Пока команды готовились к игре, болельщики обеих сторон галдели, суетились вокруг площадки, с ними вместе суетились и детдомовская малышня, и девчонки, обычно равнодушные к волейбольным поединкам.

Алена тоже вертелась около расчищенного, разделенного сеткой поля, высматривала среди ребят Лилию Петровну. Ей казалось: если чаще попадаться на глаза воспитательнице, она непременно что-нибудь ей скажет... Или спросит. Что-нибудь важное. Но Лилии Петровны не было, зато на поле, окруженный игроками обеих команд, стоял Валентин Кузьмич и призывно махал кому-то рукой. Алена проследила за его взглядом, приподнялась на носки и через головы стоящих впереди увидела ватагу мальчишек, обступившую со всех сторон Антона Николаевича. Он ответно махал Валентину Кузьмичу, но выбраться из крикливого, буйного окружения не мог, да, видно, и не хотел. Вместе с мальчишками он прошел ближе к площадке и остановился, продолжая весело с ними разговаривать. Алена пробралась ближе. Антон Николаевич над чем-то смеялся и дружелюбно трепал по волосам мельтешившего возле него Митьку.

И сразу же Митька Круглый стал ненавистен Алене, и она уже не могла без злобы смотреть на его сияющую, счастливую физиономию. А он как раз увидел ее, подбежал и похвастался:

— Антон Николаевич сегодня с нами на Ильинку пойдет. Раков ловить.

— Нет! — толкнула его в грудь Алена. — Не пойдет! — И губы у нее задрожали, запрыгали, а глаза налились слезами. — Не пойдет! Он не к вам приехал!

Митька Круглый испуганно попятился, покосился в сторону Антона Николаевича, но тот их не видел.

— Ты чего?

Но Алена уже не владела собой. Она наскакивала на Митьку, толкала его и кричала в исступлении:

— Нет! Нет! Не пойдет! Не к вам он приехал!

Растерявшийся было Митька рассвирепел.

— А тебе завидно! — крикнул он и тоже толкнул Алену.

Она расплакалась и, пряча мокрое лицо в ладонях, выбралась из толпы. Ребята, для которых драки и толкотня были делом обычным, не обратили на их стычку внимания, тем более что на поле уже началась игра. Однако Митька Круглый, повременив и поколебавшись, вышел все-таки вслед за ней из азартного круга болельщиков и поплелся через огромный двор за сарай в крольчатник.

Алена сидела на пустой старой клетке, ревела во весь голос, а на нее, перестав есть, смотрели круглыми красными глазами перепуганные кролики. Митька Круглый сел рядом, на острый, занозистый край клетки. Алена даже не подвинулась.

— Не реви, — сказал он примирительно. — Хочешь, и тебя на Ильинку возьмем.

Алена заревела громче. Переполнявшие ее чувства обиды и тревоги, напряжение вчерашнего дня, противоречия надежд, желаний и действительности — все это, сдерживаемое до сих пор едва нарождавшейся силой ее характера, теперь судорожно перехватывало горло и выливалось громкими врачующими слезами.

Шершавый край клетки впивался в Митькино тело через старенькие сатиновые штаны, он ерзал, рискуя занозить зад, но продолжал сидеть рядом с Аленой и ждал, когда она наконец проревется.

Алена слегка поутихла, и Митька тотчас же подтолкнул ее в бок.

— Подвинься.

И осуждающе, но незло сказал:

— Устраиваешь истерики. При людях.

— Ты же не знаешь ничего, — всхлипнула Алена. — Он же ко мне... Он за мной приехал.

Митька Круглый с интересом заглянул ей в лицо и, готовый включиться в игру, поощрительно поддержал:

— К тебе. И ко мне. Погостить немножко.

— Нет! — Алена вскочила и остановилась против Митьки. — Ко мне! Он — брат мой!

— Вре-е-ешь, — сполз с клетки оторопевший Митька. — Ох, вре-е-ешь...

Но Алена не стала ни уверять его, ни доказывать, сказала устало:

— Я его письмом разыскала.

И медленно пошла вдоль клеток, выставленных по случаю теплых дней на улицу.

Кролики, успокоившись, хрустели капустными листьями и смешно поводили ушами.

Митька озадаченно молчал.

— А почему вы даже... не разговариваете? — резонно спросил он наконец.

Алена повернулась и так же медленно пошла вдоль клеток обратно.

— Он... совсем не такой, как я думала, — доверительно призналась она. — Я боюсь...

Она остановилась и провела пальцем по ржавой решетке клетки, как бы повторяя ее узор, И наивно, робко спросила:

— А ты думаешь, он хороший?

— Антон Николаич? — переспросил Митька, подавленный серьезностью и значимостью разговора.

И не ответил. Все-таки он не мог ей поверить.

Много раз в детдом приезжали родственники и родители, и всегда ребята узнавали об этом сразу, и всегда те, за кем приезжали, становились центром внимания и зависти остальных. И ходили эти счастливчики, не переставая улыбаться, как должное принимали особое к себе отношение.

Митька Круглый присмотрелся к Алене: она ничуть не была похожа на тех счастливчиков.

— Врешь ты все это, — решительно заложил он руки в карманы и озорно повел своими бедовыми глазищами. — А если не врешь, пойдем к нему.

— Ты что! — замахала руками Алена и, забеспокоившись, не услышал ли их кто, посмотрела по сторонам.

Митька Круглый по-своему истолковал ее замешательство:

— Испугалась, — сказал он так, словно иного от нее и не ждал. И крупно, с достоинством зашагал от крольчатника.

И теперь уже Алена побежала через весь двор за ним следом, оскорбленная недоверием, обиженная, уязвленная. Она догнала его около гудевшей ребячьими голосами спортплощадки, схватила за руку и, расталкивая ребят, кинулась к наблюдавшему за игрой Антону Николаевичу. Подбежала и запальчиво, а вместе с тем умоляюще крикнула:

— Вы же мне брат, правда? Вы же за мной приехали?!

Антон Николаевич резко, стремительно обернулся, словно давно ждал этого ее отчаянного крика,прижал Алену к себе, а заодно прихватил и Митьку.

— Ну да! Ну конечно же! — торопливо, обрадованно проговорил он: — За тобой и приехал, Алена...

И с этого момента весь остаток дня они не расставались. Ходили на мелкую, тихую речку Ильинку, смотрели в поселковом клубе довоенный веселый фильм, а вечером играли в пионерской комнате в шахматы. Правда, Алена только следила за игрой, но это было равносильно ее непосредственному участию.

Когда прозвенел низкий, требовательный звонок — отбой ко сну — и ребята нехотя, с сожалением собрав шахматы, разошлись, Антон задержал Алену едва заметным, понятым только ею жестом.

— А теперь давай поговорим.

И сел к ней близко, обнял одной рукой.

— Тебе будет хорошо у нас дома, — сказал он просто. — Кончишь школу, пойдешь в институт...

— А где вы теперь живете? — спросила она, помня, что письмо добиралось до него почти полгода.

— Далеко. На Урале.

Алена посмотрела на Антона Николаевича серьезно:

— А вы... мой брат? Или папин?

Он тоже серьезно посмотрел на нее.

— Твой.

Помолчал. Поправил смявшийся белый воротничок. Провел ладонью по ее голове.

— А сейчас иди спать. Завтра нам рано подниматься.

Он сказал это так, словно все было решено и давно оговорено ими. И Алена послушно встала.

— А мне что-нибудь надо... взять с собой?

— Лилия Петровна, наверно, уже собрала, — лукаво, заговорщицки улыбнулся Антон Николаевич.

И Алене стало весело и легко, и захотелось скорее, сию же минуту, поехать с ним на Урал, о котором она ничего не знала, кроме того, что есть там Уральские горы и зимой бывает очень холодно.

Они прошли темным, пустым коридором, вышли во двор.

Она зачем-то вытерла о платье горячую, сухую ладошку, несмело протянула руку и в темноте сразу же нашла руку Антона Николаевича, протянутую ей навстречу. И, чтобы дорога через двор была дальше, чтобы дольше идти вот так — за руку, она пошла совсем-совсем медленно, и Антон Николаевич тоже пошел медленнее и сказал шепотом:

— Попадет нам с тобой. Ни в одном окне свету нет.

— Попадет, — весело согласилась Алена и мысленно счастливо повторила: «Нам с тобой».

Они дошли до спальни, Алена скользнула в комнату, а он еще постоял за дверью, и она чувствовала, что он стоит, а потом услышала осторожные, затихающие шаги. Она послушала их и, не зажигая света, не переставая улыбаться, разделась, забралась под одеяло. И, уверенная в том, что до утра не сомкнет глаз, тут же заснула.