Хотя и не хотел этого, да и навряд ли должен был возвращаться.

Но — вернулся, теперь главное — вовремя смыться обратно!

И еще — как объяснить сестре, почему он приехал без звонка? Но сперва поднять сумку с асфальта, пройти от дома с крыльцом до перекрестка и повернуть налево.

Резко вверх, так резко, что с непривычки может закружиться голова.

Он дошел до поворота и вдруг решил остановиться и покурить, чтобы не дымить на ходу.

Густолистые деревья по обеим сторонам ведущей вверх улочки были совсем не похожи на те, какие он вроде бы помнил.

Это были другие деревья и другая улочка, он докурил, взял сумку и пошел размеренным шагом.

Он все еще не знает, что скажет сестре.

Может быть, ничего.

Просто: «Здравствуй, сестра!»

Вот оно: трехэтажное здание его бывшей школы за пустырем.

Вывески давно нет, хотя что-то висит на стене рядом с дверью.

Квадратик, плохо различимый отсюда, с тротуара.

Банан не стал подходить, ускорил шаги — ему надо пройти еще квартал, пересечь площадь, подняться по ступенькам, войти в подъезд и подняться на четвертый этаж.

Площадь оказалась на месте, небо здесь было совсем уже низким, ощущалась сырость нависших облаков.

Зато дом перекрасили, из темно-серого он превратился в розовый, весьма легкомысленный домик, так и ждешь, что он закачается на ветру.

Максим посмотрел вверх и безошибочно зацепился глазом за одно из окон.

Света в нем не было, но сумерки еще не сгустились, так что все окна казались темными.

Оставалось немного, а он до сих пор не знал, что скажет сестре.

И как она объяснит ему этот бред про халатик.

Как это там? Повидай сестру Мартышку, чей задок так упруг, И спроси ее, какого цвета я дарил ей халат, И она ответит: «Белый! а что тебе, брат?»

Хотя сейчас у нее навряд ли упругий зад, ей почти тридцать пять, у нее двенадцатилетняя дочь и, скорее всего, есть любовник.

Или приятель.

Была бы сестра помоложе, он бы сказал — бойфренд.

Он забыл, какие длинные в доме лестничные пролеты, и на третьем этаже начал задыхаться.

Но дух можно перевести у дверей в квартиру.

Дверь все такая же коричневая, а звонок — другой.

И звонил он тоже по-другому, противной затихающей трелью.

Послышались шаги, потом Банан услышал женский голос:

— Кто там?

— Это я, сестра! — ответил он.

За дверью ойкнули, раздался звук поворачиваемого в скважине ключа.

Он закрыл глаза и открыл их лишь тогда, когда Мартышка спросила странным прерывающимся голосом:

— Что с тобой, Максим?

Она была в джинсах и майке, коротко стриженная, а еще он увидел, что она покрасилась в блондинку.

— Крашеная! — сказал он и неожиданно для себя самого показал ей язык.

В этот момент она заплакала.

И снова заплакала, когда Банан с мокрыми после душа волосами уселся напротив нее за стол, а она, суетливо вытаскивала из холодильника всякую снедь и попутно рассказывала о дочери, которая сейчас в лагере, да о работе, на которой ничего хорошего, как водится, нет; наконец угомонилась и подняла рюмку.

— За встречу! — сказала она.

— За Палтуса! — предложил Максим.

Тут-то она и заплакала опять.

Но Максиму ее не было жалко.

Точнее, он не понимал, за что ее жалеть, а потому, влив в себя местную водку, громко и отчетливо произнес, пристально глядя на сестру:

— Что это? — спросила Мартышка.

— Не знаю, — ответил Банан. — Это ты мне должна объяснить!

Сестра задумалась.

— Помню, — сказала она. — Он мне действительно подарил халат, перед тем… — Она замолчала.

Максим продолжил:

— Перед тем как исчезнуть в сентябре?

— Да, — подтвердила сестра. — Халат, наверное, где-то валяется, в старых тряпках…

— Посмотри! — попросил брат.

Она вышла из комнаты.

Банан чувствовал себя полным идиотом. Повидай сестру Мартышку, чей задок так упруг…

Мартышка изменилась, у нее уже почти такая же грудь, как у Ирины.

Интересно, куда все-таки она его повезет?

Сестра вернулась, на ней был старый, пожелтевший от времени, короткий махровый халатик.

— Вот, — сказала она. — Это он…

— Он был белый? — спросил Банан.

— Он был абсолютно белый! — подтвердила Мартышка.

Банан пристально вгляделся в халат, но ничего особенного не увидел.

— Нет, — сказал он. — Не помню!

— Что не помнишь? — спросила сестра.

— Да бред, — ответил Максим, — но очень важный, про Палтуса… Он мне приснился…

— И поэтому ты прилетел… — грустно сказала сестра.

— Извини, — сказал Максим. — Но я бы и так прилетел…

— Давай вспоминать вместе! — сказала сестра и, помолчав, спросила: — Ты был пьян?

— Да, — ответил Банан. — Я пил виски… Много виски…

— У меня нет дома виски, — тихо сказала сестра. — Вот водка…

— Это не то… — пробурчал Банан.

Сестра встала и пошла к серванту. Открыла дверцу и стала там копаться. А потом вернулась к столу с узкой высокой четырехгранной бутылкой, внутри которой что-то виднелось.

— Может, подойдет?

Максим взял бутылку.

В желтоватой жидкости плавала маленькая змейка, а еще торчали какие-то корешки.

— Вроде бы вьетнамская, — сказала сестра. — Знакомый принес…

— Приятель! — по-доброму ухмыльнулся Банан.

Сестра покраснела.

— Капитан! — уважительно сказал Максим, помня, как высоко в этом городе котировались капитаны.

— Штурман! — поправила сестра и добавила: — Он меня моложе!

«Я тоже ее моложе!» — подумал Банан и налил себе рюмку желтоватого пойла.

Оно было крепкое и горьковатое, голова как-то странно почувствовала себя на плечах.

Банан налил вторую и залпом выпил.

Голова заскрипела и принялась проворачиваться, как пробка на бутылке.

— Не гони так! — испугалась сестра.

— Мне надо вспомнить! — вскричал Максим и вылил в себя третью.

Голова сорвалась с резьбы и вдруг взлетела.

Он увидел свое обезглавленное тело и сестру, бережно поддерживающую его на стуле. Из шеи хлестала еще не начавшая сворачиваться кровь. Только была она не красная, а желтая, под цвет вьетнамского пойла.

Он попытался крикнуть Мартышке, чтобы она поймала его, но не сумел. Во рту пересохло, хотелось глотнуть свежего воздуха.

Внезапно голова дернулась и подлетела к окну.

Оно было открыто, за ним мерцал огнями ночной город.

Он посмотрел вниз и увидел, как по улицам несутся потоки машин, слившиеся в две параллельные мерцающие линии.

А потом увидел центральную площадь с памятником каким-то давним революционерам.

Потом — другую площадь, с башней администрации и зданием морвокзала.

И уже начался порт.

Порт был внизу, башни кранов, пакгаузы, пустые причалы и причалы с пришвартованными судами.

Раздавались гудки, свистки, кто-то металлическим голосом орал что-то по громкой связи, но слов Банан не разбирал.

Море было рядом, маслянистая, тухло пахнущая вода бухты, спокойная и чернильно-темная.

И тут Максим заметил, что его ждут.

Он даже узнал место: дальний пакгауз, сохранившийся с тех времен, когда он лазил туда за бананами.

Банан всю жизнь любил бананы.

Даже сейчас он их иногда ест.

Рядом с пакгаузом высился кран, а возле крана стоял тот самый чувак в черной кожаной куртке.

И все так же бряцал золотыми цепями на мощной, сливающейся цветом с ночной тьмой шее.

Банан хорошо видел, как белеют в темноте его зубы.

Чувак ухмыльнулся и поднял руки, будто готовясь поймать кем-то брошенный мяч.

Мяч летел с неимоверной скоростью, но Адамастор легко подхватил голову Банана и поднес к своему лицу.

— Кретин! — сказал Адамастор.

Банан попытался что-то ответить, но не смог.

— Я тебе сейчас напомню! — сказал чувак и подкинул его голову вверх.