— Зачем ты так с ним? — говорю я.

— Ох, хоть ты не начинай! — вздыхает Слим. — Преступление против всего верблюжьего рода. Выяснила, с чего парни поцапались?

— Скажут они, как же. В молчанку со мной играют.

— Ну, понятное дело. Молодые, здоровые, кровь бурлит, вот и подрались. Пар выпустили. Странно, что до сих пор терпели.

— Может, и так, — соглашаюсь я. — Крид и Лу всегда друг друга недолюбливали. Даже не знаю почему. Не получается у них. То один глупость какую ляпнет, то другой сделает что-то поперек, вот и бодаются. Что мне, за ними следить, как за детьми малыми?

— А ты думала как? Вожаку всегда нелегко, — усмехается Слим. — Ангел, найди им занятие. В нашем деле каждому свое место знать надо. Мы все хотим победы, каждый по своей причине. И ты обязана нас привлекать, чтобы мы своими глазами увидели, как все получается. Между прочим, если помнишь, мы с Брэмом и Молли давным-давно все это начали.

— И с Кэсси, я знаю, — говорю я.

Он вздрагивает, смотрит на меня, будто учуял что.

— Кэсси? — переспрашивает он. — Она с вами вчера была?

Я киваю.

— Да, она женщина особенная, — говорит он. — Рад слышать, что у нее все в порядке. Знаешь, иди-ка ты спать. Прости за прямоту, но выглядишь ты жутко. Тебе нужно отдохнуть, иначе сил не останется важные решения принимать. И на этом сегодняшний урок закончим. Аминь.

— Аминь, — вздыхаю я. — Спасибо, Слим.

В нашем деле каждому свое место знать надо.

Дай мне задание.

В сарае я устраиваюсь на куче наших пожитков и накрываюсь красным платком Ауриэль. Наконец все стихло, от недавних ссор и споров следа не осталось. Лежу в полутьме, кости тяжелые, кожа обвисла от усталости. Жду, пока придет сон. Долгожданное забытье поглощает все мои заботы, все тревоги, беспокойные дни и бессонные ночи.

Ауриэль сидит в своей палатке у огня, кутается в красный платок. Глядит на меня своими волчьими глазами.

— У каждого своя роль, — тихо произносит она. — У Джека, у твоей сестры, у твоего брата. У меня и у тебя. У Следопыта и у Нерона. Все началось, когда ты еще не народилась на свет. Все твои дороги ведут в одну сторону.

Бункеры, кладовые, видения в холмах — все исчезает в темноте.

Все тело ноет. От боли я просыпаюсь. Мешки врезаются под ребра. Шея затекла. В спину что-то колет. Ногами шевельнуть не могу, они под каким-то грузом.

Сон меня не отпускает. Мне снятся птицы Пег. Нерон открывает дверцы клеток. Я бегу следом за птичьей трелью. Птицы прилетают в кладовую под холмом, клюют семена из опрокинутых склянок. Демало меня там застает, велит всех птиц поймать, засунуть в склянки. Даже Нерона. Я рыдаю, закручиваю крышки, прерываю песни. Демало меня обнимает, успокаивает. В кладовой наступает тишина.

В глаза будто песку насыпали. Я щурюсь. Уже перевалило за полдень. Свет льется сквозь щелястые стены. Не знаю, сколько я спала. Наверное, долго. Но так и не выспалась. Голова болит.

В ногах у меня улегся Следопыт. Сажусь, высвобождаю ноги. Мой волкодав тоже встает, начинает лизать мне щеки.

— Ну хватит, хватит уже, — ворчу я, отталкиваю его. — Глянь, что ты натворил!

Все мешки подо мной разъехались. Видно, я во сне дергалась, да еще Следопыт лапами помог. Самый верхний раскрылся, вещи оттуда повыпадали. Томмова котомка, не иначе. Только Томмо так ловко все сложить умеет. Вон, рубаха старая — и та свернута исправно. Я запихиваю все обратно: и рубаху, и пустой мешочек, и кремень с огнивом, и моток крапивной бечевки.

Крапивная бечевка… Я долго ее разглядываю. Бечевки друг на друга не похожи, их каждый вьет по-своему, отличить легко. Вспоминаю, что Эш мне говорила, только я слушать не хотела.

Знаешь, мне противно кого-то из наших подозревать, но никак иначе я объяснить это не могу. Если это сделал один из нас, то надо выяснить кто. И зачем.

Я на бечевку тогда даже не взглянула. Темно было, ночь. А потом было некогда. Надо бы проверить. На всякий случай. Не хочется, но придется. Только нужно на свет выйти. Беру моток, выхожу из сарая. Во дворе никого нет. Вытаскиваю обрывок из кармана куртки. Бечевка одинаковая. Сердце у меня замирает. Гляжу на оборванный конец — подходит, от этого мотка оторвали. Вздрагиваю, будто от холода.

Как по ладони судьбу читают, так и по бечевке легко узнать, кто ее свил: вот эту — малый, вот эту — старый, а вот эту — торопыга. Па меня и Лу сыздетства выучил, как веревки вить. И как их читать.

Ум и сердце отказываются верить. Но глаза понимают, кто бечеву свил. Я много раз видела, как он это делает.

Томмо. Это Томмова бечевка.

Я тупо бреду в ореховую рощицу. Следопыт бежит впереди. У меня голова кругом идет, шатает, будто я хмельного зелья напилась. Все кажется далеким, ненастоящим. Как во сне.

Томмо никогда Нерона в беду не даст. Он всякое зверье любит, хотя к людям настороженно относится. Не доверяет. Понятно почему. Звери не то что люди, его глухоту в укор ему не ставят. Он со зверьем всегда по-доброму, ласково. Даже когда охотится, всегда им спасибо говорит, братьями зовет. А я его обманула. Обидела. Неужели он разобиделся и на такое решился?

Я спросила Пег, где Слим. Она только рукой махнула в сторону орешника, мол, некогда ей разговоры разговаривать, надо всякий хлам в телегу грузить. Вот я и иду в ореховую рощицу, стараюсь себя успокоить. Не хочу показывать, что беда стряслась. Может, неправда все это. Может, я ошибаюсь. Надо прежде со Слимом поговорить.

Слим учит Эмми стрелять из лука. Солнце заливает их нежным золотистым светом, смотреть приятно. Старик и девочка. Во мне воспоминание шевелится, замирает. Со мной тоже так было… нет, не со мной. Это я на стене в белой комнате видела. Старик с девочкой смеются, солнышко им светит ласково. Только тот мир давным-давно исчез. А я украдкой эту картинку присвою, сделаю воспоминанием из моей жизни, никто и не догадается.

— Отличный выстрел, Эмми, — говорю я.

— Эх, жаль, Джек не видит, — застенчиво улыбается сестренка. — Он всегда говорил, что я целюсь хорошо. Я пока плохо стреляю, но у меня учитель самый лучший.

Она льнет к Слиму, он ерошит ее волосы.

Видно, он давно ей взялся помогать. А я и не знала. Сердце екает: надо было мне самой сестренку научить, только не до того было.

— Скажи, ты в кроличьей норе эту бечевку нашла? — Я показываю Эмми обрывок.

— Не знаю, — говорит она. — Я ее сразу тебе отдала, а ты в карман засунула. А чего сейчас спрашиваешь?

— Да так, просто вспомнилось. Посмотри хорошенько, Эмми.

Она разглядывает бечевку, морщит лоб.

— Ну, похожа. Грязная. Видно, что завязывали. Потрепанная. Точнее сказать не могу, темно ведь было, — вздыхает она.

Я отбираю у Эмми обрывок.

— Ладно, учись дальше. Еще чуть-чуть, и лучше меня станешь стрелять.

— Скажешь тоже, — улыбается она, осторожно поворачивается к мишени, старательно вскидывает лук и начинает стрелять.

В руках у нее силы прибавилось, мускулы появились. Джек прав, у моей сестренки великолепный глазомер. И целится она верно, хотя кажется, что из воздуха слеплена.

Слим догадывается, что я хочу с ним поговорить, мне даже кивать ему не надо. Он отходит со мной подальше в чащу, чтобы Эмми нас не подслушала. Я достаю моток крапивной бечевки и обрывок, показываю Слиму.

— Как, по-твоему… — начинаю я.

Он долго разглядывает бечеву, потом пристально глядит на меня.

— Обрывок, которым Нерона связали, отрезали от этого мотка, — говорит Слим. — Похоже, это для тебя не новость.

Он не знает, как Томмо веревки вьет, а Эмми не приметила.

— Да, не новость. Хотя и не самая лучшая, — вздыхаю я.

— На твоем месте я бы не торопился с выводами, — предупреждает Слим. — С виду все не так, как на самом деле. Может, в этом повинен кто другой.

— Это как же?

— Мало ли кто бечевкой мог одолжиться. Позаимствовать украдкой. Обернуть все так, будто тот, кто веревку свил, и есть виноватый. И не надо глядеть на меня, словно я умом рехнулся. Ты врать не умеешь, миз Смерть, мы все это знаем. Тебе даже со мной не стоит это обсуждать. Мало ли, может, как раз я в этом и виноват.