Но когда утрясали списки, кто-то вдруг вспомнил: «А Гайдар-то ведь пьет!», словно из всего Союза писателей пил он один, а Фадеев или, скажем, Шолохов потребляли только кипяченое молоко.

Фамилию Гайдара перенесли во второй список: «орденом Трудового Красного Знамени». Соседство оказалось тоже неплохое: М. Зощенко, Вс. Иванов, А. Макаренко, К. Паустовский, К. Федин, а из детских писателей — Лев Квитко. Однако насчет Аркадия Петровича уже возникло стойкое сомнение. А главное, опасение: вдруг из-за Гайдара в ЦК партии начнут перетряхивать весь список? И Аркадия Петровича вообще вычеркнули.

В последний момент перед отправкой документов в наградной отдел Президиума Верховного Совета СССР в кабинете Фадеева раздался звонок из ЦК партии. Фадееву было рекомендовано: поэта Сергея Михалкова из представленных к ордену «Знак Почета» включить в раздел «орденом Ленина».

Сергею Михалкову было 25 лет. Он успел напечатать «Дядю Степу», сколько-то малышовых стихотворений и одно лирическое — «Светлана», которое Михалков отнес в «Известия». Оно вышло в день рождения Светланы Сталиной. На страницах газеты это лирическое произведение приметили желтые рысьи глаза одного усатого читателя.

…В Союзе писателей после звонка из ЦК началась суматоха. Требовалось перепечатать первый список представленных к наградам и последний. В последнем освободилась одна строка. И Фадеев, как мы убедились, человек сложный, порой непредсказуемый, но часто достаточно смелый, своей рукой вписал в опустевшую строчку: «Гайдара Аркадия Петровича».

Бумаги ушли наверх. Пока их там рассматривали, взвешивали и перепроверяли, был запрещен «Барабанщик».

Знал ли об этом Фадеев? Конечно. Ведь это был не столько литературный скандал, сколько политический.

По тогдашнему «кодексу партийной чести» Фадеев обязан был немедля поставить в известность ЦК ВКП(б), что в список представленных к награде (по его, Фадеева, личному недосмотру) попал гражданин Гайдар Аркадий Петрович, который пытался опубликовать повесть, где выражено открытое сочувствие арестованному растратчику и его двенадцатилетнему сыну (мальчик, в свою очередь, оказался связан с бандой диверсантов).

Вероятно, Фадеев все взвесил и звонить не стал. Опытный аппаратчик, он знал: «сигнал» будет иметь печальные последствия. Награждения вообще не состоятся. А ему было очень важно, чтобы писатели получили свои ордена. Фадеев надеялся, что НКВД хоть на время отцепится от Союза писателей.

На случай же, если бы его спросили: «Почему, товарищ Фадеев, вы не приняли во внимание, что был рассыпан набор последней повести Гайдара?» Фадеев мог ответить: «Я принял. Но учитывая, что никакого официального документа не поступило, я счел, что это внутриредакционные дела».

Время от времени Александр Александрович звонил или заезжал в ЦК партии. Его принимали деловито и тепло: всем было хорошо известно, что к Фадееву благоволит Сталин. Вождь высоко ценил роман «Разгром». И еще Сталину нравилось, что Фадеев не боится с ним спорить. Вождь ценил писателя за смелость и разрешал ему дерзкие высказывания. Хотя Сталин видел (как и другие), что Фадеев рано и быстро стал седым.

Несколько машинописных листков на бланке Союза писателей приближались к Главному письменному столу в Кремле. Заметит хозяин стола, что один из представленных к правительственной награде замешан в литературном скандале?

Не заметил. Тем же красным карандашом, которым он подписывал смертные приговоры, вождь начертал: «И. Ст.». И, сам того не желая, спас человека. Причем не одного. Спас Боба Ивантера; спас сотрудников «Пионерской правды» и детской редакции радиовещания; спас редакторов Детиздата, с которыми Аркадий Петрович многие годы работал; спас молодых ребят из отдела печати ЦК комсомола. Спас даже наглецов с Одесской киностудии.

По семейному преданию, первенец семьи Голиковых — Аркадий — родился в рубашке.

1 февраля 1939 года Аркадий Петрович Гайдар-Голиков родился в рубашке во второй раз.

Спустя несколько дней после выхода Указа Аркадию Петровичу пришлось лечь в клинику. Сказалось напряжение последних месяцев. Впрочем, пробыл он там недолго. Когда вернулся, его ждало приглашение в Кремль.

Накануне визита к Калинину Дора Матвеевна долго штопала и парила старую гимнастерку: больше идти было не в чем. К тому моменту остальные писатели уже получили свои награды. Калинин вручил Гайдару его «талисман» в полуофициальной обстановке. Около часа они говорили о воспитании детей и литературе. Калинин, человек начитанный, любил иногда тиснуть водянистую статейку на педагогическую тему.

Для Гайдара стало очевидно: на какое-то время он вне подозрений. Мало того, неприкосновенен. И Аркадий Петрович решил воспользоваться нежданным формальным благорасположением вождя.

Перед каждым серьезным шагом Гайдар приходил к Фраерману. Это был годами отработанный ритуал. Аркадий Петрович являлся тщательно выбритый, отпаренный в бане, в белоснежной рубашке. Фраерман был для него главным советчиком и главной опорой во всех житейских неурядицах и коллизиях.

В том же виде Гайдар явился и на этот раз.

— Рува, — сказал он, — я все же хочу напечатать «Судьбу барабанщика». Как ты на это смотришь?

Насмешливый, по-оракульски сдержанный Фраерман зашелся от крика:

— Мишугинэ! — что по-еврейски означало «сумасшедший». — Ты случайно остался жив. Ты снова хочешь положить голову на плаху?

— Но Рува! Во-первых, сейчас никто не осмелится меня в чем-либо обвинить. Во-вторых, ни за что погибают не только взрослые, но и дети. Должен кто-нибудь заступиться хотя бы за детей?

Не знаю и не понимаю, как Гайдару это удалось. Рувим Исаевич мне тоже не сумел объяснить, но в 1939 году повесть «Судьба барабанщика» вышла отдельной книгой в Детиздате.

По поводу всей драматической эпопеи в дневнике Аркадия Петровича сохранилась короткая запись: «Проклятая "Судьба барабанщика" крепко по мне ударила»[73].

ВТОРАЯ БОЛЬШАЯ ЛОЖЬ БОРИСА ЗАКСА: «ГАЙДАР БОЛЕЛ МДП»[74]

…У каждого человека есть предмет гордости. Я, например, в детстве гордился боевыми наградами моего отца. А Борису Германовичу льстило, что, живя с Аркадием Петровичем в одной комнате, он дважды наблюдал начало тех самых приступов болезни, из-за которых Гайдар был вынужден время от времени лечиться в психоневрологических клиниках. Очевидец этого редкого и драматического зрелища, Закс все последующие годы больше всего ценил себя в качестве уникального специалиста по недугам и (как он с годами всерьез полагал) порокам Гайдара.

Возраст делал с Заксом свою разрушительную работу. Если в воспоминаниях 1946 года Борис Германович писал о болезни Гайдара с сочувствием, то в «Американских мемуарах» приступы того же самого недуга он подает уже в насмешливо-обличительном тоне. Обновленная трактовка болезни Аркадия Петровича и подсказала Солоухину решение заявить, что Гайдар страдал садистскими наклонностями и что «воспоминания Б. Г. Закса подтверждают это»[75].

Чтобы «Американские мемуары» обрели весомость, Борис Германович решил придать им исследовательско-медицинский уклон. Полвека спустя после гибели Гайдара Закс поставил своему «старшему другу» скандально-сенсационный диагноз — «маниакально-депрессивный психоз».

Между тем, как свидетельствуют сохранившиеся документы, Гайдар таким заболеванием никогда не страдал.

Напомню: в 1919 году во время боя рядом с Аркадием Голиковым разорвался артиллерийский снаряд. Шрапнельные пули попали в ногу, а самого Аркадия взрывная волна сорвала с седла.

Упал он плохо — на спину и плашмя. Получил сильную контузию головы, но еще больше досталось позвоночнику. Позвонки не треснули, не сломались, но на позвоночнике, одном из главных регуляторов нашего организма, этот удар спустя время сказался.