Обряд закончен. Царь Василий Иванович позвал всех на свадебный пир в большую трапезную. Гости с великой радостью последовали за царем с царицей, за князем Андреем с его молодой женой.

Свадебные свечи и караваи отправили в опочивальню теремного дворца князя Андрея, чтобы поместить в кади с пшеницей. Опочивальня готова была для встречи молодых, для первой брачной ночи: во всех ее четырех углах воткнуты стрелы, а под ними на скамьях лежат связки соболей, на которых аппетитно румянятся калачи. У ложа два изголовья, две скамейки с шапками на них. На лавках между изголовьями - оловянники с медом. На ложе, поверх семи ржаных снопов - перина лебяжьего пуха, а на ней - кунье одеяло. В головах - Крест воздвизальный[106]. Кресты и над дверью и над всеми окнами внутри и снаружи. Однако опочивальне еще долго томиться в ожидании любовных утех повенчанных. Пока же молодожены входят в трапезную, где им было отведено место рядом с большим креслом царя Василия Ивановича. Один за другим поднимались тосты за семейное счастье молодых, все тянулось утомительно долго, но вот, наконец, поставили перед князем и княгиней жареного петуха, которого Хабар-Симский и Михаил Глинский завернули в верхнюю скатерть и унесли в теремной дворец князя Андрея в сени перед опочивальней, куда поспешили и свахи со знатными боярынями.

Вот в сени вступили князь с княгиней. Дружки и свахи подали им с поклоном жареного петуха, разломанного на куски (молодые обязаны были скушать хотя бы по маленькому кусочку), а одна из боярынь, нарядившись в шубу, вывернутую наизнанку, в это время осыпала новобрачных хмелем.

Всю ночь под окнами опочивальни с обнаженным мечом гарцевал на жеребце сотник из царева полка: не дай Бог, какая-нибудь нечистая сила захочет сотворить пакостное злодейство.

Утром молодых ждала истопленная баня. А затем - новые поздравления и опять пир.

- Можешь здесь проводить медовый месяц, можешь в Верее или Старице. Лучше в Старице. Не будет ловко по пути в Псков остановиться у тебя, попировать с недельку да поохотиться. В любом случае через пару месяцев идти на Псков, - предупредил брата Андрея царь Василий Иванович.

- Как велишь, государь.

- Выбор твой. В Верею я тоже могу заехать, сделав малую огибь.

- Нет-нет. Отпируем здесь с недельку и - в Старицу.

- Сопровождение выделю как царскому поезду. Государь сдержал слово. Не только выделил лучшие возки и чистокровных единой масти коней, не только отрядил пару сотен детей боярских из своего полка, но даже рынд[107], кои все в белом, в белых же горлатных шапках на белых аргамаках ехали при карете княгини Ефросиний.

Зря так расстарался Василий Иванович. По душе пришлись юной княгине царские почести, и в первой долгой поездке в Старицу возмечтала она о возможности иметь такие почести не от деверя, с барского плеча, а по праву хозяйки. Тем более что всезнающие свахи успели шепнуть ей на ухо, что разрешил князю Андрею царь жениться ради наследника престола, какого она, Ефросиния, родит. И даже не подумала она о том, куда может завести ее корыстолюбие.

Окруженная заботой сенных девок, мужа и раболепствующих княжеских бояр и боярынь, вроде бы забыла Ефросиния о своей властолюбивой мечте, наслаждалась уютом и покоем, отвечая искренней нежностью на пылкость мужа. Детство ее прошло хотя и в таком же знатном доме, но менее богатом и с меньшим числом слуг, к тому же с большими ограничениями по скудости средств у родителей, и она даже стала благодарить судьбу за такое счастье в замужестве. Однако… та мыслишка не испарилась вовсе, запряталась в самом затаенном уголке души.

Стремительно пронеслись первые полтора месяца счастливой семейной жизни, и для князя Андрея показалось неожиданным слово прискакавшего от царя Василия Ивановича гонца:

- Государь Василий Иванович выехал из Москвы, не позднее как через неделю будет, князь, у тебя.

Стало быть, покою конец. Готовь царю палаты и опочивальню. Держи наготове баню, наставляй сокольничего и псарей, дабы выбрали для царевой охоты самые Добычные места. Не помешает и нарядов добавить княгине Ефросиний для смены, когда станет выносить почетному гостю чарки с вином.

Впрочем, велика ли колготня для самого князя: он сказал - все делают. Не у него спина мокрая. Главное, ничего не упустить в наказе управителю, и он, чтобы не подвел. Поэтому провел с ним серьезную беседу:

- Продумай хорошенько, как встретить государя. Обскажешь все мне. Я, возможно, добавлю. Тогда - за дело. Случись какая неурядица - опалю, за сохой станешь ходить да ругу[108] платить в мою казну.

Старицу еще ни разу не посещали цари. Слишком мал теремной дворец, да и охоты, как считалось, вольготней дальше к Валдаю, либо южнее - в Великих Луках или в Волоколамске. Потому князь еще раз предупредил:

- Обмозгуй все основательно. Пяток теремов для думных бояр, достойных их знатности, чтобы были срублены. Сегодня же к работе приступайте! Государю - мои палаты. А мне в паре с князем Михаилом Глинским тоже новый терем.

- Государь один? Вез царицы?

- Без.

- Стало быть, покои княгини не трогать?

- Ни в коем случае.

Забурлила жизнь в княжеском дворце. Управляющий показал свои способности, успел-таки уложиться в отведенные ему сроки. Царя Василия Ивановича встретили воистину по-царски. Остался он доволен и покоями, ему отведенными, и баней с дороги, и пиром после бани. С великим удовольствием поцеловал он Ефросинию, когда та с поклоном поднесла ему кубок пенного меда, который он любил более вина фряжского.

- Небось и охотами побалуешь? - спросил Василии Иванович Андрея под конец пира. - Как?

- Места выбраны. И на боровую. И на соколиную. На вепря или сохатого при желании тоже можно сбегать. Есть весьма добычные места.

- На всех и побываем. Неделю целую у тебя погощу, если то не обузно.

- Что ты, брат. Как можно.

- Ладно. Пошутил. Не дуй губы, аки дитя малое. Охоты удались. На вепря царь не рискнул идти, а вот с сохатым получилось ладно: его так вывели на Василия Ивановича, что он смог самолично свалить его брошенным копьем. Следом просвистели стрелы метких лучников и добыча царя оказалась вскоре на вертеле. Начался шумный пир на лесной поляне.

- Угодил, братишка, угодил, - восторгался государь, - дал самому взять рогача. Впервые. Слишком опекают: только подниму копье - стрелы летят, в упавшего и приходится метать. А ты дал отвести душу. Однако потехе - час, а делу - время. Завтра на соколиную охоту свозишь, а послезавтра побеседуем. Я, ты и князь Глинский. После этого - в Псков.

Соколиная охота тоже удалась. Особенно яро били дичь два шестокрыльца, самые любимые соколы князя Андрея. Дух захватывал от их стремительности.

- Вот это соколина! Даже у меня нет таких. Без облета срезают. Сказочно! - не сдержал восторга Василий Иванович.

- Дарю. Если примешь?

- Обоих не приму. Поделимся по-братски. А не Жаль? Скажи откровенно: любимцы же.

- Верно, любимцы, но разве для государя можно что-либо жалеть? Особенно если государь - брат старший. Почитай, отец.

- Ладно. Не к лицу пустоеловство. Хотя в словах твоих все верно.

В тот же день был послан в Москву к сокольничему гонец, чтобы слал лучшего соколятника в Старицу, принять в свои руки чудо-птицу.

Попировали в свое удовольствие на берегу тростникового озера, заночевали в шатрах, загодя там установленных, а утром, еще до завтрака, начался в царском шатре тот самый разговор, о котором предупреждал Василий Иванович младшего брата и своего ближайшего советника.

- Я уже говорил с вами поодиночке о том, что недовольны псковитяне моим советником князем Оболенским. Он будто бы нарушает основы извечного ряда с великими князьями, а затем и царями. Он, дескать, не вправе притеснять древнюю уставную грамоту о земледельцах и горожанах. По той грамоте хлебопашцы и скотоводы считаются данниками горожан, их работниками. Когда отец наш взял под свою руку Великий Новгород, установил в пятинах[109] единый для всей России оброк. Псков вроде бы безоговорочно принял этот порядок и для себя, боясь жесткой руки царя, но через два года возобновились прежние порядки. Земледельцы возмутились, требуя точности: платить, мол, или Пскову, или Москве, а не туда и сюда одновременно. Отец обвинил тогда вече в самовольстве и стал готовить поход. Псковитяне едва смягчили его гнев мольбами о прощении и дарами. Теперь вот все повторяется. Считают в Пскове меня менее способным радетелем единства русской земли. Князь Иван Михайлович Репня-Оболенский извещал меня не единожды, что посадники Пскова настраивают против него горожан, отчего вече не прислушивается к голосу разума не возрождать прежний уставной порядок, когда горожане господствуют над сельскими. Вот я и намерен наказать псковитян, применив даже силу, если потребуется.