— Князь, может, пора нам вступить в схватку? — снова напомнил о себе Кьят. — Мы с Дагаром устали смотреть издали, как бьются наши соплеменники.

— Вот когда Власко выведет на поле своих меченосцев, тогда и ваш час наступит! — мудро ответил Олаф, и опытные меченосцы приняли его решение к душе.

Но вот солнце незаметно зашло за верхушки высоких елей совиного леса, и Власко дал команду лучникам и меченосцам. Первые с флангов, вторые мощным ударом по центру обрушились на варязей и потеснили их к реке.

— Кьят! Дагар! К бою! — скомандовал Олаф и быстро добавил: — Я с вами!

— Прикрой нас, Олаф! — крикнул Дагар.

Олаф оглянулся. Рядом с ним только два охранника, и все. А там, за рекой, крепость Рюрикова городища… Олаф почувствовал, как заныла его душа. Нет, его сильные, хорошо обученные дружинники умеют вести длительный бой. Ведь они все лето, зная, готовились к сече.

«Нет! Я покажу этому пустоголовому красавцу словенину, как выгонять нас с обжитого места!» — И Олаф, ничего не сказав охранникам, рванулся в бой.

Вот лучники мгновенно расступились, завидев коня своего князя, и едва успели предупредить секироносцев.

Гюрги, увидев пополнение рядов грозными меченосцами, облегченно вздохнул, но не успел порадоваться решению молодого князя, как увидел самого Олафа, стремительно увлекающего варязей-русичей в новую мощную атаку против словен.

Олаф в битве, а он, Власко, — в засаде. Словене отступают к лесу, где уже нет никакого резерва. В бою все, кто мог еще сражаться. Убитых — сотни, раненых — не считали.

Власко тронул коня и ринулся в бой. Он, и только он, должен достать этого варяга-русича своим мечом! Миновав левофланговых лучников, Власко стрелой пролетел строй своих секироносцев, мужественно отражавших атаки варязей, и врезался в ряды меченосцев. «Вот где, варяг, мы и поговорим с тобой!» — решил Власко, отбиваясь от какого-то варяга и ища взглядом Олафа.

— Гюрги, он — мой! — услышал вдруг Власко знакомый голос и развернулся в сторону ненавистного врага.

Мгновение они смотрели друг на друга испепеляющими взглядами, затем в один голос рявкнули:

— Освободить поляну! Наш поединок должен решить все!

Накал вражды в обоих предводителях был настолько велик, что, казалось, само небо решило в этот момент испытать их дух и волю.

Удары булатных мечей и скрежет щитов слышны были, наверно, даже женам, заждавшимся своих мужей и сыновей. Уже весь Гостомыслов посад побывал на болоньей пустоши и перетаскал туда еду, питье, травяное снадобье для раненых, и вдруг разнеслась весть о поединке Власко и Олафа.

— Пошто не ратью, а вожаками судьбу решили пытать? — передавалось из уст в уста, а душа и ноги сказителей рвались туда, где два самых лучших представителя родственных народов пытались доказать друг другу свою правоту…

Власко заметал, как пот скатывается с лица варяга и мешает ему видеть соперника, но ответная сила удара Олафа была все той же, богатырской. Рука Власко так же крепко сжимала рукоять меча, мышцы были напряжены.

«Ну, за что ты его хочешь лишить жизни?» — вдруг отчетливо прозвучал голос Гостомысла в голове Власко.

Власко пошатнулся в седле, и словене ахнули. Занесенная над ним рука варяга должна была опуститься с разящим мечом на именитого словенина и срубить ему голову. Но Олаф стегнул коня и с поднятым мечом отъехал от Власко на безопасное расстояние.

На болоньей пустоши установилась мертвая тишина.

«Что это он? — не понял Власко. — Он же должен был меня убить! Варяг, ты хочешь сразить меня благородством своего поступка?»

Власко, едва отдышавшись, резко стукнул коленом коня и атаковал Олафа.

Олаф отражал все удары словенина с честью, понимая, что Власко не хочет идти на мировую. Но и убивать Власко Олаф не хотел. В его голове вдруг мелькнула сцена из ладожской битвы с норманнами, где и Олаф, и Власко были в одной дружине! А это было всего несколько лет назад. «Ну почему они такие беспамятные, эти словене? Ну почему они такие недальнозоркие?! Почему все решают силой грозного окрика и дракой?» — разозлился Олаф и, издав древнекельтский низкий гортанный крик, с двойным оружием — секирой и мечом — напал на Власко.

Власко стал отступать, едва успевая отвечать на град молниеносных ударов, сыпавшихся со всех сторон, и вот ослабела левая рука, не выдержав удара секиры, и если бы не крепкая кольчуга, то… Снова мощный удар варяга, и правая рука с булатным мечом сдала. Олаф быстро и широко размахнулся, и его меч снова завис над головой словенина, и не пожалел бы он сейчас своего упрямого соперника, ежели бы не увидел вдруг обреченно сложенные руки его на холке коня.

— Что? — воскликнул Олаф, приподнявшись в седле и держа меч на вытянутой руке. — Понял, что не имеешь права лишать меня жизни только за то, что я выполняю завет отца твоего вместе со своим народом и защищаю вас, словен?!

Власко молчал.

— Небо знает больше тебя! Оно решает, кому и где жить, неугомонный словенин! Живи и люби! Вот тебе мой завет!

Власко все молчал.

— Нет! — вдруг раздался вопль Вадимовича-старшего. — Я должен отомстить тебе, варяг проклятый, за смерть моего отца!

Власко встрепенулся.

— Назад! — рявкнул он так, что словене вздрогнули.

— Трус! А еще матери клялся! — И Вадимович поднял меч.

Но тут вмешался Вальдс.

— Эй, словенин, ты, видно, любишь слушать только ложь! — крикнул малый князь или наместник, живущий у кривичей в Изборске.

— Вальдс, не мешай, я проучу его! — разозлился Олаф.

— Но они убьют тебя! — возмутился тот.

— Пусть научатся меч в руках держать! — крикнул разъяренный Олаф и, стремительно налетев на Вадимовича, вышиб из его рук меч. Разворачиваясь для следующей атаки, Олаф увидел блеснувшую зловещим светом летящую в его сторону секиру и вовремя подставил щит.

— Ну, что тебе подать, ослепленный и оглушенный коварным враньем старший сын Вадима Храброго? — язвительно спросил Олаф, подъезжая к Вадимовичу и держа в руках его оружие.

— О каком вранье вы речь ведете? — злобно спросил тот, поглядывая исподлобья то на Вальдса, то на Олафа, то на Власко, то на своего младшего брата.

— Может, ты скажешь, словенин, любящий честь и высокое имя? — так же язвительно обратился Олаф к Власко, видя, как синеголовая дружина русичей окружила их плотным кольцом, оттеснив редкие ряды словен к лесу.

Вадимович-старший впился глазами в бледное от напряжения лицо Власко…

— Они правы, сын, — глухо признался именитый словенин и переждал его дикий крик: «Нет! Мать не могла нам солгать! Они убили нашего отца! Да! Скажи: да!..»

— Нет! — упрямо ответил Власко и увидел слезы обиды и бессилия на молодом лице Вадимовича.

— Как ты мог?! — взревел Вадимович-старший.

— Я поведаю тебе обо всем дома, — хмуро проговорил Власко и, обернувшись к Олафу, объявил свою волю: — Ты отстоял свое право жить меж нами. Да будет тако!

Прошло два лета с тех пор, как на болоньей пустоши, возле совиного леса, варязе отстояли свое право на жизнь среди словен, и те должны были, следуя установленной традиции, исправно платить русичам дань. Но время шло, а дань платили только новгородцы. Лишь Олаф и его дружина, жившая в Рюриковом городище, в срок получала от поселенцев Гостомыслова городища свои триста гривен серебром. Олаф был уверен, что и й Ладоге, Белоозере, Изборске и Пскове дружины русичей так же благополучно ведут свою жизнь.

Сначала весть пришла из Белоозера от Фэнта, который сообщал, что вместо гривен словене-белоозеряне прислали русичам в качестве платы кожаные лоскутки.

Олаф не поверил своим ушам. Опять коварство со стороны словен! Ведь знают же досужие ильменские хваты, что на кожаные лоскутки, отмеченные красной краской, можно купить товар, только изготовленный словенами. А ежели русичи соберутся в дальний торговый путь, к заморским купцам, то ни о каких кожанках и речи быть не может! «Фэнт! Как же ты так опростоволосился! Надо было смотреть не на то, как словене дань привезли, в какие расписные ладьи своих посланцев усадили и с какими песнями преподносили они тебе дары свои… Ох как умело обвели они тебя вокруг пальца! Ежели белоозеряне расскажут об этом во всех своих городах и весях, словенской потехе над нами не будет конца!» — горестно рассуждал Олаф и с беспокойством послал гонцов во Плесков и Ладогу.