Этого не должно быть, но это именно так.

Им надо спуститься к морю, оно лениво плещется о песчаный берег, начинающийся у подножия холма.

Над холмом кружат странные птицы, это не чайки, скорее — вороны.

Они набрасываются на них с клекотом, бьют крыльями, сгоняют с холма.

Спасение только в воде, но до нее еще надо добраться.

Надя чуть впереди, вот она достигла кромки песка, вот входит в воду и плывет.

Банан ныряет за ней, первая же волна накрывает его с головой, он никак не может вынырнуть на поверхность.

Ему хочется кричать, но он знает, что вода сразу же хлынет в раскрытый рот, заполнит горло и легкие.

Тогда он утонет, опустится на дно рядом с большим, поросшим буро-зелеными водорослями и усыпанным ракушками камнем, а потом из толщи воды появятся рыбы.

Вначале маленькие. Потом побольше.

А затем приплывут большие и плоские пожиратели падали.

Раньше он знал, как они называются.

Но сейчас — забыл.

Такое смешное слово, из шести букв.

У него еще был друг, они называли его этим словом.

Только он не помнит: ни друга, ни слова, лист бумаги в голове все еще почти бел.

Поворачивается у камня, стараясь как можно глубже забиться под него, — большая плоская рыбина тянется к нему своим щелястым ртом.

Был дурак на холме, стал дурак на дне.

Пытается отогнать рыбу, та не унимается — такой вкусный свежий утопленник!

И тогда Банан кричит.

Вода попадает в рот, начинает заполнять легкие.

Кто-то подхватывает его и пытается вытянуть из воды.

Но это бесполезно, его уже нет, он там, на дне, хорошо видно, как большие палтусы отщипывают кусочки от его тела.

Вроде бы палтусы.

У него был друг.

Когда-то давно.

Его тоже звали Палтусом.

Банан опять кричит и открывает глаза.

Знакомые лопасти вентилятора под потолком.

Рядом с кроватью — молодая женщина, загорелое лицо с россыпью веснушек, светлые волосы, забранные для удобства в хвост.

— У меня был друг, — говорит ей Банан, — мы его называли Палтусом!

— Кто это — мы? — спрашивает Надя.

Дурак на холме рядом с морем, с моря подул ветер, небо стало черным.

Тогда они побежали.

— Мы с тобой побежали! — говорит Банан.

— Мне ехать надо, — раздраженно говорит Надя, — мне надо обратно, я могу работу потерять… А с тобой вот что делать?

Банан откидывает одеяло и садится на край кровати.

— Я пойду, — решительно говорит он, — тебе надо ехать, ты и так для меня много сделала, спасибо!

— Один ты не сможешь, — произносит Надежда, — ты еще никакой!

— Никакой! — повторяет Банан и задумывается.

Когда его вытаскивали из воды, то что-то кричали.

Он должен вспомнить.

От него отогнали рыб и вытащили на поверхность.

Потом бесчувственное тело выволокли на берег и положили на песок.

Стали выливать из легких воду.

Перегибали пополам, заставляли блевать.

Вода все выливалась и выливалась, и — наконец — он задышал.

Он лежал на спине, дышал и смотрел на солнце.

В это время кто-то сказал ему:

— Слава богу, а ведь ты был никаким, Банан!

Это ему сказали: «Банан!»

Его так назвали.

Значит, это и есть его имя.

Банан улыбается и смотрит на Надежду.

— Вспомнил! — говорит он.

— Что? — спрашивает Надя, листая расписание рейсов из Донг-Мыанга в Пхукет.

— Как меня зовут! — говорит Банан и сладко потягивается.

Надя откладывает расписание — десять самолетов день, автобусом дешевле, но она и так уже задержалась. А этого придется взять с собой. Она не знает, почему так решила, но надо — нельзя ведь оставлять больного на улице.

— Ну и как?

— Банан! — отвечает Банан и радостно смеется.

— Час от часу не легче! — с укоризненной интонацией говорит Надежда и с состраданием смотрит на голого осунувшегося мужчину, который скорее всего еще и сумасшедший.

Дурак на холме, которого она потащит за собой в Пхукет.

Человека не могут звать Бананом, она знает это совершенно точно.

Если, конечно, он не crazy.

Хотя мужчина довольно мил и скорее всего безопасен.

И потом — он русский, а она, надо признаться, соскучилась по русским. Не тем самодовольным, которые приезжают сюда на отдых, а по нормальным, с заклинившей головой, которыми до краев полна Россия.

Ходячий кусок родины по имени Банан.

— Тебе надо еще выпить бульона, — говорит Надя, — а потом можно и мяса поесть, мяса хочешь?

— Хочу! — отвечает Банан, чувствуя, что он действительно зверски хочет есть.

Город ангелов впустил их в себя ближе к полудню.

Город ангелов.

Великая столица.

Крунг Тхеп Маха Накхон, известный еще как Бангкок.

Собственно Бангкок, если верить путеводителю по Таиланду из серии «Le petit fute» имя небольшой рыбацкой деревушки, некогда расположенной рядом с местом впадения реки Чао-Прайи в Сиамский (Таиландский) залив Тихого океана. Переводится оно как «деревня оливкового дерева», но сами тайцы предпочитают название, данное еще великим королем Рамой I, собственно и превратившим заштатное поселение в столицу. До этого таковой был город Аютия, находящийся в шестидесяти километрах вверх по течению Чао-Прайи. Именно тогда на месте деревушки был построен форт, охранявший наиболее удобный путь подхода к столице и выполнявший вдобавок роль таможенного поста. Естественно, что форт тоже стали называть Бангкоком, под этим именем он и вошел в европейские описания Сиама. Когда же бирманцы разрушили Аютию, то столицу перенесли на ее нынешнее место, город поглотил форт, но европейцы все продолжали называть его Бангкоком, хотя официально на тайском это был Город ангелов.

Великая столица.

Крунг Тхеп Маха Накхон.

Ближе к полудню, когда солнце стало припекать из-за низких серых туч, никак не способных пролиться на землю очередным безумным дождем, автобус, в предпоследнем правом ряду которого сидели Надя и Банан, въехал в Бангкок. Именно в этот день ливни взяли передышку, и люди бродили по улицам, широко открывая, как рыбы, рты: в спертой и душной, полной влаги, но лишенной тяжело падающей с неба воды атмосфере невозможно было дышать.

Всю дорогу Банан молча смотрел в окно. Лист бумаги в голове так и оставался почти чистым, хотя на нем уже написали несколько слов.

Например, Банан.

Вроде бы его имя.

А еще — Палтус, когда-то для него это слово много значило.

Было еще имя молодой женщины — Надя, но цвет составляющих его букв разительно отличался от того, которым были выведены первые два.

Банан и Палтус написаны черным цветом.

Надя — синим.

Больше слов на листе не было, так что Банан пялился в окно, пытаясь выловить те, которые были ему необходимы.

Буйволы опять покачивали круторогими головами, вновь мелькали за окном рисовые поля и бамбуковые рощи, но ему казалось, что он видит все это впервые.

Надя спала, закинув голову, расслабленно положив руки на колени.

Внезапно ей стало неудобно, она заворочалась, что-то тихо проговорила себе под нос и положила голову на плечо Банану.

Тот замер, боясь спугнуть присевшую отдохнуть бабочку. Ему нравилось смотреть на ее большие, светло-желтые, почти соломенного цвета крылья — бабочка сложила их вертикально и так же вертикально подняла усики антенн.

Если ее погладить, то она вспорхнет и исчезнет, пролетит сквозь стекло и затеряется в придорожных джунглях, в густой тропической поросли, сочащейся цветами, зеленью и ночным дождем.

Но он не смог удержаться и легонько прикоснулся к сложенным крылышкам.

Они напряглись, потом медленно раскрылись, бабочка вздрогнула и взлетела.

Надя повернула голову и открыла глаза.

— Зачем я все это делаю? — спросила она Банана, который, засмущавшись, снова уставился в окно.

Надя замолчала и опять тихо засопела во сне.

Внезапно Банану стало спокойно. Ему даже показалось, что совсем скоро он вернет хоть одно убежавшее из памяти слово, но они никак не давались, растворялись в придорожной зелени — так исчезла в ней недавняя бабочка, так где-то потерялось его прошлое, которое все равно надо будет поймать, вот только он понятия не имеет, когда и как ему это удастся.