После разгрома революции 1905 года вся Грузия повторяла шепотом и во весь голос, с восторгом, надеждой и верой слова Акакия:

И не было его стихотворения, которого не знали бы даже безграмотные старики, не было стихотворения, которое осталось бы неизвестным народу.

А. Церетели поднял грузинскую поэзию на невиданную до сих пор общественную высоту, придав ей общественное звучание, перенеся наиболее тревожные чувства грузин на язык поэзии. Вместе с Ильей Чавчавадзе поэт сделал литературу достоянием всего народа.

А. Церетели был истинным шестидесятником, в самом верном и лучшем понимании этого слова. И когда в 1905 году страна покрылась баррикадами, престарелый седой поэт с юношеским задором и восторгом встал по ту сторону баррикад, где находились рабочие.

Этим великим событиям посвящены такие популярные стихотворения поэта, как: «Тквени чириме», «Мечта», «Весна», «Долой!», «Слово», «Совет», «Моя вера» и многие другие, а известное стихотворение Акакия «Кинжал» народ справедливо назвал «грузинской «Марсельезой», сочинил к нему мелодию и распевал эту песню во время рабочих демонстраций и забастовок.

Не меньшей популярностью, чем стихи, пользовались высказывания поэта о литературе, его остроты и эпиграммы. Акакий в жизни был необыкновенно общительным, остроумным и живым собеседником. Его остроты и различные комичные эпизоды, связанные с его жизнью, собраны и изданы отдельной книгой, а некоторые из них как анекдоты и по сей день передаются из уст в уста.

25 января 1915 года, когда весть о смерти Акакия Церетели молниеносно облетела всю Грузию, со всех концов страны двинулся народ в Сачхере, где скончался поэт; когда прах поэта везли в столицу, вся Грузия провожала его.

На станциях и полустанках поезд останавливали по требованию народа, возникали митинги, читали его стихи, старики стояли на коленях, женщины плакали…

Похоронное шествие остановилось на проспекте Руставели именно перед тем балконом, откуда Акаки прощался с Ильей Чавчавадзе. «Прощай, брат, — сказал он над гробом Ильи, — обязательства связали нас вместе. В течение полувека мы тянули одно ярмо, шли одной дорогой. Если бы ты знал, каким одиноким остался я».

Теперь с этого балкона прощались с ним.

«…Ты исполнил свой гражданский долг перед страной и уходишь от нас навсегда. Отныне твои дела и твоя деятельность принадлежат истории… Если Грузии не суждено умереть, то и ты останешься с ней бессмертным… Как жизнь, так и смерть твои привели в движение твой народ, и вот они, представители твоего народа, со всех концов Грузии окружили тебя…»

Через несколько лет Октябрьская революция принесла освобождение народам. Как никогда, расцвела родина Акаки — Грузия. Сбылись бессмертные слова поэта: «Нет, не умер он, только спит, проснется опять народ».

Грузинский народ проснулся и записал имя любимого поэта на скрижали бессмертия. Поэт вновь встал в ряды деятелей новой, социалистической Грузии, как непоколебимая духовная сила.

Его произведения переведены на десятки языков; его имя стало популярным и любимым. Его песни «Сулико» и «Натела» обошли весь мир.

У Акакия Церетели были широкие интернациональные чувства, и выступал он знаменосцем дружбы и братства народов.

Он заявлял:

Достаточно вспомнить его слова о Пушкине, Толстом, Шевченко, Ахундове, и мы убедимся, каким человеком высокого гуманизма и интернационализма был Акакий Церетели.

В стихотворении, посвященном Сундукяну, мы читаем такие строки:

Нет, не умер Акаки, он будет жить вечно!

Когда морозным январским днем в 1915 году грузинский народ провожал своего любимого сына в последний путь, то впереди процессии несли всего один-единственный огромный венок.

На фоне темно-синей листвы, создающей впечатление черного фона, были разбросаны огромные белые розы. А на черной ленте бронзой была короткая надпись:

Когда, минуя поросшие дремучим лесом Арагвские ущелья, выезжаешь к Млетскому подъему, дорога так круто уходит вверх, что кажется, будто поднимаешься на небеса. Это ощущение сохраняется вплоть до Крестового перевала, где начинается спуск.

Вот здесь, на высоте орлиного полета, лежит Хеви. Дорога к нему вьется по берегу Терека. Но река, бегущая рядом с путником, затем уходит вперед через скалистое Дарьяльское ущелье, чтобы, пробившись сквозь эти грузинские ворота, выйти прямо к Северному Кавказу, где начинаются неоглядные дали русских степей.

Эта крутая дорога мимо холодных источников и развалин древних крепостей, мимо зеленых лугов на горных склонах приводит путника прямо в тревожный мир героев Александра Казбеги.

Вот здесь проходила их жизнь — на пути: от старинной крепости Ананури к крутым скалам Дарьяла.

Вы смотрите на все это и как будто вновь перелистываете страницы книг А. Казбеги; вот первая: Гудамакарское ущелье. Внимательным взглядом обводите вы зеленые рощи, и будто вновь встает перед вами мохевская старуха, умоляющая изгнанную беженку Маквала остаться переночевать в ее доме; вот угрюмая Бурсачирская крутизна, где Онофре на коленях молится перед ложем умирающей…

С этими мыслями подходите вы к Нагвареви, а это уже другая страница той волнующей книги, которая зовется творчеством А. Казбеги. И совершенно другие картины вспоминаются вам; вот поле битвы Нагвареви — то место, где когда-то сила и справедливость столкнулись между собой и жертвы этой великой схватки, кто грудью вверх, кто лицом приникнув к земле, лежат перед вами; где глаза плененной Мзаго были сухими и горячими от невыплаканных слез: не дали ей помочь раненым воинам, не дали оплакать своего возлюбленного Элгуджа; и встает в памяти тень старого горца, который, склонившись над Элгуджа, сраженным пулей, шепчет гордые и горькие слова: «Даже смерть пощадила красоту твою, молодец! И здесь тебе повезло…»

Вы идете по берегу Белой Арагвы[13]. Вот Квешети, Млети, Кайшаури. За хребтом — мохевские деревни и крепости, а по левую сторону дороги селение Каноби: отсюда увезли Дзидзиа веселые дружки. А вот и Аршская крепость, где сидела похищенная Нуну.

Вы приближаетесь к Степанцминда и не устаете от чтения этой удивительной книги, снова рассказывает она вам о Гергетах, о дарьяльских теснинах, опять доносится до вашего слуха грохот волн разъяренного Терека, в неспокойном шуме которого слышались А. Казбеги угрозы врагов и рыдания его измученной родины. Перед вашими глазами как живые встают юноша Онисе и красавица Дзидзиа, заплаканная Элисо и насупленный мохевец Важа, их родные братья и сестры.

Вот где разворачивалась их жизненная трагедия, и эти люди, горделивые и твердые духом, искренние и простые, — мужественные мужчины и нежные женщины — будто неотделимы от этой величественной природы; они так же естественны, как цветы можжевельника, разросшегося на этих горных склонах.

Вот здесь родился и рос Александр Казбеги. Больше столетия прошло со дня его рождения и больше полувека со дня его смерти…

Александр Казбеги был твердо убежден, что человек рождается для счастья и радости, но, как писатель, он в то же время прекрасно понимал, что существующий общественный строй — это ужасная дисгармония, что она та суровая зима, от которой стынет кровь, которая разрушает, губит и делает невозможным человеческое счастье, что она сменяет радость слезами и любовь к природе — страданием. Это трагическое несоответствие мечты и действительности становится причиной гибели героев Казбеги. При описании смерти Элгуджа и Матия писатель с грустью заключает: «Так закончилась жизнь этих несчастных, в сердцах которых бушевал огонь любви и которые столь много ждали от этого коварного «бытия». То же можно сказать об остальных героях, в облике которых писатель нарисовал портреты лучших сынов нашего народа. У этих людей, этих героев имеется одна общая черта: они не знают, что такое примирение с судьбой, им чуждо отступление и компромисс, и, несмотря на то, что их души безжалостно разрывают на куски условия жизни, они сохраняют величие, гордость и непреклонность даже в минуты смерти.