Необходимо увидеться с сестрой и спросить у нее.

Про белый халат — вроде бы когда-то у нее действительно был такой.

Вера все еще лежала в эмиратской больнице; интересно, кто оплатит счет за лечение?

Он бы не смог, даже если бы захотел, — деньги грузного разойдутся на долги, а еще надо заплатить за квартиру. Хозяйка квартиры звонила перед отъездом. За несколько минут до того, как Максим поехал к хозяйке добермана.

А та сказала, что у него красивые плечи.

И попросила позвонить, когда он вернется.

Он вернулся, баралгин и кофе подействовали, мгла пропала, боль мало-помалу унялась.

«Хотя это, наверное, противно!» — подумал Банан, вспоминая откровенно немолодое лицо хозяйки добермана и ее большую, туго обтянутую черной блузкой грудь.

Но в любом случае ему уже сегодня надо отдать долги и расплатиться за жилье, останется совсем мизер.

Он налил себе еще кофе и посмотрел на телефон.

Потом взял сигарету и машинально начал мять, пока та не сломалась.

Взял вторую, закурил и поднял трубку.

Хозяйка добермана уже была на работе.

— Это я, — сказал Максим. — Я вернулся!

— Кто — я? — недовольно переспросила хозяйка.

— Банан! — ответил он и услышал, как она задышала.

«Сейчас она скажет — зайка…» — весело подумал Максим.

— Как я рада, зайка! — сказала она, и он чуть не поперхнулся дымом.

— Ты не заедешь? — спросила она.

Максим спросил, когда, и услышал, что лучше ближе к вечеру, где-нибудь в половине седьмого, в семь она уже закроется и освободится.

Он положил трубку.

Белый халатик не давал ему покоя.

Если что-то происходит, надо понять — зачем.

Он позвонил квартирной хозяйке и спросил, как лучше передать деньги.

Затем созвонился с теми, кому был должен, и договорился о встрече.

Как раз в шесть, за полчаса до свидания.

В зоомагазине, который принадлежал хозяйке добермана.

Он опять забыл, как ее зовут.

То ли Елена Игоревна, то ли Ирина Юрьевна.

Надо посмотреть в записной книжке на букву «с» — «собаки».

На букву «с» значилось одно женское имя — Ирина. Почему-то без отчества.

Банан недобро ухмыльнулся и подумал, какое он временами все же дерьмо.

Затем допил уже остывший кофе и пошел в душ: день предстоял нелегкий, а потом, он надеялся, что уже этой ночью вылетит к сестре.

На всякий случай позвонил в кассу, выяснил номер рейса и есть ли билеты.

Рейс вылетал в полночь, билеты были.

Оставалась малость, но с этой малостью предстояло повозиться.

В четыре часа Максим надел черную майку и светлые, блекло-голубые джинсы, нацепил на нос темные очки и вышел из дому.

Парило, июньское небо странно выгнулось, косяками ползли белесоватые, зачем-то уже начинающие темнеть облака.

В пять он передал деньги, подождав хозяйку квартиры у крутящихся дверей высокого офисного здания.

В шесть передал еще деньги, уже в ином количестве, тем двоим, что дожидались его у весело струящегося фонтана. Они мягко заулыбались, пересчитывая мятые зеленые купюры — грузный предпочитал расплачиваться потертыми банкнотами.

Белесоватые облака превратились в темную гряду, низко нависшую над городом.

Вход в зоомагазин был не с улицы, а из уютного тенистого парка, и Банану пришлось пересечь две аллеи, прежде чем он вбежал в приоткрытую дверь, ускользнув от начинающегося дождя.

Узкая лестница на второй этаж, по ней спускается мамаша с ребенком.

Банан притормаживает, дитё весело щебечет, принимая к себе какую-то мелкую тварь.

— Дождь! — изумленно восклицает мамаша, хлопает зонтик, и они исчезают.

Больше покупателей нет, только хозяйка добермана и девушка-кассир, высокая, плоскогрудая, с прилизанными, блеклыми волосами.

— Ты можешь идти, — говорит ей хозяйка, — я сама закрою! — И, обращаясь к Максиму: — К обезьяне близко не подходи, эта сволочь кусается…

Обезьяна сидела в клетке и мрачно озиралась вокруг. Белая шерстка на груди топорщилась, презрительно вздернутая губа приоткрывала совсем не обезьяньи клыки.

А еще тут пахло то ли мышиным пометом, то ли собачьим и кошачьим кормом.

— Я сейчас, — сказала хозяйка — Дверь только закрою…

Максиму стало неуютно, за окнами хлестал дождь, но внутри было душно и тягостно.

Он прошел в офисную выгородку, негромко играло радио, тихо щебетала в клетке какая-то дурацкая лиловатая птичка.

— Вы на волне радио «Ретро», — произнес задумчивый женский голос. — Что там у нас дальше? Все понятно, на улице дождь, и мы слушаем старичков Beatles…

Банан подошел к окну, взялся за ручку. Повернул и потянул раму на себя. В лицо дунуло свежим мокрым воздухом, и он почувствовал на лице капли дождя.

— Устроился? — спросила хозяйка откуда-то сзади. У нее был странноватый скрежещущий голос, словно она внезапно охрипла. Отключи свой разум, расслабься и плыви по течению, Это не смерть, это не смерть… Банан подумал, что все равно дико слушать голос человека, которого давно нет на свете.

Раздался телефонный звонок.

Аппарат стоял рядом с подоконником, и Максиму пришлось отойти от окна.

Хозяйка взяла трубку.

— продолжало звучать из маленького круглого динамика.

— Да, — сказала хозяйка. — Что я делаю? Счета подписываю, солнце…

Она повернула голову и лукаво взглянула на Банана.

«Муж…» — догадался он.

— Дети как? — спросила хозяйка. Отбрось все мысли, сдайся пустоте, Это сияние, это сияние… Дождь в распахнутом окне начал стихать, хотя по-прежнему нещадно поливал дальние крыши и густые кроны парковых деревьев.

Хозяйка оперлась о подоконник и прижалась попой к Максиму.

Он вдруг почувствовал негаданную нежность к этой безбашенной тетке и приступил к тому, ради чего пришел.

Она продолжала ворковать с мужем, но голос ее становился все глуше.

Максим уютно расположился в ней, чувствуя, что промокает насквозь.

Песня давно закончилась, но почему-то продолжала звучать в его голове.

— Я перезвоню! — почти шепотом сказала в трубку хозяйка и добавила: — Ко мне тут пришли! Но все же ты можешь постигнуть смысл того, что внутри, Это бытие, это существование…

Она положила трубку и резко налегла грудью на подоконник.

Банан подумал, что не такое уж он и дерьмо, раз ей так нравится.

Это первое.

И второе — ему тоже начинало нравиться, хотя груди у нее оказались такие, как он предполагал: большие, мягкие, белые груди немолодой женщины. Внезапно он вспомнил, что в детстве они называли такие «дойками» — когда бегали подсматривать в замазанные, но все равно просвечивающие окна соседней бани.

— Еще, — неожиданно звонким голосом проговорила хозяйка, — еще!

— прошелестело в голове у Банана.

Далеко над горизонтом в тучах появился просвет, и мелькнул узкий, отливающий блестящим металлом луч солнца. Любовь — это все и любовь — это все, Это знание, это знание…

Хозяйка прерывисто дышала, Банан чувствовал, что ей хорошо, и вдруг подумал, что навряд ли сможет попросить у нее денег.

Когда женщине так хорошо, это уже само по себе заменяет плату.

Дождь почти стих, солнце становилось все безжалостнее, странное вечернее солнце, вновь возникшее на небе после мимолетной июньской грозы.