— Однако причину этого отъезда легко понять! — заметил Луиджи. — Саркани, наверно, опасался, как бы Силас Торонталь из мести или по какой-нибудь другой причине не выдал его убежища!

До сих пор доктор Антекирт, неустанно преследовавший предателей, ни разу не усомнился в своих силах. Но теперь, когда ему предстояло вырвать из рук Саркани родную дочь, он потерял прежнюю уверенность!

И все же они с Петером решили тотчас же отправиться в дом Намир. И не только для того, чтобы предаваться воспоминаниям о Саве. Быть может, какая-нибудь мелочь подскажет им, что сталось с молодой девушкой? Быть может, старая еврейка, которой поручено стеречь это жилище, сообщит, или, вернее, продаст, пришельцам сведения, необходимые для дальнейших поисков?

Луиджи тотчас же отвел их в дом марокканки. Доктор, говоривший по-арабски так, словно он родился в пустыне, выдал себя за друга Саркани. По его словам, он был проездом в Тетуане и очень хотел бы повидать приятеля или хотя бы осмотреть его дом.

Сначала старуха заупрямилась, но, получив горсть цехинов, сразу стала любезнее. А главное, согласилась отвечать на вопросы, которые задавал ей доктор под видом живейшего участия к Саркани.

Девушка, привезенная марокканкой, должна была выйти замуж за Саркани. Брак этот был давно решен, и, по всей вероятности, свадьба состоялась бы в Тетуане, если бы не поспешный отъезд жениха с невестой и Намир. За время, проведенное в Тетуане, то есть за три месяца, девушка ни разу не выходила из дома. Говорили, что в жилах ее течет арабская кровь, но старуха считала ее европейкой. Впрочем, она видела девушку очень редко, лишь в те дни, когда марокканка отлучалась из города, и ничего больше не могла сказать о ней.

На вопрос, куда Саркани увез обеих женщин, старуха ничего не ответила. Она знала только, что они уехали недель пять назад с караваном, который шел на восток. Теперь дом находится под ее присмотром, и она должна здесь жить до тех пор, пока Саркани не продаст его. Из этих слов можно было заключить, что негодяй не собирается возвращаться в Тетуан.

Доктор холодно выслушивал ответы старухи и тут же переводил их Петеру Батори.

Ясно было одно: Саркани не сел на пакетбот, заходящий в Танжер, не отправился он и по железной дороге, конечная станция которой находится в Оране. Он присоединился к каравану, уходившему из Тетуана… Но куда? В какой-нибудь оазис, затерянный в пустыне, или еще дальше в глубь этой полудикой страны, где Сава будет окончательно в его власти? Как знать? На дорогах Северной Африки трудно найти следы каравана.

Доктор стал еще настойчивее расспрашивать старую еврейку. Дело в том, что он получил важные для Саркани новости, речь идет о продаже дома, от которого друг хочет отделаться. Но, как ни старался доктор, он ничего больше не выведал. По всей вероятности, старуха не знала, куда бежал Саркани, чтобы ускорить развязку этой драмы.

Доктор, Петер и Луиджи попросили разрешения осмотреть дом, устроенный по арабскому обычаю так, что все его комнаты выходили во внутренний четырехугольный двор, окруженный галереей.

Вскоре они добрались до комнаты, вернее, тюремной камеры, которую занимала Сава. Сколько часов провела здесь несчастная девушка в полном отчаянии, потеряв всякую надежду на помощь! Доктор и Петер молча оглядывали комнату: не наведет ли их что-нибудь на след беглецов?

Вдруг Антекирт быстро подошел к маленькой медной жаровне, стоявшей на треножнике в углу комнаты. На дне ее лежали наполовину обгоревшие клочки бумаги.

Быть может, это письмо написала Сава, а потом, захваченная врасплох внезапным отъездом, решила сжечь его, прежде чем покинуть Тетуан? Или же — что не менее вероятно — письмо было найдено у Савы и сожжено Саркани или Намир?

Петер внимательно следил за доктором, наклонившимся над жаровней. Что он нашел там?

На этих обрывках бумаги, которые от одного дуновения могли обратиться в пепел, ясно проступали несколько, к сожалению, неполных слов, между прочим: «Гос… Бат…»

Сава не знала, да и не могла знать об отъезде госпожи Батори из Рагузы и, очевидно, решила обратиться к единственному человеку в мире, от которого ждала помощи.

Вслед за именем госпожи Батори можно было разобрать другое имя, имя ее сына…

Петер, затаив дыхание, пытался найти еще хоть одно слово, не уничтоженное огнем!… Но глаза его застилали слезы… Он ничего не видел!…

А между тем на этом разорванном, обуглившемся письме сохранилось слово, которое могло навести их на след Савы, слово, почти не тронутое огнем, и доктор в конце концов отыскал его.

— Триполитания! — воскликнул он.

Так, значит, Саркани решил укрыться в Триполитании, у себя на родине, где он мог жить в полной безопасности! Туда-то и направлялся караван, к которому он примкнул пять недель тому назад.

— Едем в Триполи! — заявил Антекирт.

В тот же вечер «Электро-2» вышел в море. Если Саркани и успел добраться до столицы Триполитании, наши друзья надеялись прибыть туда через несколько дней после него.

Странное зрелище представляла собой двадцать третьего ноября равнина Сунг-Эттелате, расстилающаяся за стенами Триполи. Невозможно было бы сказать в этот день, бесплодна или плодородна ее почва. Землю скрывали разноцветные шатры, украшенные кистями и яркими, кричащими флагами, а также жалкого вида шалаши, покрытые полинявшей заплатанной холстиной, которая, очевидно, плохо защищала обитателей от резкого южного ветра. То там, то тут виднелись лошади в богатой восточной сбруе, лежали верблюды, вытянув на песке плоскую голову, напоминавшую полупустой бурдюк, сновали маленькие ослики величиной с большую собаку и большие собаки величиной с маленького ослика, стояли мулы, похожие издали на двугорбых верблюдов благодаря громоздким арабским седлам с огромной лукой. Рискуя кого-нибудь раздавить, в толпе мужчин, женщин и детей гарцевали всадники с ружьем за плечами и обоюдоострой саблей за поясом; они так пригибались к седлу, что колени их почти касались груди, а ноги были вдеты в стремена, походившие на восточную туфлю. Наконец, взгляд привлекали туземцы, почти все одетые в своеобразные плащи «хаули», под которыми трудно отличить мужчину от женщины, — вся разница в том, что мужчины скалывают плащ на груди огромной медной булавкой, а женщины прикрывают одной полою лицо, оставляя на виду лишь левый глаз. У представителей различных классов эта одежда видоизменяется: бедняки набрасывают грубый шерстяной плащ прямо на голое тело, люди зажиточные носят под ним куртку и широкие арабские шаровары, а богачи — великолепное одеяние в белую и голубую клетку, шитую золотыми блестками рубашку и второй полупрозрачный «хаули», сотканный из блестящего шелка и матовой белой шерсти.

Одни ли триполитанцы наводняли в этот день равнину? Нет. У стен столицы теснились торговцы из Гадамеса и Сокны, явившиеся в сопровождении черных невольников, евреи, прибывшие из других городов, со своими дородными женами, которые не закрывают лиц и носят длинные шаровары, негры, покинувшие жалкие хижины из тростника и пальмовых ветвей в соседней деревне, чтобы присутствовать на этом народном празднестве, и нацепившие на себя вместо одежды всевозможные украшения: толстые медные браслеты, ожерелья из раковин и звериных зубов, серебряные кольца, продетые в уши и в нос. Здесь были также люди из племен бенулье и авагир, живущие на побережье залива Большой Сирт, которым родная финиковая пальма дает вино, фрукты, хлеб и варенье. Наконец, среди этого скопления мавров, берберов, турок, бедуинов и «мусафиров», как здесь называют европейцев, расхаживали паши, шейхи, кади и каиды, расталкивая простолюдинов, и толпа покорно расступалась перед обнаженными саблями солдат и палками полицейских, когда те прокладывали дорогу величественному генерал-губернатору этой провинции турецкой империи, подведомственной самому султану.

Во всей Триполитании насчитывается около полутора миллионов жителей, включая шесть тысяч солдат, причем на плато Джебель приходится миллион, а на Киренаику пятьсот тысяч; в самом Триполи живет не больше двадцати пяти тысяч человек. Однако можно смело сказать, что в этот знаменательный день население столицы удвоилось благодаря наплыву любопытных со всех концов страны. По правде говоря, пришельцы не искали убежища внутри незыблемого кольца крепостных стен. Плохонькие городские дома (они построены из неважного материала и быстро пре» вращаются в развалины), узенькие, извилистые улички, лишенные не только мостовых, но даже, если можно так выразиться, и неба, соседний с молом квартал, где находятся консульства, западный квартал, населенный исключительно евреями, да и остальная часть города, предоставленная мусульманам, — словом, весь Триполи никогда не вместил бы этих огромных толп.