В книге их будет много и с подтекстом. Первый вот такой.

Собирается купец в экспедицию в тридесятое царство и спрашивает у любимой младшей доченьки, что ей привезти.

– Привези мне, папенька, чудище заморское для сексуальных извращений и плотских утех.

– Да ты что, доченька! – всплеснул руками купец.

– Все с тобой понятно, папенька. Тогда будем двигаться длинным путем. Привези мне цветочек аленький.

На Крайнем Севере в советское время была своя субкультура. Люди щедро делились добычей с друзьями, соседями, врачами, педагогами и просто знакомыми. Это считалось общепринятой нормой и было естественно. Думаю, себе оставляли примерно треть. Пара-тройка уток или рыбин, коробка конфет из ящика, что удалось купить, даже елки новогодние из леса – все включалось в естественный оборот без финансовых эквивалентов.

Я сначала думал, что это специфика жизни вдали от Большой земли. Уже в зрелом возрасте услышал историю. У товарища на Сейшелах есть туристическая рыболовная компания. Однажды он с сотрудниками-креолами поехал в супермаркет, а кошелек забыл в лодке. Спохватился, а они ему говорят: «Ничего страшного». И выносят из магазина пакеты с едой, пиво упаковками, блок сигарет.

Он спрашивает:

– У вас же нет денег?

– Конечно, нет, – отвечают креолы. – Помнишь, мы с туристами поймали большого голубого марлина на триста килограммов? Вы взяли немного на еду, а остальное мы раздали владельцу магазина, парикмахеру и всем остальным. Это на Сейшелах норма!

То есть в здоровой человеческой экосистеме делиться правильно, в идеале даже с превышением ожиданий. Это и радость, и инвестиция в будущее, и способ избавить себя от ненужных излишков. К обмену человеческим теплом и материальной энергией мы еще вернемся. А пока история, похожая на двояковыпуклую линзу. Про охотинспекцию и косторезное искусство.

Дело было поздней осенью. Мы с товарищем-подростком преследовали на моторной лодке ныряющую утку-подранка. Охотиться без разрешения на оружие (у подростков их не может быть) – это как ездить на машине без прав. А стрельба с подъезда запрещена и для взрослых. Неожиданно из-за поворота вылетели две скоростные лодки с охотинспекцией. Взяли нас в клещи, принудили остановиться и конфисковали у меня ружье. Это было все равно как потерять лицо для самурая.

Отец работал в училище искусств. Взял красивую работу – глухарь из бивня мамонта на роге лося. Пошел в инспекцию, отдал ее и принес ружье домой. Я бы не назвал это бартером. Скорее, обмен возможностями и способность договариваться. И, конечно, для меня это был урок взаимодействия с большими официальными системами. С тех пор мое оружие ни разу не конфисковывали.

Примерно тогда же я, сам того не подозревая, обнаружил в себе еще нечто важное: помимо умения охотиться и играть в шахматы – умение быть адекватным любой среде, быть в ней своим.

Попадая в круг охотников, я старался соответствовать тем, кто был в нем, оказываясь в кругу шахматистов в галстуках, я тоже был в галстуке. Попадая на улицу, общался с дворовыми мальчишками на их языке.

Я считаю, что это один из самых важных навыков. Находить общий язык и договариваться с пьяными оленеводами, трезвыми банкирами и, конечно, мужчин с женщинами. Если выбирать, чему учить детей, то этому в первую очередь. И, конечно, развивать договороспособность.

Это было в 1984 году. Шли выпускные экзамены в школе, и я сдавал их в перерывах между охотой: если я получал на экзамене пятерку, мы с отцом уезжали в тундру и возвращались утром перед следующим экзаменом. Такая у нас была договоренность. И вот за два дня до последнего экзамена мы, будучи на охоте, вышли из лодки и построили скрадок на снеговине. Прошло несколько часов, отец пошел спать, а я стал свидетелем очень странного поведения птицы: чайка-поморник зависла прямо над моей головой и стала истошно кричать. Она висела долго, а потом села неподалеку на снег да так и осталась около скрадка до утра…

Когда мы вернулись в город, я рассказал об этом отцу, а он – ханту Гене Кольчину, с которым вместе работал в Клубе юных моряков. Тот посетовал, что мы ее не застрелили, поскольку такое поведение птицы – верная примета смерти.

Но я тогда не задумывался над приметами.

Мы вновь поехали на охоту, и когда должны были возвращаться в город, начался ураган. Мы пытались его переждать, но отец забеспокоился, что я не успею на экзамен, и решил переправиться через Обь, несмотря на непогоду. На расстоянии первых двухсот метров от берега, когда мы поняли, что рискуем, у нас еще была возможность вернуться, но тут, как назло, с носа лодки смыло якорь на веревке. И когда я с якорем оказался в лодке, встречать волну уже можно было только носом к ветру. В итоге нам ничего не оставалось, как переваливать через Обь. Где-то минут через двадцать мы поняли, что нам не выбраться из этой пучины, потому что волны были не просто большие, а гигантские. И наш опыт нахождения на воде не имел в той ситуации никакого значения. В том месте, где мы перебирались, ширина Нарангасской Оби в паводок была около четырех километров, и переваливать ее нужно было очень аккуратно, под маленьким углом к волне, которая идет на вас, иначе лодку просто перевернет. Не доходя до середины реки, я вдруг начал молиться, чего до этого никогда не делал. На мне и креста тогда не было, я крестился намного позже. И когда до берега оставалось метров триста-четыреста, я попытался вырвать у отца руль, чтобы направить лодку перпендикулярно берегу: если мы перевернемся, будет шанс доплыть. Но отец не среагировал, напротив, сжал руль еще сильнее… Когда мы, чудом спасшиеся, все-таки причалили к берегу, я выпрыгнул из лодки, упал на снег и стал кататься и визжать как щенок.

По возвращении в город мы еще больше уверовали в наше непростое спасение: оказалось, что из-за силы ветра в тот день на Оби утонули две лодки и не ходили даже корабли.

Отца не стало из-за халатности тюменского хирурга, забывшего за несколько лет до этого тампон в грудной клетке. Я спокойно и холодно размышлял над тем, как покончу с врачом, убившим моего отца. Причем я был уверен, что о природе этого преступления никто не узнает и что тот врач заслуживает кары. Но спустя несколько дней, немного остыв, я подумал, что негоже человеку решать судьбу другого. Бог сам его накажет.

В скором времени, пообщавшись с докторами, я узнал, что тампоны и инструменты забывают не хирурги, а их ассистенты, в обязанности которых входит пересчитывать все, что используется при операции. Так что ошибка, стоившая моему отцу жизни, скорее всего, была сделана не хирургом, а его помощниками…

Дело было так. Под Новый год повез в подарок бабушке на Урал японский телевизор. Поезд, ночь, со мной в купе собака колли и женщина. У женщины началось мощное кровотечение. Мобильной связи в середине 90-х еще не было. До ближайшей остановки в Ярославле еще два часа. Ну сорвешь стоп-кран, встанет паровоз в лесу, медицинской помощи не добавится.

И тогда я решил, что, если спасу женщину, не потеряю собаку и еще телевизор уцелеет – точно покрещусь!

Не помню, что и как я делал на перроне в Ярославле, где остановка была две минуты. Но все удалось.

Через несколько дней я добрался до Камышлова в Свердловской области. В тот же день пошел в храм и принял крещение.

На острове Тенерифе есть Посольство дельфинов. Его открыли Николь и Александр Гратовски, серьезные антропологи и путешественники. О фестивале «Дельфинство» я еще расскажу. А сейчас об одной важной и интересной практике, что там приключилась.