Катунь бежала, как бешеная. Ветер гнул деревья. В небе дымились черные тучи. Они грозно плыли навстречу друг другу. И маленькая туча, налетев на большую, высекла яркую молнию. Сартакпай поднял руку, поймал молнию и вставил ее в расщепленный ствол пихты. При свете пойманной молнии Сартакпай стал строить мост. Он вонзал один камень в другой, и камни покорно лепились один к другому. До того берега осталось проложить не больше пятнадцати кулашей[102]. И тут мост рухнул.

Сартакпай рявкнул, как медведь, выбросил камни из подола шубы, и они, гремя, просыпались от устья Чобы до устья Эдигана.

От страшного грохота проснулся сын Адучи, открыла глаза сноха Оймок. Испугавшись гнева Сартакпая, они обернулись серыми гусями и улетели вверх по реке Чуя. Сартакпай бросил им вслед стопудовый камень. Этот камень упал на Курайской степи и до сих пор лежит там.

Сын Адучи и сноха Оймок остались гусями навечно.

Одинокий и печальный, сел Сартакпай на своего коня и вернулся к устью Ини. Его родной аил давно рассыпался. Сартакпай расседлал коня, бросил на большой камень стопудовый токум[103] и, чтобы он скорей высох, повернул камень к солнцу, а сам сел рядом и умер.

Тут кончается сказка про Сартакпая — строителя, про Сартакпая — хозяина молний, про Сартакпая — богатыря.

ЮСКУЗЕК И АЛТЫН–ЧАЧ[104]

Куда ворон не залетает, на краю голубой долины, куда сорока не может долететь, на краю желтой долины, под мышкой у ледяной горы стоял маленький аил. Из него вился тонкой нитью белый дым. В аиле жил смуглый мальчик Юскузек.

Он кормился молоком бурой коровы, играл с желтой козой, ездил на буланом коне.

Вот раз проснулся Юскузек, кликнул коня, а коня–то и нет, и коровы нет, и коза пропала. На вершину ледяной горы ведут следы семи волков. Громко заплакал Юскузек:

— Оглянусь назад — кроме тени, нет ничего. Руки подниму — только за уши ухватиться можно. Нет у меня отца, который поддержал бы бы. Нет матери, что пожалела бы. Птенцу, выпавшему из гнезда, все равно, где сгнить. Пока не отомщу волкам, домой не вернусь!

И ушел Юскузек от своего круглого аила.

Идет день. Идет ночь. Вот поднялся на узкое ребро горы. Шагнул — и скатился в пропасть. Здесь ни солнца, ни луны не видно. Закричал Юскузек. Этот одинокий плач тронул сердце орла Каан–Кередэ. Сомкнул Каан–Кередэ широкие крылья, камнем упал на дно пропасти, когтистой лапой схватил Юскузека и поставил его туда, где листья на деревьях не желтеют. Кукушка там нежно кукует весь год.

Прямо против Юскузека, на розовой каменной россыпи, лежали семь серых волков, опустив свои черные морды на твердые лапы. Юскузек выхватил из–за пояса синий топор.

— Где мой буланый конь? Где бурая корова? Коза моя где?

Что дальше было, не помнит Юскузек. Очнулся он в большой пещере. На полу — медвежьи шкуры. Шелковые занавеси затканы лунным и солнечным узором. Семь волков подают Юскузеку золотую чочойку с крепким чаем, золотой поднос с жирным кушаньем. Юскузек поел.

— Не хотите ли теперь на свой скот взглянуть?

Юскузек вышел из пещеры. Сытый буланый конь опустил ему на плечо свою шелковистую гриву. Корова пришла с приплодом; коза скачет, бородой трясет.

— Что подарить вам? — спрашивают волки.

— Если не жаль, дайте щенка, что валяется у вас под порогом.

Семь серых волков, как один, спиной повернулись, тяжелую слезу уронили.

— Берите собаку.

С розовой каменной россыпи от вечно цветущей белой черемухи ушел Юскузек. Шел по зыбким болотам, поднимался на крутые горные перевалы. Шел серым степным песком. Но дороги домой не видно.

Юскузек сел на пень и закрыл глаза.

— Приди, смерть! Меня, голодного, ты легко победишь.

Но смерть не пришла. Открыл глаза Юскузек.

Что такое? Стоит перед ним поднос. На подносе сыр и мясо. Поел Юскузек, отдохнул, накормил щенка. Встал, а перед ним голубая долина и под мышкой у ледяной горы круглый аил. Юскузек зажег в темном аиле веселый костер и видит: через край деревянной чашки льются розовые сливки, над очагом в медном котле кипит густо заваренный чай.

Кто это приготовил?

Юскузек лег на козью шкуру, закрыл глаза.

Всю ночь и все утро лежал не шевелясь. Солнце из–за гор давно вышло, а Юскузек все лежит.

В полдень желтый щенок заскулил, завозился. Взвыл раз, взвыл другой, встряхнулся, и упала собачья шкура. Девушка к очагу подошла. Ее серьги — как две луны. Брови бархатно–черные. Золотые косы нежно сияют.

Юскузек схватил собачий мех, а красавица ударила ладонями по круглым коленям. Открытые глаза полны слез.

— Отдайте мне мою шкуру!

Юскузек на оба колена пал.

— Грязными пальцами вас тронуть нельзя. Вопроса вам задать я не смею, почему вы собакой стали.

— Караты–хан хотел меня в жены взять. Чтобы избавиться от него, мои братья обернулись волками, а я — собакой. Зовут меня Алтын–Чач — Золотые Волосы. Отдайте мою шкуру!

Юскузек спрятал собачью шкуру в золотой ящик, запер в железный сундук и все это опустил в деревянный ларь.

Вот как–то раз у Караты–хана пропал белый, как молоко, жеребец с четырьмя ушами. За жеребцом убежал табун молочно–белых кобылиц. Караты–хан сам поехал искать их. Куда только взгляд может достичь, всюду смотрел Караты–хан: белого табуна не увидел.

Уже хотел повод обратно повернуть, но вдруг заметил он на краю голубой долины, под мышкой у ледяной горы, тихий свет.

Присмотрелся Караты–хан: огонь выходит из маленького аила. Подобрал Караты–хан полы шубы, хлестнул восьмигранной плетью своего иноходца. Как стрела с тугого лука полетел бурый конь.

— Э… эй! — вскричал Караты–хан. — Чей аил горит?

Юскузек с испугу позабыл достать собачью шкуру.

Алтын–Чач выбежала, как была.

И понял Караты–хан: не луна светит, не аил горит — это волосы Алтын–Чач отражают утреннюю зарю.

Подобно низкой горе, сдвинулись брови Караты–хана. Как бурная река рвет берег, так разорвал, искусал он свои губы. Повернул коня и, не оглядываясь, позабыв о белом табуне, проскакал в свой белый дворец.

Он не может на трон сесть: трон будто раскаленный камень. Он есть не может: будто кость застряла в горле. Из круглой сумки достал бумагу и, стоя, написал:

«Я, хан Караты–каан, владеющий всеми народами Алтая, бесчисленным белым и красным, рогатым и однокопытным скотом, вызываю тебя, безлошадного Юскузека, на великий подвиг.

Если ты достанешь из орлиного гнезда золотое яйцо, то мои народы, говорящие на шестидесяти разных языках, твоими будут. Мой скот шестидесяти мастей я тебе отдам.

Но если я, хан Караты–каан, тебя в аиле найду, Алтын–Чач моей станет. Твою голову отрублю — к твоим ногам приложу, твои ноги отрежу — к голове приставлю.

Эту грамоту писал я, хан Караты–каан, ездящий на темно–буром коне».

На краю дымохода во дворце всегда сидели два ястреба.

— Быстрее слов летите! — сказал им Караты–хан.

Ястребы, прихватив клювами грамоту, устремились к маленькому аилу, бросили письмо и улетели.

Алтын–Чач прочла грамоту. Лицо ее два раза потемнело, два раза побелело.

— Караты–хан велит тебе за золотым яйцом к орлиному гнезду идти.

С того дня Юскузек днем без отдыха, ночью без сна шел. Таяли дни, как снежинки. Годы, как змеи, ползли. Летом солнце ему плечи жгло. Когда снег за ворот падал, он зиму узнавал. Шел он, все шел — и вдруг растаяла черная туча. Бронзовый тополь с девяноста девятью сучьями перед Юскузеком стоит, из–под корней тополя глядят глаза змеи. На вершине тополя в большом гнезде тихо плачут два орленка.

Юскузек отвел от ледяных зрачков змеи свои теплые глаза. Натянул черный лук. Концы лука сошлись. Юскузек спустил стрелу. Три змеиные головы покатились в три конца земли.