Из барака раздался стук ложек по жестянкам. Время завтракать. Эмми съела крапивную лепешку и стала ждать, пока завтрак в Эдемовом доме закончится.

Наконец дети высыпали во двор. Какой-то человек — не тонтон — выдул из свистка звонкую трель, велел всем разбиться на отряды. Все закричали «Да здравствует Указующий путь!» и разошлись своими делами заниматься. Кто за домашней скотиной ухаживал, кто крышу чинил, кто уток у пруда кормил. Дети носили воду, мыли полы, строили сарайчик во дворе. Иногда появлялись тонтоны, но их было немного. Другие взрослые, как мужчина со свистком, работали с детьми, учили, как правильно работу выполнять.

Ребята с мотыгами, лопатами и ведрами пришли к грядкам у колючей проволоки. Начали сорняки пропалывать, землю копать и граблями разравнивать.

Эмми к одной девчонке присмотрелась. С виду ровесница, крепкая, коренастая. На руке цифры вытатуированы, как у всех остальных. Рыжие волосы в тугую косу заплетены. Карие глаза по сторонам поглядывают. Чего она ищет? Может, ждет чего?

Девчонка остановилась, лоб наморщила. Повернулась к лесу, посмотрела на деревья, будто учуяла, что за ней следят. Стала грядку мотыжить, к самой ограде подошла. Зыркнула по сторонам, убедилась, что никто не заметил, швырнула через колючую проволоку стебель травы-лебеды.

Сорняк упал рядом с высокой сосной. Эмми затаила дыхание. Нет ли какого подвоха? А вдруг это ловушка? Она сорвала с ветки шишку, прижала к груди. Сердце бешено забилось. Как бы поступила Эмми из Города Надежды? Та, что испытала и страх, и побои?

Эмми швырнула шишку к ногам рыжей девчонки.

Та посмотрела на шишку, украдкой поглядела вверх, на сосну.

Эмми скинула еще одну шишку.

— Кто там? — прошептала рыжая.

— Меня Эмми зовут. Я помочь пришла.

— А я Нелл, — ответила девчонка и снова взялась за мотыгу. — Пока на нас не смотрят, можно поговорить, только тихо. Мне отсюда выбираться надо, Эмми. Родителей найти. Ты правда можешь мне помочь?

— Я вам всем помогу, — ответила Эмми и внимательно оглядела ограду из колючей проволоки.

Надо же, какую клетку для детей соорудили! Ограда высокая, частая, с острыми колючками. На такую не взберешься. А в Городе Надежды Саба вскарабкалась по прутьям клетки изнутри. И сбежала. С боем.

— Слушай, а больно, когда татуировку делают? — спросила Эмми.

— Терпимо, — ответила Нелл.

— Ну ладно, — вздохнула Эмми. — Только поклянись, что ни за что меня не выдашь. Сплюнь слюной и дай слово.

— Вот тебе слово! — Нелл сплюнула. — А что ты делать собираешься?

— Увидишь, — ответила Эмми.

Она слезла по шершавому стволу, бесшумно скользнула в чащу и, держась близ ограды, побежала между деревьев. Наконец песни земли вывели ее к дороге. К самым воротам Эдемова дома.

Ботинки так и висели у Эмми на шее. Охранник шел вдоль ограды, уходил от ворот. Эмми ухватилась за створку и затрясла ее. Тонтон прибежал, наставил на нее огнестрел. Эмми подняла над головой дрожащие руки. В животе екало. Она же маленькая. Тонтоны подумают, что она боится. На самом деле Эмми нисколечко не боялась, дрожала от волнения.

Ее в плен брали дважды. Сперва Пинчи в Городе Надежды, а потом тонтоны в Возрождении. Оба раза она выжила, стала сильнее и сбежала. Она не просто сестра Ангела Смерти. Она Вольный Ястреб. Боец за свободу и справедливость.

Охранник открыл ворота. Эмми поднесла кулак к груди.

— Да здравствует Указующий путь! — сказала она.

И ее впустили в Эдемов дом.

Вот как.

Вот оно — то, чего никто, кроме Эмми, сделать не мог.

Совсем скоро еще что-то случится. Громадная встряска. Саба обещала. А Эмми пока будет выслушивать, выглядывать и выслеживать. Она все разузнает. Дождется. И как только Саба даст знать, Эмми будет готова.

В Звездной дорожке на удивление тихо. Следопыт выбегает мне навстречу. Я окликаю товарищей, но никто не отзывается. В сарайчиках пусто. Пег нигде не видать, только птички щебечут в клетках.

— Лу! Эмми! — кричу я.

На дорожках между кучами хлама нет никого. Груды обломков все видят, но молчат, рассказывать ничего не хотят.

— Куда они все подевались? — спрашиваю я Следопыта. — Эмми! Лу! Черт возьми, где вы?

Во дворе висит колокольчик. Дергаю за веревку, поднимаю трезвон. Нерон кружит в небе, высматривает товарищей, громко каркает. Тут во двор выходит Лу, насвистывает песенку, несет ведро воды.

— Чего шумишь? — спрашивает он.

— Я вас зову-зову, никак не дозовусь. Где все?

— Не знаю, — отвечает Лу. — Я лошадей поить собрался. Ты проголодалась? Я похлебки из корешков сейчас наварю. Вкусной, горячей.

— Ты что, нас потравить решил?

Еду варить Лу совсем не умеет, он даже хуже Молли с готовкой управляется. Его к костру подпускать нельзя. А его похлебка из корешков — редкая гадость, в рот не возьмешь.

— Неблагодарная ты! — ухмыляется он и целует меня в щеку. — Съешь все до последней капельки и потом еще спасибо скажешь. Заодно поговорим, как в Эдемов дом пробраться. Я тут кое-что придумал.

— А, поэтому ты так развеселился? — говорю я. — А где Эмми?

— Я как проснулся, ее уж и след простыл. Наверное, по лесу бродит. Ничего, проголодается, мигом прискачет. А куртку твою постирать надо, иначе заскорузнет от соли. Я свою уже постирал. Сегодня все быстро высохнет.

— Да, матушка, — отвечаю я.

— Как похлебка сготовится, я позову.

— Ох, лучше сразу меня убей, — бормочу я.

Лу идет на кухню, Следопыт под ногами путается. Моему волкодаву только скажи про еду, шагу не даст ступить. Ну ничего, попробует знаменитой похлебки, живо отучится попрошайничать.

Мы с Нероном отправляемся к пруду. На полдороге встречаем Томмо, который с пруда возвращается. Он смотрит в землю, руки в карманы засунуты, плечи сгорблены. Насупился, будто думает о чем мрачном. Нерон подлетает к нему, носится вокруг. Томмо замечает меня и вздрагивает. Краснеет. Мы оба останавливаемся посреди тропы.

— Ты о чем задумался? — спрашиваю я.

— Эмми ищу.

— Да она недалеко ушла.

После той проклятой ночи в Возрождении Томмо старается со мной наедине не оставаться. Я его очень обидела. Мне самой стыдно, и поэтому я его тоже сторонюсь. Но вот уж второй день подряд мы друг с другом встречаемся. Что-то в Томмо изменилось. С того самого дня, как мы мост взорвали.

Сейчас он стоит передо мной уверенно, в глаза смотрит. Без всякой обиды. Без злости.

Мне давно пора было перед ним извиниться за ту ночь. Вот как раз и случай представился, лучше не найдешь. Я долго думала, что и как ему скажу. Набираю полную грудь воздуха и начинаю:

— Знаешь, тогда, в Возрождении… Ну, когда я тебя поцеловала… Ты, наверное, решил, что я тебя люблю, как ты меня. С моей стороны это было подло и бесчестно. Такая уж я уродилась. Гордиться тут нечем. Я стараюсь исправиться, честное слово. И теперь прошу у тебя прощения. Ты очень хороший человек. А я поступила скверно. Прости меня, пожалуйста.

— Ты еще тогда передо мной извинилась, — напоминает Томмо.

— Тогда было слишком рано. Я тебя очень сильно обидела. Ты правильно на меня обозлился. Но сейчас я хочу, чтобы мы с тобой помирились. Прости, что я тебе соврала. Я тебя очень люблю, честное слово.

— Ага, — вздыхает Томмо. — Я знаю. Как брата.

— Самого любимого брата, — уточняю я.

— А я тебя люблю, как мужчина любит женщину, — просто говорит он.

Вот так берет и говорит. Будто слова эти у него всегда наготове. В кармане, вместе с ножиком и мотком бечевы.

Я такого не ожидала. Заливаюсь краской до самых ушей.

— Томмо, не трать свою любовь на меня, — прошу я. — Я тебе соврала, подло с тобой поступила. Тебе только кажется, что ты меня любишь. Ты других женщин не знаешь, а как повстречаешь, так сразу и поймешь. Вот увидишь.