Утки улетели, ходулочники угомонились, и вновь наступила тишина. Но ненадолго. Раздалось знакомое и очень далекое курлыканье журавлей. С едва видного противоположного берега, обеспокоенная поднятой тревогой, взлетела их большая стая и стала медленно завиваться спиралью в небо. Вскоре она исчезла из вида, скрылась за горами, наверное, улетела в сторону недалекого отсюда озера Иссык-Куль.

Теперь лишь стремительные стрижи сосредоточенно носились в воздухе, да откуда-то издалека с гор прилетели три ворона и прозвенели флейтовыми голосами. Один из них ловко перевернулся на бок, потом на спину и, выпрямившись, исчез.

Вечерело. С запада поползли черные тучи, подул ветер, заметно похолодало, по озеру покатились мелкие волны. Набегая на низкий берег, они оставляли на нем большой валик белой пены.

Я отправился бродить вокруг, то по степи, то по лугу, то по топкой солончаковой отмели. Рискуя завязнуть по колено в грязи, пересекаю крошечные ручейки, бегущие с гор в озеро. Вода в них пресная, не то что в Тюзкуле. Та настолько солона, что обжигает рот. Жизнь ручейков непостоянна. Многие угасли или изменили русло, оставив после себя заметные ложбинки. На ручейки с далеких гор прилетают попить воды голуби да каменки-плясуньи. Остальные птицы тоже, по-видимому, нуждаются в пресной воде, так как стайки уток, чибисов, куличков и журавлей садятся на берегу озера в тех местах, куда впадают ручейки.

Разорвались облака, засияло солнце, и на душе стало веселее. Ласточки дружно поднялись в небо. Илистые берега озера нагрелись, пробудились в них бактерии, принялись разлагать органические вещества, и над водой нависли тяжелые испарения, дышать становилось труднее, пришлось поторопиться, чтобы уйти с подветренной стороны.

Но что за белый круглый предмет у самой воды? И дальше еще такой же. Слегка проваливаясь в черный ил, подбираюсь к ним. Это яйца, крупные, как куриные, слегка голубоватые. Они обронены утками.

Красные лягушки мне кажутся небылицей, и не зря ли ради них я приехал на озеро? Нет нигде таких лягушек в ручейках, сколько я ни пытался их найти. Вообще нет никаких лягушек, впрочем, может быть, они и были, да их уничтожили почитатели народной медицины и любители самодеятельного лечения. Один ручеек вытекает будто из глубокой норы или небольшой ниши. Я засовываю в нее палку, усиленно ею ворочаю, и вдруг оттуда выскакивает небольшая лягушка. Я хватаю ее, но неудачно: она выскальзывает из рук. К счастью, ручеек мелководен — и добыча у меня. Так вот ты какая, красная лягушка! Она очень миловидна, большие черные глаза смотрят хоть и печально, но невозмутимо и спокойно. Подбородок ритмично и тихо пульсирует в такт дыханию. На желтовато-зеленом теле темные полосы, а нижняя часть туловища и задних ног сплошь ярко-красная. Да, это она, бурая лягушка, широко распространенная в Азии, только там она красная. Может быть, на этом высокогорном соленом и прохладном озере водится особая форма или подвид этого животного. Может быть, наконец, она действительно обладает особенными целебными свойствами.

В Китае и Японии таких лягушек издавна употребляют в народной медицине. Китайцы особенно ценят так называемый «жир» лягушек, то есть разбухшие яйцеводы. Японцы из сушеных лягушек готовят препараты против опухолей.

Видимо, не напрасно это животное ценилось человеком. Как бы там ни было, нельзя пренебрегать опытом народных знахарей, и фармакологам, биохимикам, клиницистам следовало бы проверить миловидную лягушку. Вдруг подтвердится молва, и это безобидное создание послужит человеку. Правда, злокачественные опухоли — разные, и, по-видимому, их лечение без оперативного вмешательства требует и различных средств лечения, но все же надо как можно скорее оградить красную лягушку от полного уничтожения, а что ее сейчас не так уж и много — сомневаться не приходится, подтверждение тому — мои трудные и долгие поиски.

Ночь была тихой, холодной, яркие звезды светились на небе, отражаясь в воде. Едва слышно переговаривались между собою утки, где-то на дальнем конце озера раздавались приглушенные крики журавлей. Утро выдалось ясное, чистое, а далеко за горами в воздухе, просветленном дождями, показались снежные вершины далеких хребтов и над ними — острая, как пирамида, вершина горы Хан-Тенгри.

Пробудились журавли и потянулись друг за другом вереницей куда-то далеко в горы. Поднялась стая атаек и пеганок, покружилась в воздухе и, будто завершив утреннюю разминку, расселась по голым берегам. Птицы застыли шеренгами, заснули. Встретив наше первое появление на озере тревогой, теперь, очевидно, прониклись к нам доверием.

Солнце быстро разогрело землю, озеро застыло, отражая окружающие его горы. И тогда наступил какой-то удивительно умиротворяющий покой. Озеро в разноцветных берегах, глядящие в него горы, белые кучевые облака над ними — все замерло в глубокой тишине, и будто остановилось время.

Да, этот чудесный уголок давно следовало бы сделать заповедником или памятником природы, а также, возможно, построить здесь здравницу для лечения недугов человека.

Прошло двадцать лет. Я опять посетил озеро Тюзкуль. Его берега невообразимо изменились. Здесь стали пасти большое стадо овец, и ничего не осталось от растительности и насекомых. Исчезла и красная лягушка…

Жаркое ослепительное солнце повисло над пустыней. От горячей земли струится воздух и колышет миражи на дальнем горизонте. Все живое спряталось, сгинуло в этом царстве зноя и сухости. Замерли и кустики саксаула, тамариска, селитрянки. Не шелохнется и не вздрогнет на них ни одна веточка. Но по разогретой земле носятся тенями муравьи-бегунки, да где-то вдали кричит кобылка-савиньи.

Далеко впереди мелькнула зеленая полоска тугаев. Скорее бы добраться до реки, напиться вдоволь, спрятаться в тени деревьев. Но в это время из-под ног выскочила большая ящерица-агама и на забавных, похожих на ходули ногах помчалась искать спасительную тень. Вот куст тамариска и под ним норы, вырытые грызунами. Сейчас агама юркнет в одну из нор и скроется. Но она резко повернула назад, вскочила на ком земли, встала боком и, вытянувшись кверху, начала усиленно дергать вверх и вниз головой. Странные ее поклоны совсем меня озадачили.

Ящерица оказалась непугливой, но ей не сиделось на месте. Перестала кланяться, перескочила на бугорок, повернулась ко мне и стала поочередно зажмуривать то один, то другой глаз. А потом чешуя на ее горле посинела, стала отсвечивать фиолетовым блеском, затем багрово-красный цвет вытеснил остальные оттенки и, пробежав по телу, исчез.

Что за странные манипуляции окраской, для чего понадобилось ее менять? Может быть, ради устрашения врагов? Ведь все необычное настораживает и пугает. А поклоны и зажмуривания глаз? Тоже для чего-то?

В пустыне агаму часто можно увидеть на вершине куста. Здесь она сидит подолгу. Один из крупных и талантливых зоологов решил, что так агама спасается от жары и нагретой земли. И его ошибку стали повторять из книги в книгу. В действительности жара ей нипочем. А на вершину кустов забираются самцы, охраняют свой охотничий участок, высматривают самок, затевают драки с соперниками-самцами.

Как-то в жаркой и безлюдной пустыне я неожиданно наткнулся на скважину, проделанную, судя по всему, гидрологами. Огляделся. Везде валялись разные железки, куски брезента и резины, лежала длинная, метров десяти, железная труба. Подошел к скважине — толстой трубе, торчащей из земли, в надежде пополнить запасы воды. Собака помчалась за мной, но возвратилась, спряталась под машину: обожгла о горячую землю лапы.

Здесь я неожиданно заметил агаму. Она уселась на лежащую железную трубу, уставившись на меня немигающими глазами. Мне ноги припекает жаркая земля через подошвы ботинок, а ей и на горячем железе хорошо. Подхожу ближе к трубе. Агама, следуя своей неизменной привычке, несколько раз поклонилась, потом спрыгнула с трубы, метнулась к кусту. Я прикоснулся рукой к трубе, едва не обжегся. Наверное, градусов около семидесяти. Вот такая агама, вот такое дитя пустыни!..