:

– Нужно что-то сделать с этим беспорядком, – он махнул рукой в сторону журналов и книг в мягких обложках, сваленных рядом с ними. – Люди уже много лет приносят сюда книги и журналы. Энни отвозила их в дом престарелых в Мантео. Я не могу запретить носить все это сюда, потому что Энни оторвала бы мне голову, но не испытываю никакого желания ехать самому в дом престарелых.

– Я могла бы как-нибудь отвезти их, – сказала Оливия. «Когда?» – спрашивала она себя. Собственная импульсивность начинала ее беспокоить.

– Правда? Это было бы замечательно. Только скажите, когда поедете в ту сторону, и я вас нагружу.

В следующую субботу она приехала в студию ровно в одиннадцать. Том снабдил ее зелеными защитными очками и старым зеленым фартуком Энни. Он нарисовал узор из квадратов и прямоугольников на листе миллиметровки, положил сверху кусок прозрачного стекла и показал ей, как с помощью стеклореза размечать стекло. Ее первая линия, по мнению Тома, получилась идеально, также как и вторая и третья.

– Вы действительно чувствуете, что делаете. Довольная, она улыбнулась. У нее была крепкая рука, привыкшая к скальпелю, и ей нужно было только выбрать давление, соответствующее хрупкому материалу.

Она сидела, низко склонив голову над работой, когда услышала, что кто-то вошел в студию.

– Доброе утро, Том.

Подняв глаза, она увидела Алека О'Нейла, и ее рука застыла над стеклом.

– Привет, Алек, – сказал Том.

Алек, казалось, едва заметил ее. У него была с собой сумка для фотопринадлежностей, и он прошел через студию в боковую дверь, прикрыв ее за собой.

– А там что? – спросила она.

– Темная комната, – ответил Том. – Это Алек – муж Энни. Он заходит пару раз в неделю, чтобы обработать пленку, отпечатать фотографии или еще что-нибудь…

Она посмотрела на закрытую дверь темной комнаты и снова сосредоточилась на работе. При следующем ее движении от стекла отлетел осколок, и она быстро отдернула руки.

– Может быть, мне нужно надеть какие-нибудь перчатки?

– Нет, – сказал Том с оскорбленным видом. – Вы должны чувствовать, что делаете.

Она продолжила работу, поглядывая время от времени на часы, в надежде, что закончит раньше, чем Алек О'Нейл выйдет из темной комнаты. Следующая линия получилась кривой. Это оказалось не так легко, как выглядело вначале. Она повесила работу Энни на кухонное окно, и теперь, когда она лучше чувствовала труд, вложенный в нее, ей не терпелось взглянуть на нее еще раз, чтобы изучить с новой точки зрения.

Оливия отламывала с помощью плоскогубцев намеченный кусок стекла, когда дверь темной комнаты, скрипнув, открылась. Алек О'Нейл прошел в студию, и она впилась глазами в свою работу.

– Я оставил там негативы, – сказал он Тому.

– Те снимки каменной кладки, которые ты сделал с близкого расстояния, хорошо получились, – сказал Том.

Алек не ответил, и она почувствовала, что он смотрит на нее. Она подняла голову и сняла очки.

– Это Оливия Саймон, – сказал Том. – Оливия, это Алек О'Нейл.

Оливия кивнула, и Алек нахмурился:

– Я вас где-то видел.

Она положила плоскогубцы и опустила руки на колени.

– Да, вы меня видели, – сказала она, – но боюсь, что обстоятельства были не слишком приятными. Я была дежурным врачом в тот вечер, когда вашу жену привезли в отделение скорой помощи.

– Ах, да, – Алек слегка кивнул.

– Вы были… кем? – Том отодвинулся, чтобы получше рассмотреть ее.

– Я зашла, чтобы посмотреть на работы вашей жены, и они мне настолько понравились, что я попросила Тома давать мне уроки.

Алек посмотрел на нее так, как будто не слишком поверил ей.

– Ну, что ж, – сказал Он после паузы, – вы пришли к кому надо.

Казалось, он хотел сказать что-то еще, и Оливия задержала дыхание. Он махнул рукой.

– Увидимся через пару дней, Том, – он повернулся и вышел из студии.