Итак, остается много открытых вопросов, но наше положение выгодно отличается от позиции отдельных хронистов, предлагающих свои скудно обоснованные мнения, так как у нас в руках гораздо большего фактического материала по этому столь отдаленному от нас по времени криминальному делу. В истории с кораблем, вытащенной на свет ради оправдания Ричарда, и в истории, приводимой арабскими источниками, обвиняющими Салах ад-Дина, имеются противоречия, но ведь иначе и быть не могло. Наконец, если спросить себя, имеются ли какие-нибудь веские аргументы против предположения о соучастии Ричарда в смертоубийстве, надо признать, что таковые отсутствуют, более того, некоторые даже утверждают, что оно напрашивается само собой. И эти общие посылки не так просто нейтрализовать обстоятельствами, бросающими тень подозрения на Салах ад-Дина. Но главная причина, не позволяющая полностью исключить причастность Ричарда к убийству Конрада, заключается в факте признания его королем. Этот взгляд на события, в котором скрывалась возможность с соблюдением приличий отодвинуть в сторону Гвидо и расчистить путь к власти Генриху в условиях, когда в противном случае после смерти Конрада уже коронованный Лузиньян, разумеется, стоял бы все же вне конкуренции, странным образом никогда не причинял неудобств биографам Ричарда. И хотя ему приписывали явно выраженную импульсивность, никто не удивился, видя, как он делает резкий поворот, который, если он предполагался всерьез, должен был свидетельствовать о хладнокровном политическом рационализме. Смена фронта была абсолютно необходима, и только таким образом можно было избежать междоусобицы в христианском лагере и общей катастрофы, все же данный выход из положения был не только трудноосуществим в психологическом плане, но и совершенно противоречил тем чертам Ричарда, которые он обычно проявлял по отношению к своим врагам. Хоровые дифирамбы его великодушию, как представляется, не совсем отражают реальность. Это всего лишь дань представлению о рыцарской добродетели, которой его наделяют при первой представившейся возможности, тогда как можно привести массу примеров, когда его поведение по отношению к Филиппу и всем, кто принадлежал к его приверженцам, — а Конрад Монферратский, несомненно, был одним из интимных его друзей, — отличалось страстной ненавистью. Всю свою жизнь он заключал тактические союзы, которые считал необходимыми: пусть с самим Филиппом или даже Генрихом VI, но он мог делать это в надежде, что придет час реванша, и судьба в этом смысле была к нему благосклонна. В Святой Земле подобной перспективы, видимо, не намечалось. Как только он покинул бы Палестину, у него не осталось бы больше эффективных средств политического воздействия, поскольку само расстояние исключало бы политическое вмешательство. Признать Конрада королем практически означало бы не только предать забвению и простить этому человеку все то, что он уже учинил и собирался учинить, но еще своими руками вознести французскую политику к вершинам славы на долгие времена, а под собственной жизнью вывести отрицательное сальдо. А ведь то, что он ставил себе в качестве задачи, — крестовый поход, его крестовый поход, — и была та цель, стремление к которой отнимало у него большую часть сил в последние годы жизни. И он, должно быть, знал, что о нем всегда будут судить по тому, насколько он справился с этой задачей. Огромные расходы и усилия — неужели все это было потрачено лишь для того, чтобы подсадить в седло какого-то там Конрада Монферратского, человека, который только и делал, что мешал ему осуществлять цель жизни и не сделал ни малейшего движения ему навстречу? В свое время он решился начать борьбу до победного конца с отцом, так как тот отказался признать его наследником престола, что можно было бы еще стерпеть, если бы Ричард оставался дома, но с чем нельзя было смириться, поскольку он хотел идти в крестовый поход. Так, по крайней мере, в глазах современников, он превратился в «отцеубийцу», чтобы сделать этот поход для себя реальностью, и теперь его результатом должно было стать вручение короны его злейшему врагу? Одно дело — политическая необходимость, совсем другое — эмоциональная возможность действовать в соответствии с ней. Ведь он еще не попал в хладнокровно расставленные Конрадом силки, у него еще были деньги и власть, и необратимый шаг был неизбежен. Против него были лишь моральные сомнения, от которых легко можно было бы избавиться с помощью аргументов о самозащите и казуистического толкования понятия вины.
Итак, каково же могло быть участие Ричарда в смерти Конрада, если таковое вообще можно предположить? Имеется одна гипотеза, учитывающая все более или менее примечательные обстоятельства, даже его столь лихо пущенные в оборот заверения в невиновности, и доказывающая, если не его виновность, то, по крайней мере, соучастие. Установлено, кто были убийцы и по чьему приказу действовали ассасины. Уже это само по себе делает вину инспиратора относительной. В качестве последнего можно представить и Салах ад-Дина который, при определенных условиях мог сделать заказ на убийство. И такое условие, каким бы маловероятным оно ни казалось, наступило: Ричард признал Конрада королем. Теоретически, он мог поступить так только потому, что догадывался, какой механизм при этом запускает в ход. И Ричарду совершенно не было необходимости использовать тех двоих вертевшихся вокруг Конрада ассасинов; достаточно было бы, чтобы вездесущие шпионы Ричарда, завербованные из местных жителей, оказались более наблюдательными, чем окружение Конрада и вскоре узнали, что делают в Тире эти два столь ревнивых в новой вере араба, И как только их раскусили, совершенно нетрудно уже было догадаться, в чьих интересах они здесь шпионили. Самого тихого намека от одного из партнеров по переговорам из партии аль-Адила было бы достаточно, чтобы подозрение превратилось в уверенность. Ричард без устали пропагандировал мир, и эмиры Салах ад-Дина тоже больше не хотели войны, продолжение которой сулил альянс с Конрадом. Проблем хватало и в других частях государства, тем более, что все более актуально стал звучать вопрос о престолонаследии. Будущий султан, аль-Адил, сделал в свое время ставку на Ричарда, и хотя брачный проект не осуществился, Конрад мог все же быть его врагом, и еще потому он мог стать на сторону Ричарда, что в сильной позиции его он мог усмотреть гарантию того, что Конрад никогда не станет королем. Разглашение тайны, случившееся по причине внутренних политических разногласий, Ричарду удалось компенсировать тем, что он пошел на признание Конрада, хотя сделал это только затем, чтобы окончательно с ним покончить. Во всяком случае, с учетом описанных случайностей и невероятностей, лично мне какая-нибудь тонкая интрига представляется более вероятной, чем пошлое предположение о невиновности.
Некоторые склонны проводить здесь параллель с его предательством отца. В отличие от своего брата, часто и без особого труда менявшего союзников, Ричард прибегал к этой возможности только как к последнему выходу из совершенно безнадежной ситуации. Его причастность к смерти Конрада, быть может, также относилась к реализации последнего выхода, и его нельзя рассматривать как бездумное устранение препятствия штурмом. В борьбе с отцом он отстаивал свое законное право, домогался утверждения своего права на трон. И он, должно быть, также считал, что имеет право распоряжаться иерусалимским престолом. Отцу он не уступил: не пожелал ни жениться на Алисе, ни отказаться от участия в крестовом походе, так как эти решения нельзя было бы отменить, и самые злокозненные интриги вокруг Алисы сводились к попыткам лишить его власти. Его отец устроил все таким образом, чтобы престолонаследие в Англии зависело от руки французской принцессы. Конрад реализовал свои притязания на престол исключительно путем нарушения права, разыграв юридический фарс «развода», что едва ли удалось бы ему с такой легкостью без поддержки французов. И теперь та же самая партия, которая способствовала скандальному аннулированию брака и досаждала ему своим кандидатом, неутомимо обвиняла его самого перед всем миром в разрыве помолвки с Алисой. И стоит ли после всего этого удивляться тому, что он в итоге не пожелал уступить этой стороне без боя?
