То лето я проводил на полуострове Ютландия, в Дании, много ездил на велосипеде, по одну сторону от меня были дюны, а по другую — голубая поверхность моря. Однако мысли мои были совсем в другом месте. Где-то к северу от Нордкапа «Свердруп-II» шел на восток, пересекая участок, о котором я только и думал последние три года. Что обнаружат исследователи? Такое же голое, плоское, необозримое морское дно, которое видели мы? Однако я отгонял такие мрачные мысли и продолжал крутить педали. И наконец в один жаркий июльский день, когда я сидел в тени маяка Скаген, меня позвали к телефону. Они что-то нашли! Было записано несколько интересных эхо-сигналов, однако нельзя было понять, что они означают. Надо было обработать эти данные на компьютере. Однако они были обнадеживающими. По крайней мере девять из отраженных ото дна сигналов заслуживали более внимательного изучения. Я так бурно радовался, что датчане наверняка восприняли меня как очередного сумасшедшего норвежца, но мне было все равно. Я бросился на песок и начал кататься от восторга.
В августе я несколько раз встречался со специалистами из Исследовательского Института. Мне дали распечатки архивных компьютерных файлов; эхо-сигналы, о которых мне сообщали, представляли собой маленькие, бесформенные точки, похожие на мушиные следы. Все вместе мы изучали карты, пытаясь понять, что обозначают темные тени и углы, под которыми они были видны. Как раз в это время проводились работы по спасению российской подводной лодки «Курск», и поэтому «Свердрупу» пришлось заняться участком, расположенным несколько западнее. Этот участок был прочесан несколько раз, причем использовались оба вида аппаратуры — сонар с боковым обзором и многолучевой эхолот. Один из отраженных сигналов привлек особое наше внимание; источником этого сигнала был крупный, бесформенный объект, лежавший на дне примерно в 66 милях к северо-востоку от Нордкапа. После обработки и увеличения записи выяснилось, что это вполне мог быть и корабль — но того ли он размера? Длина «Шарнхорста» от форштевня до кормы составляла 230 метров, в то время как длина обнаруженного объекта не превышала примерно 150 метров. Длина самых крупных судов типа «Либерти», торпедированных в этом районе во время войны, была значительно больше 100 метров. Может быть, мы обнаружили одно из таких судов, которое, развалившись на части, дало эхо-сигнал, соответствующий более крупному кораблю? А может быть, это останки U-28 и «Оливковой ветви», которые пошли на дно практически рядом во время Первой мировой войны? Я не знал, что думать. Скептики говорили мне: «Это просто подводная скала. Огромный кусок норвежского гранита, лежащий на глубине 300 метров, — памятник истраченным Альфом Якобсеном деньгам».
Однако меня заинтриговали и опять породили надежды координаты точки: 72°З1′ N, 28°15′ E. В бортжурнале «Дюк оф Йорк» зафиксированы координаты 72°29′ N, 28°04′ E. А торпеду нашли в точке 72°33′ N, 28°20′ E. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Расстояние между этими точками было всего несколько миль. Я показал Ярлу Йонсену старые карты, на которых данный участок был заштрихован красным цветом и снабжен пометкой «Очень опасно». «Видно, все сходится! — сказал он. — Рыбаки обходили это место стороной. Мы знаем, что там находится что-то крупное. Думаю, что это он».
И вот мы идем к этому месту — на борту моя телевизионная группа, Кьелль Притц, Кьетил Утне и Петтер Лунде, а кроме того, два инженера из Оборонного исследовательского института — Рольф Кристенсен и Арнфинн Карлсен.
В ту ночь я почти не спал. Ветер был несильный, однако с северо-запада шли волны, которые плавно покачивали судно с борта на борт. Я мысленно возвращался в ту роковую штормовую декабрьскую ночь 1943 года, когда четырнадцать боевых кораблей взяли курс на этот самый участок моря; а когда они покидали его, в темноте ночи было видно зарево, поверхность моря застилал дым горящей нефти и кругом раздавались крики о помощи. Мне довелось достаточно близко познакомиться с некоторыми из уцелевших немецких моряков. Но даже теперь, спустя почти шестьдесят лет после тех событий, они были неразговорчивы, держались настороженно, будто желая сохранить правду обо всем, что произошло, у себя в душе. Кажется, я понял, почему они пытаются защитить себя и свои воспоминания. В конце концов, в живых осталось всего тридцать шесть человек. Выжили только они, случайно выбранная горстка людей из почти двухтысячного экипажа. Почему Бог остановил свой выбор именно на них? Почему только их вытащили из этого безжалостного, ледяного моря? Можно было бы подумать, что в результате спасения они обретут новые силы и почувствуют интерес к жизни, но я уловил совершенно иные чувства. Это было ощущение, которое мне тоже было знакомо. Беседуя с ними, я не замечал радости, связанной со спасением, скорее это было чувство вины. Их постоянно грыз один и тот же вопрос: почему удалось спастись именно мне, а не другим?
Во второй половине дня капитан Лоэннехен дал обратный ход. Были измерены скорость течения, температура и соленость воды у морского дна, тщательно подготовлены к работе компьютеры. Головка эхолота, опущенного под килем, генерировала веер из 111 узких акустических лучей, которые зондировали морские глубины. И, как по волшебству, на мониторах появлялась картина дна, черного в ночное время, на глубине 300 метров под днищем судна. Мы как будто пользовались набором мягких кисточек, которые, метр за метром, открывали контуры морского дна, — были видны следы, которые оставили ледники, отступавшие тысячи лет тому назад, борозды от тралов, изредка попадались камни, а также неглубокие впадины. В основном же перед нами предстало обширное дно океана, в целом плоское и однообразное — оно было похоже не на танцплощадку, а скорее на только что вспаханное поле.
По внутренней связи раздался голос: «Тут что-то есть!» Мы вглядывались в экран, пока Лоэннехен аккуратно устанавливал «Свердруп» над объектом № 5. Этот момент я никогда не забуду — мы увидели темный объект, который по мере приближения к нему сканера приобретал продолговатые очертания. В пределах радиуса в несколько километров морское дно было совершенно ровным, это был просто унылый серый ковер. Но прямо под нами находился крупный, твердый объект. Он напоминал корпус корабля, в некоторых местах возвышаясь на 15–20 метров над уровнем дна, но очертания его не были сплошными. Более того, он состоял из двух частей. Большая часть имела длину 160 метров; под прямым углом к ней, в направлении на юго-восток, лежала вторая часть, длиной от 60 до 70 метров. Мы что-то нашли, но что именно? Были ли это останки гитлеровского линкора или просто геологическое образование примерно тех же размеров?
Меня интересовало мнение моряков и специалистов Исследовательского института. Твердо никто из них уверен не был, но все же они сошлись на том, что объект № 5 — это скорее всего и есть то, что мы искали. Окончательное подтверждение этого можно было бы получить, опустив ROV (remotely operated vehicle — телеуправляемый подводный аппарат) и сняв объект на пленку. Однако на борту «Свердрупа» такого аппарата не было; нужным нам совершенным оборудованием было оснащено только судно норвежских ВМС «Тюр», предназначенное для подводных работ.
Петтер Лунде сказал то, что думали все мы: «Я не знаю, что за объект мы нашли, но ему крепко досталось».
Я спустился в свою каюту, чтобы как следует подумать. Мне нужно было побыть одному. Был такой вариант — зафрахтовать «Свердруп» еще на три дня. В этом случае мы могли бы обследовать и остальную часть зоны поисков, используя многолучевой эхолот, и более тщательно изучить прочие объекты. Этот вариант был беспроигрышным, потому что исключались альтернативные объекты. С другой стороны, можно рискнуть. Я заявляю, что удовлетворен данным status quo, и делаю ставку на то, что именно объект № 5 — это и есть «Шарнхорст», ставя тем самым точку. Этот вариант сулил экономию как времени, так и расходов. Выбор был за мной. И опять я почувствовал, как внутри что-то неприятно сжимается. Надо было делать выбор: я знал, что у меня в распоряжении только одна попытка. Если я принимаю неправильное решение, то о второй попытке уже не могло быть и речи.
