король приказал Риверте привезти с собой Уилла, и почему-то граф подчинился. Может

быть, он хотел, чтобы Уилл увидел наконец, куда рвётся, и перестал стремиться сюда. На

самом деле Уиллу вовсе не хотелось ехать в Сиану. Ему было любопытно, спору нет,

однако истинная причина была не в том, что он хотел в столицу, а в том, что не хотел

расставаться с Риверте. Была бы его воля – он не отставал бы от него вообще ни на шаг,

нигде, никогда.

Но это была не та жизнь, которую Риверте мог бы ему обещать.

– Вам здесь не нравится, Уильям, да? – спросил Риверте странно задумчивым, почти

отсранённым тоном. Уилл знал этот тон – им Риверте задавал вопросы, на самом деле не

требовавшие ответов. Но в то же время ответ был нужен графу, чтобы задать направление

собственным мыслям, быть может, не имевшим к Уиллу никакого прямого отношения.

Поэтому Риверте любил, чтобы Уилл находился в его кабинете в часы напряжённой

работы. Иногда он спрашивал что-то, кажется, совсем отвлечённое, Уилл отвечал, и

Риверте, награждая его восхищённым взглядом, бросался в пучину работы с удвоенным

усердием. Для Уилла происходящее в его голове в эти минуты было загадкой, таинством,

а таинство на то и таинство, что негоже вникать простому смертному в его сущность –

достаточно знать исток.

– А вам? Нравится? – ответил Уилл вопросом на вопрос.

Риверте повёл плечом, слегка задев им его щеку.

– Временами. Я рос в этом городе. Должно быть, во мне слишком много от него. А в нём –

от меня.

– Мне показалось, в этот приезд вам тут не очень рады. Я слышал разговоры… – Уилл

неловко замолчал, не зная, есть ли смысл пересказывать сплетни. Риверте мог с

любопытством выслушать их, а мог резко оборвать разговор, обвинив Уилла в

вульгарности – это зависело от его настроения. А сейчас настроение графа было странным

– Уилл не мог его понять. Он вспомнил небрежное «– Где мой пояс? – Там же, где и мои

подвязки» – и вздрогнул. Риверте этого, кажется, не заметил.

– Всё просто. Прошёл слух, что я снова в опале – из-за Аленсии. Как вы знаете, мы с

Рикардо грызёмся из-за неё уже полгода, и, кажется, его это начинает слегка утомлять.

Слух, как обычно, раздули до несусветных размеров – и вот, все решили, что король

вызвал меня в Сиану, чтобы публично высказать мне своё пренебрежение. А вместо этого

он заходит в зал со мной рука об руку, требует представить ему вас, и королева открывает

с вами летний бал. – Он снова фыркнул. – Это было довольно смело даже для неё, хотя

дражайшая сира Аделаида вообще славится своим сумасбродством.

– Меня здесь не любят, – вырвалось у Уилла – и ему немедленно стало стыдно от того, как

жалобно и по-детски обиженно это прозвучало.

– Конечно, Уильям, – мягко сказал Риверте, сжимая руку вокруг его плеча крепче. – С чего

бы им вас любить? Вы из Хиллэса, вы молоды, непохожи на них, вы мой любовник, и я не

считаю нужным это скрывать. Будь я на их месте, я бы тоже вас невзлюбил.

– Неправда.

– Да? Ну, может, и неправда. Вам видней, вы ведь мой летописец и должны знать меня

лучше, чем я сам.

Он иногда поддразнивал Уилла насчёт этой летописи, за которую тот взялся какое-то

время назад – но дело пока что, надо сказать, продвигалось туго. Уилл изучал

историческую часть – он читал книги о Фернане Риверте, написанные до него,

сравнивания то, что в них говорилось, с тем, что видели его глаза. И чем больше он

сравнивал, тем яснее понимал, что задача эта окажется куда более трудной, чем ему

казалось поначалу. В том, что говорили о Риверте, было много правды, много лжи и много

того, что Уилл не мог пока что определить ни как правду, ни как ложь. Он просто не знал,

как ко всему этому подступиться.

– Скажите, – неожиданно для самого себя проговорил Уилл, – я правда был дурно одет?

Риверте выгнул бровь.

– Кто вам сказал такую глупость?

– Не мне, – заливаясь краской, объяснил Уилл. – Там была одна сира… кажется, сира

Фиола… такая немолодая, с лысой собачкой…

– Немолодая? Из вас вышел бы отличный придворный льстец. Это Фиола Руппо, ей

девяносто четыре года, и лысые собачки – наименее нелепая из её причуд. Она сказала,

что вы плохо одеты?

– Угу.

– Вздор. Вы были прекрасно одеты, я ведь сам подбирал вам костюм. Просто он войдёт в

моду только на будущий сезон – благодаря тому, собственно, что в нём были вы.

– Что?

– Что слышали, Уильям – с будущего сезона вы официально входите в моду. Да вы уже

вошли, буквально через час после того, как станцевали с императрицей. Вы разве не

обратили внимания на сиру Ирену?

– Сиру Ирену? – Уилл был совершенно сбит с толку.

– Сиру Ирену, – терпеливо повторил Риверте. – Ту самую, что спит сейчас в моей постели.

Она блондинка, изящного телосложения, умело строит невинность и совершенно глупа. И

она липла ко мне сегодня наглее всех, потому что именно такие особы, по всеобщему

мнению, в моём вкусе.

– Вы только что назвали меня глупцом.

– Назвал. Уильям, я просто дразнюсь. Не дуйтесь, – сказал Риверте и, наклонив голову,

поцеловал его.

Он целовался так же, как шесть лет назад, и по-прежнему очень любил это делать. Его

твёрдые губы спокойно и настойчиво раздвинули губы Уилла, влажный тёплый язык

скользнул ему в рот, и Уилл со вздохом впустил его, позволяя ему неспешно пройтись по

нижней и верхней губе, по верхнему нёбу, прежде чем выскользнуть, а потом вернуться

снова. Уилл откинул голову на руку Риверте, закрыв глаза, вытянувшись на постели и

прижавшись боком к его сильному тёплому телу, и упивался этим поцелуем, тянувшемся

спокойно, неторопливо и сладко, как будто ничто больше в мире не имело значения.

Он обнаружил, что закинул руку Риверте на затылок, когда тот отстранился и посмотрел

на него неожиданно серьёзно и испытующе.

– Вас что, всерьёз беспокоит, что сказала старуха Руппо о вашем костюме?

Уилл слегка вздрогнул. Он уже забыл, о чём они только что говорили. Он заморгал.

Потом неуверенно проговорил, не убирая руки с затылка склонившегося над ним

мужчины:

– Сейчас, наверное, не особенно… Но в тот миг мне казалось, что на меня пялится весь зал.

– Так оно и было. Старуху Руппо в Сиане называют Старухой Рупор. Если она что-то

говорит – будьте уверены, её гласом вам вещает вся аристократическая Сиана. Бедняжка

давно выжила из ума, у неё не осталось ни одной собственной мысли, да к тому же она

ещё и туга на ухо и впридачу обладает голосом, способным вызвать разрыв сердца у

хиллэсского медведя. Что говорит она – то говорит Сиана, и при том эта старая карга – ещё

самое безобидное существо из всех, с которыми вы тут могли бы встретиться.

Он умолк. Уилл смотрел на него в смутном страхе, не понимая, зачем граф говорит ему

всё это. Он ведь уже сказал, что ему не нравится здесь…

– А вы волнуетесь, что она сказал о вашем костюме, – вздохнул Риверте и, вдруг выпустив

его, перекатился на спину, оказавшись на расстоянии вытянутой руки от Уилла.

Он моментально ощутил утрату. Ему нужны были сейчас эти руки, эти губы на его губах.

Может быть, нужнее, чем когда бы то ни было.

– Знаете, Уильям, что самое скверное в Сиане? – проговорил Риверте, глядя в балдахин,

темнеющий над кроватью. – То, что на самом деле Сиана вовсе не так уж плоха. Если вы

останетесь здесь на какое-то время, вы сами увидите это. Здесь полно пустых, тщеславных

и вздорных людей, но их ведь везде полно. Однако здесь, среди всего этого напыщенного

сброда, попадаются люди умные, образованные, наделённые хорошим вкусом, умеющие

и, что важней, любящие думать. Прямо как вы, Уильям. И вы бы встретились с ними, рано

или поздно, и вы бы понравились им. Они оценили бы вас – не ваш костюм, который для