Хакасский Хасавюрт, или Стратеги без головы
И тут обнаружился досадный сбой в блестяще закрученной интриге. Вдруг стало очевидно, что с атаманом некому вести переговоры. В громадном Енисейском крае, который был в два раза больше теперешнего Красноярья, не нашлось ни одного опытного, авторитетного командира с ясным умом, быстрой реакцией, хорошей речью, владеющего логикой и даром убеждения. Снова не нашлось, как еще несколько месяцев назад установила Москва, ни одной толковой головы.
Зато всеми этими качествами блестяще владел бывший есаул с четырехклассным образованием Иван Соловьев. Мы можем об этом судить по результатам первого этапа бесед и встреч «высоких договаривающихся сторон».
Одной «стороной» была «держава», которая сокрушила Антанту и других интервентов. Она именовалась РСФСР. Представлял ее штаб ЧОН Енисейской губернии.
Другой «стороной» оказался «горно-партизанский отряд». Еще недавно он насчитывал 400 с лишним человек. Теперь в его рядах оставалось несколько десятков всадников. Часть белых партизан погибла. Гораздо большая часть разошлась-разъехалась по домам. Уменьшению численности, разложению «горно-партизанского отряда» заметно способствовал уже отсутствовавший А. П. Голиков.
Блестящая договоренность обеих сторон свелась к следующему.
Соловьев дал письменное обязательство и поклялся на кресте, что не станет больше вести боевые действия против советской власти.
По донесениям разведки, к началу официальных переговоров губернии с Соловьевым в «белом горно-партизанском отряде» состояло 60 человек. У них имелось:
• гранат — 20 штук;
• пулеметов станковых — 2;
• пулеметов ручных — 4;
• винтовок — 136;
• пистолетов — 16.
Вместе с пулеметами — 158 стволов.
Пойдя на официальные переговоры, дав согласие начать разоружение, Иван Николаевич Соловьев, недавний «император всея тайги», в знак своего раскаяния и готовности к установлению чистосердечных отношений сдал командованию губернии… 9 (девять!) винтовок системы Мосина без единого патрона.
И больше ничего.
Не оказалось в его «жертвоприношениях» и никаких исторических и материальных ценностей, «перемещенных» за два с лишним года из частных и государственных владений в пещеры-кладовые «горно-партизанского отряда». А в тех кладовых одного только золота местной добычи в слитках с гербом РСФСР предполагалось не менее двух-трех пудов. Никакого самого дешевого перстенька хотя бы с полудрагоценным камешком «держава» не получила от Соловьева даже для почину.
В обмен же на свою покладистость и начатое «разоружение» Соловьев выторговал следующие условия:
• полную личную безопасность себе и своему войску до суда;
• восстановление всех гражданских прав после отбытия наказания (атаман, без сомнения, продолжал советоваться с квалифицированным юристом);
• Соловьев потребовал разрешить ему и его отряду беспрепятственное передвижение по всему Ачинско-Минусинскому району на время переговоров, которые будут предшествовать суду.
И последнее.
В связи с достигнутыми предварительными договоренностями, из уважения к И. Н. Соловьеву и по его требованию, самому командиру и каждому «белому партизану» мудрые начальники из губернского штаба ЧОН оставили: коней с полной сбруей и все личное оружие: шашки, пистолеты, винтовки-трехлинейки с боезапасом…
Единственное, что партизанам было запрещено при себе иметь, это… ручные гранаты и пулеметы. Ручные и станковые.
«Последний парад наступает…»
Еще в апреле А. П. Голиков предупреждал руководство губЧОН: слухи о сверхъестественных возможностях Соловьева «имеют под собой основание». Эти возможности крылись, прежде всего, в громадном природном уме атамана и его таланте психолога и мистификатора.
Подписав со штабом ЧОН губернии предварительное соглашение, Соловьев начал совершать по селам рейды своего отряда — верхом на лошадях и в полном вооружении. Радио и телевидения в домах тогда не было. Газеты о переговорах Москвы и Красноярска с командиром «белого горно-партизанского отряда» молчали: «государственная тайна».
Что должны были думать обитатели хакасских селений, которые поддерживали атамана с лета 1920 года?
То, что Соловьев передвигался по громадной территории, ничего не опасаясь, не прячась днем; то, что его никто не преследовал, — малограмотные и плохо информированные люди расценивали как победу атамана над советской властью.
Эту победу, сильно выпив, Соловьев на протяжении почти трех лет много раз обещал хакасам. И теперь выходило, что обещание он выполнил. Победа пришла. В таежной глуши многие полагали, что Ванька Соловьев теперь — глава хакасского государства. Хакасский царь. И встречали его повсюду с царскими почестями (как их в глуши представляли!) и безудержным ликованием.
Давая Соловьеву небывалые гарантии, Москва полагала, что «охранная грамота» будет действовать в течение короткого времени — до подписания капитуляции.
Но сроки действия гарантии в московском, безграмотном по сути документе указаны не были. Как не указали их и в губернской бумаге. Соловьев с помощью своего тайного юриста эту непростительную ошибку обнаружил и решил никуда не спешить.
Соловьеву нравилась его фантастическая роль мнимого победителя советской власти в Хакасии, которую он играл со всем ему присущим талантом крупного актера и еще более крупного обманщика. Почти каждый день «в честь победы хакасского народа» в разных селах проходили масштабные пьянки. Люди доставали из подвалов и кладовок последние запасы, резали последних коров и баранов: ведь пришла обещанная победа. Предполагалось, что за ней на хакасов обрушится обещанное богатство: «Соловей все может!»
Никто не мог предсказать, как сложится дальнейшая судьба атамана и его людей, сколько этот карнавал с ежедневным дефиле по хакасским селениям продлится. Но любому здравомыслящему человеку было очевидно: Ванька Соловьев одурачил советскую власть!
Затребовав и получив гарантии Москвы, Соловьев на самом деле поставил губернскому руководству мат в два хода. Атаман четко понимал: пока местные власти не получат драгоценности, его никто не тронет. А сдавать он пока ничего не собирался. Выбить же из него готовность к послушанию проверенными способами под страхом расстрела не имел права ни один сов служащий.
Никто теперь не скажет, сколько раз Какоулин и его помощник по доносам Кудрявцев кусали себе локти, вспоминая Голикова, которого они так ловко выпихнули из игры. Только в эти дни, я полагаю, дошел до них смысл слов, которые содержались в характеристике Аркадия Петровича, присланной из Москвы: «Мол, умеет человек работать с местным населением…» Оказалось, для этого нужен особый талант.
Поведение Соловьева становилось все циничнее. Атаман уже в открытую издевался над советской властью, которая не сумела победить его в бою, а затем опростоволосилась на переговорах. Губерния раз за разом выдвигала на роль официальных дипломатов явно безграмотных, косноязычных и вдобавок тупых переговорщиков. Власть эти «дипломаты» привыкли понимать как силу: силу винтовок, силу тюремных камер, наконец, как силу «социального происхождения». А здесь требовались сила ума, искусство полемики, понимание психологии собеседника. Ни один из «дипломатов» подобными качествами не владел.
Многие заслуженные командиры, которые все минувшие годы самоотверженно боролись с бандитизмом, не могли без слез наблюдать, как Соловьев со своей свитой торжественно въезжает в очередное село. В иных деревнях, куда атаман являлся на попойки, стояли красноармейские отряды. Местные жители встречали Соловьева восторженными криками.
Беспомощность губернского руководства оказалась столь велика, что чоновский штаб давал согласие на ведение переговоров любому командиру, который заявлял о желании встретиться с Соловьевым.