Тени от ветвей медленно передвигались по пологу, неторопливо текло время, и луна тоже не спеша скользила по небу. Засыпая, я услышал шорохи.

— Зорька, чужой! — сонно сказал я собаке, настораживая ее, такую добродушную и к тому же изрядно уставшую после дневных погонь за всяческой мелкой живностью.

— Пуф! — ответила собака чем-то средним между чиханием и лаем, как бы подтверждая, что она хоть и спит, но все слышит.

Сон не был долгим. Проснулся я от ощущения, будто кто-то вежливо, но настойчиво подталкивает меня в бок, пытаясь разбудить…

Луна светила еще ярче. Зорька мирно спала. Теперь уже наяву я ощутил толчок в бок, вздрогнул от неожиданности и резко приподнялся. Нет, не почудилось. Что-то небольшое темное шлепнулось на стенку полога и отскочило обратно. Другой такой же темный комочек бросился в атаку на полог. Со всех сторон прыгали и отскакивали таинственные существа.

Что им здесь было надо, зачем собрались они сюда, да и кто они такие? Вихрь вопросов и предположений промелькнул в сознании за какие-нибудь несколько секунд. Может быть, это совсем необычные животные, случайно дожившие до наших дней, такие же, как и растущие здесь реликтовые ясени, сохранившиеся с раннего четвертичного периода?

В это время в кустах раздался шорох, треснула веточка. Зорька — какой все же она молодец — подняла голову, прислушалась, заворчала. Возле нее тоже прыгали странные ночные визитеры. Она на них не обращала внимания. Шорох усилился. Мало ли кто мог приблизиться к нашей стоянке: лисица, косуля, заяц…

Присмотрелся и в странных визитерах узнал… жаб. Их собралось возле полога не менее десятка, а может быть, и более. Толстые, бородавчатые, пучеглазые и большеротые, они окружили полог со всех сторон и, прыгая на белую, сверкающую при луне марлю, прилежно собирали с нее жаждущих нашей крови комаров.

Неожиданное раскрытие ночной тайны меня развеселило:

— Милые жабы! Питайтесь на здоровье комарами, истребляйте эту нечисть, омрачающую общение человека с природой! Только, пожалуйста, не толкайте меня и не мешайте спать.

Эту реплику я произнес вслух: за многодневное путешествие привык к разговору с собакой и с самим собой. Моя Зорька смотрела мне в глаза, безуспешно пытаясь понять смысл сказанного.

Рано утром, едва только солнце позолотило вершины гор Богуты, я на ногах. В ясеневой роще лежит глубокая тень, утренняя свежесть, прохлада. Постепенно запевают птицы, просыпаются жуки-навозники, бегут по своим делам жуки-чернотелки, всюду снуют озабоченные муравьи, муравьиные львы деловито обновляют ловушки-воронки.

Последний раз тщательно упакован рюкзак, последний раз в пеший поход… Я бросаю прощальный взгляд на реку. Она, как и прежде, торопливо бежит по своему пути. В воде мелькает небольшая палочка. Может быть, она плывет издалека, и ее путь пролег мимо моих биваков на берегу реки. Теперь у меня иная дорога, чем у воды, мне в другую сторону — к большому шумному городу. А где же мои ночные визитеры? Их нет нигде. Разбрелись еще на рассвете в разные стороны.

Раздвигаю густые кусты, пробираюсь через заросли и выхожу на дорогу…

В пустынных и выжженных солнцем горах Богуты мы путешествуем от оазиса к оазису. В одном оазисе — крохотный родник, густая тень и прохлада. К машине нельзя прикоснуться, такая она горячая. Не беда, что со всех сторон, размахивая длинными ногами, бегут к нам клещи-гиаломы; не важно, что несколько тощих комариков заявляют о себе уколами, предупреждая о предстоящей вечерней атаке. Всем нравится оазис: деревья большие, развесистые, на них невольно заглядишься. Многие распластали по земле толстые стволы. И уж сколько им человек нанес топором и пилой ранений!

Беспрестанно напевает иволга. Ее не разглядеть в густой зелени листьев. А если и выскочит на секунду на голую ветку, то, заметив на себе взгляд человека, сразу же спрячется. Безумолчно пищат птенцы воробьев. Иногда будто загрохочет поезд — так громко зашелестят от порыва ветра листья, а у одного дерева ветка трется о другую, поет тонким голосом.

Все проголодались, дружно готовят обед. Мне, сидевшему за рулем, полагается привилегия. Пользуясь ею, я усаживаюсь возле родника. Несколько толстых, солидных и, наверное, старых жаб шлепнулись в воду, десятки пар глаз высунулись из воды и уставились на меня. Жабы терпеливы. Вот так, застыв, будут глазеть часами. Но и мне от усталости не хочется двигаться, подожду здесь, послушаю иволгу, воробьев, шум листьев и скрип ветвей. Прилетела маленькая стайка розовых скворцов, покрутилась и умчалась снова в жаркую пустыню. Появилась каменка-плясунья, взобралась на камешек, посмотрела на людей, покланялась и — обратно в жару, полыхающую ярким светом.

Родничок — глубокая яма около двух метров в диаметре, заполненная синеватой и мутной водой. Один край ямы пологий, мелкий. Через него слабо струится вода и вскоре же теряется в грязной жиже. К пологому бережку беспрестанно летят мухи: мусциды, большие полосатые тахины, цветастые сирфиды, пестрокрылки. Еще прилетают желтые, в черных перевязях осы-веспиды. Все садятся на жидкую грязь и жадно льнут к влаге.

Все же я пересидел жаб. Одна за другой они, не спеша и будто соблюдая достоинство, приковыляли к мелкому бережку и здесь, как возле обеденного стола, расселись, спокойные, домовитые. Ни одна из них не стала искать добычу. Зачем? Вот когда муха окажется совсем рядом, возле самого рта, тогда другое дело: короткий бросок вперед, чуть дальше с опережением — и добыча в розовой пасти. Вздрогнет подбородок, шевельнутся глаза, прикроются наполовину, помогая протолкнуть в пищевод добычу, и снова покой, безразличное выражение глаз и будто улыбка безобразного широкого рта. Если муха села на голову — на нее никакого внимания. С головы ее не схватить. Пусть сидит, все равно рано или поздно попадет в желудок.

Страдающим от жажды насекомым достается от жаб. Только осы неприкосновенны, разгуливают где вздумается безнаказанно, никто не покушается на их жизнь. Как и осы, неприкосновенны беззащитные мухи-сирфиды. Не зря они так похожи на ос. Им, обманщицам, хорошо. Их тоже боятся жабы.

Как захотелось, чтобы в эту минуту рядом оказался хотя бы один из представителей многочисленной когорты скептиков, подвергающих сомнению ясные и давно проверенные жизнью факты, те противники мимикрии, происхождение и органическая целесообразность которой так показательны и выгодны для тех, кто наблюдает жизнь своими глазами. Чтобы понять сущность подобных явлений, необходимо общение с природой.

Жабы разленились от легкой добычи, растолстели. Спокойная у них жизнь. Их никто не трогает, кому они нужны, такие бородавчатые, ядовитые. А пища — она сама в рот лезет. Будь только истуканом, не выдавая себя движением, а когда надо, успевай хватать и проглатывать.

Таких же больших, очень морщинистых и малоподвижных жаб, наверное, старых-старых, я встретил у подобного родничка с ямой зеленоватой воды в ущелье Караспе гор Чулак. Это было очень давно. А когда это ущелье посетил недавно, то родничка уже не застал, не увидел и толстых, старых, не в меру спокойных жаб…

Синее-синее озеро в ярко-красных берегах сверкало под жарким солнцем. Я иду вдоль берега, сопровождаемый тоскливыми криками куличков-ходулочников. Иногда взлетит крачка и закричит пронзительно. Поднимаются издали осторожные цапли, утки-атайки. Не доверяют птицы человеку, откуда им знать, что нет у меня смертоносного оружия, а в руках всего-навсего фоторужье, а в душе самые добрые пожелания всему живому на этом озерке среди большой и сухой жаркой пустыни подгорной равнины хребта Каратау.

Слепит солнце.

А что там трепещется вдали у берега, покрутится на одном месте, затихнет, бултыхнется и снова крутится? Надо прибавить шаг, посмотреть, вдруг что-нибудь особенное, невиданное, неизвестное в этом древнем озере. Все ближе и ближе таинственный незнакомец. Вот и он напротив. Придется раздеться, залезть в воду. А в воде оказывается самая обыкновенная жаба.