Ингварь вздрогнул, недоуменно посмотрел в кипящие гневом глаза дяди и тихо проговорил:

— Я еще не думал об этом, дядя, да и не справлюсь никогда со всем тем, что по плечу только тебе.

— Это ты искренне? — недоверчиво и в то же время грозно и слишком горячо спросил Олег и, метнув взгляд на Рюриковну, проворчал: — Сестрица небось все уши прожужжала, что дядя должен вот-вот власть передать…

— Неправда! — вскричали в один голос Рюриковна и Ингварь.

— Ну, виноват тогда, что напускаю дух злобы на вас, ну да вы первые начали обвинять меня в небылом, — обрадованно и снисходительно проговорил Олег и уже спокойнее спросил: — Что за сказ вы тут начали глаголить про поход на булгар? Может, вам с Аскольдовичем и мадьяры уже по плечу? Сказывают, они уже до волохов дошли, а это родичи Аскольда! Не махнуть ли вам уж сразу на Дунай, прыткие скакуны-княжичи? — Олег отошел от племянника и, нагнув голову, зорким оком посматривал то на Рюриковну, то на Ингваря. Он распахнул сустугу, сшитую на облегченный манер, не на меху, а только с меховой оторочкой по воротнику, рукавам и по краям подола, и обнажил красивую льняную рубаху, сшитую по мадьярской моде и украшенную по горловине монистами и зеленым бисером. Что-то ханское, боярское или царское прошелестело в широком размахе рук Олега, в его новой привычке хмурить брови и пронзительно смотреть на собеседников, ежели те были к тому же ниже ростом и слишком робки. Шаги его были не просто широки и уверенны, поступь князя была непоколебимо-решительной, овеянной несказуемой удалью и несущей только удачу и успех в любом деле. «Каков Божий избранник!» — изумленно подумала Рюриковна, оглядывая незнакомого ей Олега, и вдруг почувствовала острую боль в сердце. Она невольно закрыла глаза, прижала левую руку к груди и попыталась глубоко вздохнуть, но не смогла.

Олег заметил, как она побледнела, пошатнулась, и испуганно метнулся к ней. Исчезло все наносное, чужое, и он вдруг взял ее за плечи и, ласково говоря трогательные, заботливые слова, усадил на самое удобное место в его гридне и подал целебный цветочный настой.

Рюриковна бессознательно гладила его богатырские, но такие ласковые руки, которые вдруг снова стали такими родными и такими необходимыми ей, что она невольно вскрикнула и, почувствовав, что не справляется с огромным комом, подкатившим к горлу, безудержно разрыдалась.

Ингварь, сжавшись в комок, лихорадочно думал, как помочь любимой сестре, и был готов подойти к Олегу и ударить его за боль, причиненную ей. Бежать! Бежать вон от этих страданий! Он не может видеть, как вздрагивают худенькие плечи Рюриковны, как всеми силами старается она прекратить эти ужасные рыдания и не может! Нет! Это выше всяких сил!

— Как ты мог, дядя! — вскричал он вдруг с отчаянием и решимостью защитить немедленно сестрицу от новых страданий и двинулся на Олега со сжатыми кулаками.

— Уйди немедленно! Я позову, когда нужен будешь! — непререкаемым тоном изрек Олег и отвернулся от Ингваря.

Ингварь почувствовал вдруг всю силу презрения дяди к себе и закричал во всю глотку:

— Тебе ведомо чувство срама, дядя? Или тебе ведомо только чувство торжества над слабыми?

Олег выпрямился как от неожиданного удара в спину. Уничтожающим взглядом смерил он своего племянника и огромным усилием воли сдержал себя, чтобы не пристукнуть его на месте, и Ингварь подчинился его воле.

— Не бери в душу его горячие порывы. — ласковым тоном сказал Олег Рюриковне, стараясь забыть слова обиженного племянника.

Но Рюриковна плакала о своем. Женская доля, повторяясь, передалась от матери к дочери! Руцина была оставлена Рюриком ради Эфанды. Теперь… Нет, у нее не было сил вспоминать все обиды, да их, собственно, и не было, если не считать самой главной и единственной. Но кто мог предугадать судьбу? Кто в силах заглянуть вперед и предусмотреть непредсказуемое?

— Пойми, ты же всегда умела здраво рассуждать. Я предоставлю тебе полную свободу… Ты можешь воспользоваться правом иметь любого наложника… Ну, не плачь, Рюриковна! Прошу тебя! И не копи на меня злобу из-за Ингваря! Ни о каком походе я и не помышлял! Я же знаю, что он толком и на коне-то сидеть не умеет и оружием не владеет.

Рюриковна глубоко вздохнула, поцеловала его в грудь, прижалась щекой к чужой рубахе, затем еще раз вздохнула и тихо молвила:

— Я больше не приду к тебе, Олаф. Сердце мое не выдержит еще одного такого свидания. Отпусти меня к матери, в Новгород…

— Нет! — быстро ответил он и жестко добавил: — Там Руцина будет зудеть у тебя над ухом и запалит твою душу злобой… Живи здесь с кем захочешь, я супротив ничего иметь не буду… А в Новгород не отпущу… Об Ингваре не горюй! В князья он еще не годится! Сама знаешь! Все, что ему полагается, получит, когда созреет! А о походе на булгар не думай… Я узнаю, откуда ветер дует!

«И кто это мог такое задумать?.. Кто это в такие хитрые заманихи решил поиграть с двумя наследными княжичами?»

— Ты не должен никуда отправлять ни Ингваря, ни Аскольдовича, Олаф! Иначе тебя будут обвинять в… — горячо проговорила Рюриковна и осеклась.

— Я представляю! — горько усмехнулся он. — Я разузнаю все и пошлю весточку тебе! А Ясочка хороша вырастает, думаю, многим ухажерам занозой сердца станет… — Олег почувствовал, что сказал глупость, но глупость от отцовской гордости и, не зная, как дальше быть, грустно проворчал: — Тяжелая ты ноша, княжеская доля!

Рюриковна поняла, что пора покинуть его гридню, и тяжело поднялась с конника.

Экийя смотрела на Олега широко раскрытыми карими глазами и ошеломленно повторяла:

— Какие еще булгары? Кто вразумил на такое? Я покажу ему булгар! Олег, не молчи! Это твоя затея? — Она металась по одрине, как зверь, загнанный в клетку, и с ужасом вглядывалась в лицо мужа, которое было покрыто непроницаемой маской стороннего наблюдателя.

«Похоже, что это не ее затея, — думал Олег, наблюдая за Экийей, и озабоченно стал перебирать имена ратников. — Но кому вдруг понадобилось убрать сразу двух княжичей?! Придумают же такое?! Это же на всю жизнь вымазать великого князя во всех смертных и несмертных грехах! Сильно кто-то меня ненавидит!.. Но кто? — Олег подумал, что никого не может обвинить в дикой ненависти к себе, кроме Айлана. — Но какой прок христианскому проповеднику так действовать? — размышлял он, да и знал, что оба княжича пока очень далеки от духовных терзаний об истинности веры и не посещают нравоучительных бесед хитроумных проповедников. Пока им ближе Бастарн, во дворе дома которого они и каменные плиты укладывали по тому кругу, который высокими богами предписан земле-матушке, пытаясь понять, как боги направляют жизнь людей на земле.

Бастарн им был надежной опорой в деле познания духов природы и духов животных. Олег знал, что Бастарн ценит отвагу и решительность красивого черноволосого Аскольдовича и очень бережно относится к поэтической душе Ингваря. И уговорить их пойти на какой-нибудь народ пиратским походом он, конечно, не мог! Кто? Ну кто же заразил их бедовой думой, что княжич только тогда может считать себя настоящим княжичем, когда совершит смелый поход и добудет великое богатство для себя?! Где-то я уже слышал эти звонкие слова о великой добыче для себя!..»

— Я знаю, кто отравил им душу этой думой! — понял наконец Олег и гневно потребовал от слуги: — Свенельда ко мне сюда, и немедля!

Экийя побледнела.

— Ты сам приставил к ним этого ратника в воинские учителя! Как ты мог в нем так ошибиться, Олег! Ох, Новгородец-русич! Ох, Олег-Олаф! Что теперь о нас будут думать твои русичи, жители Киева? Что-о?! Что мы им ответим? — обеспокоенно говорила Экийя. Она подошла к Олегу и, глядя с мольбой в его глаза, горячо прошептала: — Любовь моей жизни, неужели эти два юнца смогут когда-нибудь затмить тебя, твои великие дела по объединению стольких народов й племен? Ведь ты ни разу и ни с кем, кроме Аскольда и Дира, не поступил несправедливо! Но Аскольда и Дира тебе уже все простили! Все поняли, что по-другому ты не мог поступить!