В пять часов вечера Иштван Батори и Ладислав Затмар были расстреляны во дворе Пизинской крепости. Они мужественно встретили смерть, как борцы, отдавшие жизнь за освобождение родины.

Теперь Силас Торонталь и Саркани могли считать себя в полной безопасности. Об их предательстве не знал никто, кроме губернатора Триеста. За свой донос они получили половину всего состояния графа Шандора. Другая половина, в виде особой милости, была оставлена малолетней дочери графа и должна была перейти к ней, когда ей исполнится восемнадцать лет.

Таким образом, Силас Торонталь и Саркани, которым были неведомы угрызения совести, могли спокойно наслаждаться богатством, доставшимся им в награду за гнусное предательство.

Мог быть спокоен и третий предатель — испанец Карпена, получивший за донос обещанные деньги — пять тысяч флоринов.

Никто не знал о подлом поступке банкира и его сообщника, и они могли высоко держать голову, как честные люди, и попрежнему оставаться в Триесте, но Карпена, от которого все с презрением отвернулись, вынужден был уехать из Ровиня. Впрочем, это его мало трогало! Ему теперь нечего было бояться, даже мести Андреа Феррато!

Действительно, рыбак был брошен в тюрьму, затем его судили и приговорили к пожизненной каторге за оказанную им помощь беглецам. Мария с братом остались одни в опустевшем доме. Никогда не вернется к ним отец… Впереди разорение и нищета…

И все это было делом рук трех негодяев, которые из голой корысти, не испытывая даже ненависти к своим жертвам (за исключением, может быть, Карпены), один, чтобы потравить свои дела, а двое других, чтобы разбогатеть, пошли на самое гнусное преступление!

Неужели это предательство не получит возмездия здесь на земле, где суд божий не всегда карает виновных? Неужели так и останется неотомщенной гибель трех патриотов, графа Шандора, графа Затмара и Иштвана Батори, неужели никто не отплатит злодеям за мужественного и честного рыбака Андреа Феррато?

Будущее покажет.

Пятнадцать лет спустя после событий, завершивших пролог этой истории, 24 мая 1882 года, в Рагузе, одном из главных городов Далмации, был праздник.

Далмация — всего-навсего узкая полоска земли, расположенная между северными отрогами Динарийских альп, Герцеговиной и Адриатическим морем. Население ее не превышает пятисот тысяч человек, — да и тем живется тесновато.

Славный народ далматинцы! Они неприхотливы, потому что земля тут не отличается плодородием, но, несмотря на пережитые политические превратности, они не утратили чувства собственного достоинства, они не раболепствуют перед Австрией, к которой страна их была присоединена по Кампо-Формийскому договору 1815 года; наконец, они — честны, недаром этот край, по словам г-на Ириарте, прозвали «страной, где двери без замков».

В состав Далмации входят четыре провинции, носящих названия; Зара, Спалато, Катаро и Рагуза. Провинции в свою очередь делятся на округи. Столица одной из провинций — город Зара — является резиденцией генерал-губернатора. Именно в Заре заседает сейм, некоторые члены которого являются в то же время членами Венской верховной палаты.

Положение сильно изменилось с XVI века, когда ускоки — беглые сербы, — воевавшие с мусульманами и с христианами, с султаном и с Венецианской республикой, наводили ужас на всех, кто плавал по Адриатическому морю. Но ускоки исчезли, и ныне следы их можно встретить лишь в Карниоле. И теперь Адриатическое море столь же безопасно, как и всякая другая часть поэтического и великолепного Средиземного моря.

Рагуза, вернее сказать, маленькое Рагузское государство долгое время представляло собою республику, и республикой оно стало даже раньше Венеции, а именно в IX веке. Лишь в 1808 году Наполеон издал указ, в силу которого Рагуза через год должна была слиться с Иллирийским королевством в качестве герцогства, правителем которого был назначен маршал Мармон. Еще с IX века рагузские купцы, бороздившие на своих кораблях все восточные моря, обладали монопольным правом торговли с неверными. Монополия была дарована Рагузе папою Римским, что выделяло Рагузу среди других мелких республик Южной Европы; но она обладала и более почтенными заслугами: слава ее ученых, ее словесности, безупречный вкус ее живописцев привели к тому, что ее стали называть славянскими Афинами.

Однако для успешной морской торговли необходим удобный и глубокий порт, куда могли бы заходить корабли большого тоннажа. А такого порта в Рагузе не было. Тамошняя гавань узка, усеяна подводными скалами, поднимающимися до самой поверхности моря, и может служить убежищем только для мелких каботажных судов и рыбачьих барок.

Зато на полмили севернее, в одном из небольших заливов бухты Омбра-Фиумера, имеется превосходный порт, годный для самой оживленной торговли. Этот порт — Гравоза, — пожалуй, лучший на всем далматинском побережье. Здесь достаточно глубоко даже для военных кораблей, здесь нашлось место и для доков и для верфей, так что есть где и строить и ремонтировать суда; сюда, наконец, могут заходить и большие пакетботы, которые с некоторых пор появились на всех морях земного шара.

Дорога между Рагузой и Гравозой стала в описываемые нами времена своего рода бульваром, обрамленным тенистыми деревьями; по обе ее стороны тянулись прелестные виллы; здесь постоянно гуляли жители Рагузы, которых тогда насчитывалось тысяч шестнадцать — семнадцать.

В тот праздничный день, часа в четыре пополудни, рагузцы, пользуясь дивной весенней погодой, толпами направлялись в Гравозу.

В этом пригороде — ведь Гравозу, расположенную у самых городских ворот, позволительно назвать пригородом — был местный праздник со всевозможными играми, ярмарочными лавками, музыкой и плясками под открытым небом, с фокусниками, акробатами и чревовещателями, которые своими песнями, зазываниями и барабанным боем оглашали все улицы до самой пристани.

Для иностранца тут представлялся удобный случай познакомиться с различными типами славянской расы, к которым вдобавок примешивались многочисленные цыгане. На праздник съехался не только этот кочевой люд, рассчитывавший поживиться за счет ярмарочной толпы, но явились также и крестьяне и горцы, которые не прочь были принять участие в народных развлечениях.

Тут было множество женщин — горожанок, рыбачек с побережья, крестьянок из окрестных деревень. Некоторые из них в своих нарядах старались подражать последним модам Западной Европы. Другие сохраняли свой национальный костюм; здесь можно было видеть белые рубахи с расшитыми рукавами и грудью, пестрые безрукавки, пояски, усеянные серебряными кнопками; это была подлинная мозаика, где краски пестрели, как на персидском ковре. На волосах, уложенных косами с вплетенными в них разноцветными ленточками, красовался белый чепец, так называемая «окронга», покрытая вуалью, которая спадает сзади наподобие «пускула» восточного тюрбана; на ногах чулки, привязанные соломенной тесьмой. Вдобавок ко всему этому — всевозможные побрякушки в виде браслетов, ожерелий, серебряных монеток, сработанных на тысячу ладов, для украшения шеи, рук, груди и талии. Такие безделушки можно было встретить у крестьян, которые любят также украшать вышивкой ворот и рукава своей одежды.

Все эти самобытные наряды очень шли к местным жителям, даже портовые рабочие умели носить их не без изящества. Но особенно выделялся наряд комиссионеров, образующих привилегированную корпорацию. У них совсем восточный вид: тюрбаны, безрукавки, широкие кушаки, турецкие шаровары и чувяки. Они пришлись бы к месту и на набережной Галаты и на площади Топхане в Константинополе.

Праздник был в полном разгаре. Балаганы на набережной и на площади были биткам набиты народом. Помимо различных увеселений, предстоял еще «аттракцион», привлекавший толпы любопытных, а именно спуск на воду трабаколо. Это особого типа судно, часто встречающееся на Адриатическом море, с двумя мачтами и двумя парусами трапецевидной формы, привязанными к реям их верхним и нижним ликтросом.