Бросился к нему и Армен.
Камо уже нагнулся, чтобы сорвать цветок, но, заметив умоляющий взгляд Асмик, остановился.
— Я сорву его, я! — И Асмик осторожно с корнем выдернула цветок из земли. — Я посажу его дома. Какой чудесный!… Правда, что это и на самом деле «кровь семи братьев», а, дедушка?
— А как же! — важно отвечал дед. — Конечно, это «кровь семи храбрецов». Цветок этот встречается только у нас, да и то очень редко. Вот уже шестьдесят лет я кружу по нашим горам, а только два раза находил его. Один раз — когда молодым был. Тогда мне Наргиз приглянулась, старуха моя. Отнес ей, подарил… В другой раз — в японскую войну. Когда это было?… Да, доченька милая, цветок этот дома не живет — ему чистый, горный воздух нужен. Говорят, на чужой земле он умирает.
Он и в самом деле был изумительно хорош, этот цветок. Кто из художников сумел бы передать на полотне едва различимые, нежнейшие оттенки его красок!
Асмик вдыхала аромат цветка, нежно прижимала его к щекам.
— Дедушка, ты знаешь, что говорят люди об этом цветке? — спросила она. — Расскажи нам.
— Ну что ж, расскажу, доченька…
Дед сел на камень и начал набивать трубку табаком. Ребята окружили старика и затихли.
— Да… Так вот, говорят, когда-то здесь, в наших горах, курды жили. Были они разных племен, и племена эти враждовали между собой. В одном из этих племен было семь братьев, семь молодцов-джигитов. Все на конях выросли. Храбрые, красивые, с головы до ног оружием увешаны… Ну, была у тех семи братьев сестра Зарэ. Солнце говорило ей: «Зачем мне выходить, когда ты за меня людям свет и тепло даешь?» А луна так ее красоты смущалась, что и совсем не выходила, за тучками пряталась. Щеки у Зарэ — - кровь с молоком. В глазах — доброта, любовь, огонь. Брови — крылья ласточки. А стройна была, как чинара…
Дед затянулся, выпустил несколько клубов дыма и продолжал:
— Так вот и росла она, беззаботно, как джейран[Джейран — красивая степная коза, газель], как бабочка среди цветов. Всем была мила, да никто, боясь ее братьев-джигитов, и подойти к ней не смел… Соседним племенем правил Авдал-бек. Кровожадный был он человек, не раз нападал и разорял племя семи братьев. Вот прислал он к братьям своих людей, приказал сказать, что отдаст им половину своих пастбищ, стад, коней — только бы дали они ему свою сестру в жены. Дружбу свою навек обещал. Задумались братья: как быть? Все племя собралось. Думали, гадали — решили выдать девушку за Авдал-бека. Большая сила была у него, мог бед натворить, если бы отказали… Девушка, когда узнала, говорит: «Я пойду за Авдал-бека. Я этого человека не люблю, не могу любить того, кто кровь моего народа проливает, но я пойду, раз мои братья этого хотят, раз это моему племени нужно».
Услышав это, младший брат, самый горячий, вынул свой клинок и ударил им по скале. «Я, — закричал он, — свою сестру в жертву не дам! Одна на свете сестра у меня, что же — врагу ее отдать?…» Старший брат был характера осторожного, далеко вперед глядел. Он почуял опасность, старался уломать, успокоить младшего, но что толку!… За младшим — и все средние. Решили не отдавать сестру ненавистному человеку. «Ну что ж, — сказал Авдал-бек, — коли так, силком ее возьму!» Приехал, слез с коня и всех семерых братьев на бой вызвал, на единоборство. А порядок такой: надо прежде других старшему брату драться. Смутился старший брат — человек немолодой, да еще отец большой семьи. Умирать ему не хотелось… Да тут еще вышло так: они все на открытом месте, а Авдал-бек ближе к скалам стал, у больших камней, под их защитой. Девушка увидала, что старший брат не решается, схватила свой лук, выбежала вперед, стала перед врагом и сказала… песней сказала…
И дед вдруг запел, запел по-курдски ту песню, что пропела девушка: песню-упрек старшему брату. Голос у деда был дрожаший, но пел он с большим чувством.
— Вы эту песню, конечно, не поняли, — продолжал дед, — а перевести ее слово в слово мне трудно, но я вам скажу, что она значит. «Если у меня нет старшего брата, — пела девушка, — я сама, своей кровью, сумею защитить свою честь». Услышав эти тяжкие слова, старший брат сбросил с головы колпак, положил на камень, снял с плеча свой лук. Начался поединок. Убил его Авдал-бек, погиб старший брат… Вырвала тогда сестра прядь волос из своих кос, положила на тело брата и снова запела песню. В ней она хвалила смелость и преданность брата…
И дед повторил песню девушки, полную тоски.
— Так вот, — сказал дед, окончив песню, — спела она, потом подняла лук и стрелы брата и хотела сама биться с Авдалбеком. Но тут бросился к ней второй брат. Он поцеловал сестру в лоб и заставил уйти. А сам крикнул врагу: «Эй, бесчестный, нашу кровь ты увидишь, но сестре не бывать под твоей нечистой кровлей!» Снял он свой колпак, положил на камень, натянул тетиву… Только Авдал-бек знатный был стрелок, птицу в небе находила его стрела. Зазвенела тетива, упал и второй брат. Вырвала еще прядь волос девушка, положила на тело брата и снова запела…
Спев и эту песню, дед Асатур продолжал свой рассказ. Один за другим вступали в бой с Авдал-беком братья Зарэ, один за другим гибли, и каждого из них провожала девушка своей печальной песней. В песнях этих Зарэ восхваляла мужество и смелость одного брата, нежное сердце другого, красоту и стройность третьего, добрую душу и большое сердце четвертого…
Взволнованно пел дед, и тихо плакала, слушая его, Асмик.
— Когда был убит самый последний, младший брат, — досказал дед Асатур, — Зарэ спела свою последнюю песню. Но в ней не было скорби, печали. Песня была полна гнева, звала к мести… — Дед точно помолодел: выпрямился, голос окреп, взгляд ожил, рука сжимала рукоятку кинжала. — Когда Зарэ спела, она взяла лук и стрелы братьев, надела колпак младшего, украшенный шелком, и сама вышла вперед… Какой она была в эту минуту красавицей, гордой, гневной! Авдал-бек спрятался, укрылся за камнями, но орлиный глаз девушки нашел его. Нашла его и стрела ее, стрела справедливой мести за пролитую кровь братьев… Оросила, пропитала кровь семи братьев землю, и земля родила цветок — алый, как кровь.
Окончив свой рассказ, дед Асатур снова взял в рот свою старенькую трубочку, разжег ее и долго сидел задумавшись, окутанный клубами дыма. Долго молчали и ребята. Асмик утерла слезы, встала и, подойдя к Камо, сказала:
— Дай я тебе на грудь приколю этот цветок. Мне кажется, что и ты, как джигит, сможешь защитить свою сестру.
— Сестры у меня нет. Но, если тебя обидят, сумею защитить! — ответил Камо взволнованно.
— Эх, нет у человека даже сестры, чтобы из-за нее на смерть пойти, сердце облегчить! — пошутил Грикор, хотя и у него глаза были влажны.
Все засмеялись: шутка Грикора рассеяла печаль. Ребята поднялись и, срывая цветы, прыгая и смеясь, продолжали свой путь к подножию Чанчакара.
Дед прислушивался к болтовне молодежи, к ее шуткам и вспоминал свою далекую юность. Глядя на своих спутников, он мысленно сравнивал их с цветами, украшавшими окрестные склоны. Но, пожалуй, они были скорее похожи на бабочек, перелетающих с цветка на цветок.
Солнце уже поднялось высоко, и воздух наполнился монотонным жужжанием пчел, стрекотом и гудом насекомых.
Цветы и травы благоухали. Аромат их опьянял и создавал мечтательное настроение.
Но по-прежнему где-то в камышах озера Гилли диким голосом ревел «водяной» и сгонял веселые улыбки с лиц ребят.
— Дедушка, на берегах Гилли тоже много цветов, но почему там они не пахнут так чудесно и сильно? — спросила Асмик, вдыхая аромат нарциссов, большой и пышный букет которых она уже успела собрать.
— Там сыро, доченька. Там много влаги. Где мало влаги и много солнца, там и травы и цветы душистее, — объяснил дед. — Это, доченька, и животные знают. Вот там, в равнине, полно травы, а они так и норовят сюда, где ее мало. А цветы здешние? Охотник Каро — мир его праху! — говорил, что у нас в горах есть такие цветы, что сделаешь настой, выпьешь — сразу на двадцать лет помолодеешь. Куда там порошкам вашим! — пошутил дед. — Тут всё в солнце.
