Он вздохнул так горестно, что не поверить в его переживания было просто невозможно.

- Король Александр Казимирович, казалось бы, ценил меня и как советника и особенно как воеводу, но сколько я ему не подсказывал, чтобы он исполнил в полной мере брачного договора, построил греческую церковь для супруги своей, дочери Ивана Великого, сестры твоей и великого князя Московского, нынешнего государя всей России Василия Ивановича, он отделывался только обещаниями. Не мог пойти против воли ясновельможных. По их же требованию отправил в Россию всех слуг и служанок королевы, кто, как и она, исповедовал православие. Сделал это в нарушение договора. А разве это пошло на пользу королевству? Нет. И вообще, чего он добился. Уступив единожды, полностью попал под пяту ясновельможных, ими руководят не интересы страны, а свои - корыстные. Они сжили Александра Казимировича со света, посадили на трон более им послушного и не ошиблись. Сигизмунд слился с ними в единое целое, не погнушался даже коварства. Так что, князь Андрей Иванович, это далеко распря не внутренняя. Моя цель - вернуть земли, искони принадлежавшие России. А разве не такая же цель у брата твоего Василия Ивановича, у тебя, у бояр и дворян московских? Твое желание есть и у сотен тысяч православных, которые мечтают воссоединиться со своей православной отчизной.

- Выходит, шляхта не знает о твоих истинных замыслах? Получается, ты поводырь слепых?

- Суди, князь, как хочешь. Я же не вижу ничего из ряда вон выходящего в своих поступках. Пусть шляхта Думает, что ей заблагорассудится. Я-то знаю их желания. Они пришли ко мне под предлогом защиты моей чести, на самом же деле ради хорошего жалованья и надежды поживиться за счет трофеев, то есть, говоря откровенно, за счет грабежа. Вот мы и играем друг с другом в поддавки.

Противоречивое чувство охватило князя Андрея. Покоряет в Глинском его откровенность, какая мало предположительна при первом, шапочном, знакомстве, так душу распахнуть можно только будучи уверенным в себе, в правоте своей от начала и до конца. Виделась в исповеди князя и его дальновидность, взвешенность каждого своего шага, что невольно вызывало уважение. Но обман съехавшихся к нему ради защиты его чести, не кощунство ли? Тем более что это кощунство не случайное, по недогляду или недомыслию, слепое, вызванное вспышкой гнева и ненависти, а вполне осмысленное - такое нельзя не осуждать.

Глинский понял состояние молодого князя, не искушенного в серьезной борьбе, ему даже захотелось поведать гостю заповедные секреты, какие не известны не имеющим власть, но, поразмыслив, сделал вывод: «Не поймет и не оценит. Придет этому свое время».

- Может, не станем отвлекаться на зряшное, перейдем к делу?! - попросил Глинский князя Андрея.

- Хорошо.

- Какую рать и какими путями пошлет или уже послал царь Василий Иванович на Литву?

- Государь велел на словах передать тебе следующее: верхнеокские князья, при отце нашем перешедшие под руку государей российских, Шемякин, Одоевский, Трубецкой и Воротынский выйдут на Березину, дабы воевать Минск и даже Вильно. Рать из Новгорода и Пскова выйдет к Орше. Ее воеводы - боярин Яков Захарьевич и князь Даниил Щеня. И еще пойдет рать на Смоленск. Скорее всего поведет ее сам государь Василий Иванович.

- Достойно. И рати в достатке, и воеводы, насколько мне известно, знатные в сечах. Поставим на колени Сигизмунда. Пока же, как я уже предлагал, идем в Гродно. За Яном Заберезинским.

Сборы шумные: шляхта - не дети боярские, скромные в сборах и отчаянные в сечах, любит покрасоваться не только перед сечей, но даже перед походом. С палашами и саблями шляхтичи не расстаются ни на миг. Это их привилегия, их гордость. Чуть что, хватаются за эфес, готовые защитить свою честь, хотя никто всерьез на нее не собирается покушаться. Обнажают сабли они, правда, весьма редко и то в хмельных спорах меж собой, больше бахвалятся, демонстрируя свою готовность с оружием в руках доказывать свою правоту, но больше горячо спорят, чем скрещивают сабли.

Князю Андрею Старицкому казалось, что сотники, а тем более высшие военачальники должны останавливать шляхтичей, ведь, по его разумению, поход более тайный, чем явный, но никто не обращал внимания на бахвалящуюся шляхту, будто все шло путем. «Не стану вмешиваться. Им видней, как себя вести», - решил он.

Вот, наконец, выезд. Шляхтичей словно подменили. Ни слова лишнего. Только короткие приказы, и их четкое исполнение. В дозоры уходили шляхтичи на рысях и словно с радостью, будто ждет их впереди манна небесная. Доклады после смены дозоров тоже короткие и четкие. Вот тебе и вольница. Выходит, всему свое время.

Дети боярские царева полка, которые равны шляхтичам, да и дворяне никогда не позволят себе подобной вольницы - они строги к себе и в походе, и в повседневности. Считается, раз ты ратник, то непременно обязан быть строгим и четким. Всегда.

Где разумность? Трудно судить человеку, привыкшему к своему укладу жизни, к свое нравственности. Чужое удивляет и даже вызывает неприятие.

Андрей Старицкий и Михаил Глинский ехали стремя в стремя. Впереди пара сотен шляхтичей, позади - дети боярские, все три сотни. В дозоры из царева полка никого не наряжали. Их урок - прикрыть собой воевод, случись неожиданное нападение из засады. Они готовы к этому, не расслабляются ни на миг.

До самых Барановичей ехали по проезжей дороге, обгоняя купеческие обозы и одиночные крестьянские повозки, но в Барановичи не стали въезжать, обошли крепость стороной и, повернув на Гродно, двинулись дальше татями: глухими лесными тропами. Забирались иной раз в такую глухомань, как князю Андрею казалось, вовек из нее не выбраться. Однако Глинский был совершенно спокоен, верил проводнику, который обещал вывести рать точно к замку Заберезинского.

На очередном привале проводник доложил Глинскому:

- До замка ясновельможного всего полдня пути. Тут уже можно встретить его охотников, заготовителей дров, грибников и ягодников.

- Станем всех их задерживать.

- Не стоит, князь. Не вернется в урочный час холоп, не нарядит ли управляющий поиск?

- И то верно.

- Поостеречься не мешает, чтоб не загубить удачное начало.

- У тебя есть предложение?

- Да. Тебе самому и соратнику твоему стан раскинуть, подойдя немного поближе. Во дворец отряди сотни две, может, три, но никак не больше.

- Думаешь, у Заберезинского шляхтичей мало?

- Не думаю. Но разве обязательно дворец с боем брать? Ты лучше, пан воевода, подумай, как хитростью его одолеть. Ловок ты в таких задумках хитрых.

Глинский и сам понимал, что, если дойдет до боя, не миновать изрядных потерь, а это изменит настроение шляхты. Победа малой кровью, а еще лучше и вовсе бескровная, вот что ему нужно. Удастся такое, смело можно будет продолжать начатое дело.

- А что, если ночью? Неожиданно? - как бы ненароком спросил князь Андрей. - Мол, вестник от короля или еще от кого, это вам видней. Ворота отворят впустить, а дальше - ловкости слово. Дети боярские смышлены в таких делах.

- Шляхтичи тоже не промах, - добавил сразу же Глинский, но затем сказал удовлетворенно: - Я тоже о ночи подумал, но игра под гонца - великолепно. Так и поступим, однако пошлем только сотню. Ты из своих полсотни отбери, я - из своих. Над ними, не обессудь, князь, поставлю я своего, тысяцкого. А гонца королевского изобразит проводник. Согласен ли, князь Андрей Иванович?

- Конечно.

- Тогда завтра в ночь и исполним задуманное. Главное в успехе - подобраться бесшумно к стене у самых ворот, чтобы стража ничего не услышала и не заметила бы. Тут и ловкая игра проводника не менее важна, и не только она. Ведь ворота настежь не распахнутся, стражники приоткроют их, чтобы прошмыгнул гонец, и тут же - на засов. Успеют ли свое дело сделать шляхтичи и дети боярские, вот в чем вопрос.

- Рисковать нельзя, - раздумчиво проговорил Глинский. - Никак нельзя. Все до самой мелочи нужно взвесить.

- А не позвать ли тысяцкого и командиров полусотни?