Творческую манеру Владимира Алексеевича в «романе» характеризуют навязчивая, экспрессивная агрессивность, громокипящая злобность, лишенная реального содержания многозначительность и гипертрофированная патологическая лживость.

Я мог бы к этому добавить кое-что еще. Но я не пишу биографию Солоухина.

Секретным разрешением опростоволосившихся красноярских чекистов на поездку А. П. Голикова в Москву закончилась служба будущего автора «Тимура и его команды» в Хакасском крае.

На этом месте я мог бы поставить точку и мысленно пожать вам, уважаемый читатель, руку. Я мог бы сказать вам спасибо, что вы прошли со мной долгий и утомительный путь.

Но перед тем как выключить измученный компьютер, я подумал: «Вдруг читателю будет интересно, чем обернулась двуличная игра чоновских стратегов против восемнадцатилетнего мальчишки? А заодно — как же выглядела победа в загадочной, строго засекреченной четырехлетней хакасской войне против атамана Соловьева?»

Итак, в разгар лета 1922 года ситуация для штаба ЧОН Енисейской губернии складывалась самым счастливым образом.

Штаб после немалых и долгих усилий одержал победу над своим московским начальством.

Голиков от дальнейшей службы в Ачинско-Минусинском районе был решительно отстранен. Если бы Москва выразила протест по этому поводу, ей объяснили бы, что это произошло в связи с некоторыми скандальными обстоятельствами.

Уезжал Голиков в Москву, в Академию Генерального штаба, откуда его и прислали неизвестно зачем. Одолеть атамана Соловьева, самородка здешних краев, участника Первой мировой, Голикову, бедняге, не удалось. Наоборот, именно после отъезда Голикова сразу обозначились осязаемые результаты плодотворной деятельности местного штаба ЧОН.

Дело близилось к капитуляции «императора тайги».

Правда, это Голиков перед своим отъездом подсказал идею «охранной грамоты» для Соловьева. Москва неожиданно быстро согласилась прислать официальные гарантии. Документ призван был облегчить завершение переговоров, однако главным переговорщиком становился не Голиков, а штаб ЧОН.

Соловьев, хотя и туманно, пообещал сложить оружие и посулил вернуть, по его же словам, «кой-какие безделушки» (что должно было тоже произойти без участия Голикова).

Дальше (о чем сообщает и Солоухин, которому добровольные помощники разыскали много документов) случилось несколько событий. В ожидании «охранной грамоты» были начаты официальные, но пока еще предварительные переговоры с Соловьевым. Воевать уже не хотелось ни той, ни другой стороне. Разговор шел доброжелательный, почти доверительный. Близилась возможность прийти к соглашению. Именно в этот момент произошло нечто загадочное и подлое.

Соловьев и его люди во время официального перемирия, чтобы не совершать долгих переходов, жили, не таясь, во временном лагере. Когда оставалось только скрепить подписями текст предварительного соглашения, какие-то (по нынешней терминологии) «федералы» совершили в прямом смысле бандитский налет на лагерь Соловьева.

Никто из местных историков не пытался выяснить, чье это было нападение и кто за ним стоял:

• чекисты, которые за два с половиной (к тому моменту) года ухитрились ничего не сделать для разгрома и поимки Соловьева, а тут решили блеснуть мнимым оперативным искусством;

• люди Какоулина, которые не хотели, чтобы все получилось, как у Голикова в Тамбовской губернии;

• подонки, которые сделали из Соловьева народного героя, организовали кровопролитную и разорительную хакасскую войну, а теперь не желали, чтобы она закончилась.

Налетчики не застали атамана врасплох. Недоверие к властям и меры предосторожности помогли Соловьеву уйти из-под носа военачальников, «проникнутых стратегическим духом».

Встречи прервались. В уже налаженном процессе наступила разрушительная пауза. Она могла бы стать бесконечной, но Москва прислала «охранную грамоту».

Не могу с достоверностью сказать, какое учреждение прислало «грамоту». По логике событий их могло быть два: ВЦИК (документ за подписью М. И. Калинина — что маловероятно) и штаб ЧОН РСФСР (документ за подписью командующего ЧОН РСФСР Александрова (имя и отчество установить не удалось)).

«Охранная грамота» давала гарантию, что в период ведения переговоров о завершении боевых действий и добровольной сдаче в плен «членов белого горно-партизанского отряда» никто из мятежников арестован не будет. Нарушителей со стороны местной, губернской администрации ждало строгое наказание.

«Охранная грамота» содержала и вторую, главную гарантию. В случае окончательной договоренности рядовые члены «горно-партизанского отряда» получали полное прощение по «амнистии 1920 года» — той самой, по которой Соловьев уже однажды вернулся домой…

А командованию, то есть самому Соловьеву, были гарантированы две вещи: жизнь и предельно допустимое по амнистиям сокращение сроков заключения.

Возникла нешуточная проблема. Как объявить населению, что такая гарантия пришла? Идея обнародовать московский документ была отвергнута сразу. Сам факт существования подобной бумаги, если бы он стал известен, резко поднял бы авторитет Соловьева, что усложнило бы переговоры.

Тогда было придумано вот что: представителю Соловьева показали столичный документ в оригинале. А для обнародования в печати составили другой, почти аналогичный, от имени губернских властей.

Грамоту из Москвы сопровождала секретная директива: «Любой ценой и в кратчайший срок добиться добровольной сдачи в плен Соловьева и его банды — с оружием и с возвращением награбленных ценностей, которые должны стать достоянием народа».

Удача к местному чоновскому руководству не шла, а летела прямо в руки! Пять, от силы десять дней переговоров — и конец соловьевщине, разорению Хакасии, обнищанию всей губернии.

Но возникли непредвиденные трудности. Сперва началось разложение гарнизона Ачинско-Минусинского района. Вспомним, что гарнизон состоял из нескольких отрядов, разбросанных по разным, отдаленным селениям. Если Голиков обнаруживал Соловьева, то призвать на помощь ни один из периферийных отрядов он практически не мог. Не было связи. Не было транспорта для быстрого передвижения. Однако опыт показывал: на деревни, где стояли малочисленные отряды Голикова, Соловьев не нападал. Сфера действий «горно-партизанского отряда» заметно сужалась.

При всей своей занятости Голиков неотступно следил за дисциплиной в удаленных отрядах и поддерживал их боеспособность.

С отъездом Аркадия Петровича его преемник Скуратов контролировать отряды перестал. Они оказались предоставлены сами себе. В Ачинско-Минусинском районе Хакасии началась «махновщина». Об этом свидетельствуют документы. Их привел в «Соленом озере» Солоухин.

Командующий Ачинско-Минусинским районом Волков, который сменил Скуратова, доносил: «Я вынужден констатировать, что во всех истребительных отрядах (боерайона. — Б. К.) дисциплина отсутствует, внутренний распорядок более чем плох». Некоторые командиры «действующих частей за непослушание бойцов применяют к таковым рукоприкладство и мордобитие».

Тот же Волков докладывал о пьянстве командира по фамилии Никитин. Это был однофамилец Павла Никитина, друга Аркадия Петровича. Означенный командир со своим отрядом грабил села, избивал жителей. А под конец стал выдавать себя за Соловьева[142].

Начальник боерайона Волков предлагал для водворения порядка самые строгие меры — вплоть до ареста и «предания суду ревтрибунала».

Даже Солоухин счел нужным пояснить: «Заметим пока что вскользь, что все, что происходило в цитируемых документах, происходило уже после отъезда Голикова»[143].