— Где мы? — шепотом спросил я.

— В Брешии. Говорите по-итальянски, — тихо ответил он.

Я спрыгнул вниз вслед за ним и в полутьме разглядел четырех человек. Трое в рабочих комбинезонах; четвертый, в мундире и с фонариком в руке, по-видимому, был бригадиром. Не успели наши ноги коснуться земли, как все четверо шагнули к нам и схватили под руки.

Бригадир направил на нас фонарик.

— В весовую, — коротко приказал он. — Пусть посидят, пока я свяжусь с начальником склада и полицией. Держите их крепче. Давай, пошевеливайся!

Он дернул меня за руку, и мы пошли вдоль лабиринта рельсов и шпал к массивному темному зданию.

Площадку по ту сторону здания освещали невидимые прожектора. Я слышал пыхтенье маневрового локомотива, толкавшего цепочку вагонов, и затихающий лязг буферов. Вдали виднелся отраженный свет уличного освещения. Было холодно. Один из тех, кто держал Залесхоффа, что-то произнес, второй засмеялся в ответ. Дальше мы шли молча.

Темное здание оказалось локомотивным депо. Ярдах в пятидесяти от него бригада рабочих при свете прожекторов грузила мостовым краном автомобильные шасси на длинные двухосные платформы. Рельсы огибали сигнальную будку. Мы перебрались через еще одну ветку и подошли к маленькому строению; через широкое окно в стене я увидел голую электрическую лампочку, висевшую над неким подобием конторки. Бригадир толкнул дверь, и нас провели внутрь.

Помещение было крохотным. На высоком табурете перед конторкой, которая оказалась регистрирующей частью платформенных весов, установленных на соседних путях, сидел молодой человек; когда мы вошли, он соскользнул с табурета и удивленно уставился на нас.

Теперь я разглядел бригадира — темноволосого мужчину с серым лицом и маленькими остроконечными усиками. Он выглядел умным и злым.

— Ты закончил проверять груз цемента? — недовольно спросил бригадир.

— Да, синьор.

— Тогда ступай на свое место. Тут тебе делать нечего.

— Да, синьор. — Бросив на начальника испуганный взгляд, юноша вышел.

— Так! — Бригадир разжал пальцы, стискивавшие мою руку, и жестом велел остальным, чтобы отпустили Залесхоффа. Затем указал на противоположную стену комнаты: — Становитесь туда, оба.

Мы подчинились. Плотно сжав губы, бригадир хмуро нас разглядывал.

— Кто вы такие? — вдруг спросил он, а потом, не дожидаясь ответа, прибавил: — Что вы делали на платформе? Разве вы не знаете, что на грузовых составах ездить запрещено? Вы обманываете государство. Ваше место в тюрьме.

Что можно было ответить? Совершенно очевидно, что стоит тут появиться полиции, и игра окончена. Удивительно, как меня еще не опознали по фотографии в газете. Наверное, из-за шляпы. Впрочем, это лишь вопрос времени. Хорошо бы они поторопились. Я размышлял, не лучше ли признаться самому.

— Ну? — рявкнул бригадир. — Объясните мне!

Залесхофф шагнул вперед.

— Мы не причинили никакого ущерба, синьор, — жалобным голосом сказал он. — Просто пытались доехать до Падуи. Мы слышали, что там можно найти работу, а денег у нас нет. Не сдавайте нас в полицию, синьор.

Залесхофф пытался изобразить смирение, но грязное лицо и густая щетина на щеках выглядели скорее подозрительно, чем жалко. Неудивительно, что бригадир нахмурился.

— Хватит. Я сам знаю, что мне делать. Откуда вы?

— Из Турина, синьор. Мы всего лишь пытаемся найти работу.

— Покажи удостоверение личности.

Залесхофф колебался. Потом принял решение.

— Оно потерялось, синьор, — торопливо стал объяснять он. — У меня оно было, но его украли…

Бессмысленные уловки. Бригадир повернулся ко мне:

— Удостоверение личности.

— Синьор, я…

Он зло рассмеялся:

— Ты тоже из Турина?

Я лихорадочно размышлял. Пора признаваться. Вероятно, Залесхофф понял, что у меня на уме, потому что предупреждающе покашлял.

— Отвечай! — прикрикнул бригадир.

— Нет, синьор. Из Палермо.

По-итальянски я говорил хуже Залесхоффа, и мне показалось, что логичнее дать ответ, который объяснил бы мой акцент.

— Понятно. — Он поджал губы. — Один из Турина, другой из Палермо. Оба без удостоверения личности. Это дело полиции.

— Но… — жалобно начал Залесхофф.

— Молчать! — Бригадир повернулся к рабочим, которые равнодушно наблюдали за происходящим: — Вы двое останетесь тут и будете следить, чтобы они не сбежали, а я сообщу управляющему и в полицию. А ты, — обратился он к третьему, — возвращайся и проверь, не повредили ли они что-нибудь на платформе. Если все в порядке, как следует привяжи брезент. Состав сегодня отправляется в Верону.

Через секунду дверь за ним закрылась, и мы остались с двумя тюремщиками.

Некоторое время мы разглядывали друг друга.

Это были крепкие парни с красными, испачканными смазкой лицами, в грязных голубых комбинезонах и беретах. Один из них, примерно моего возраста, держал в руке длинный молоток для простукивания колес. Рабочий помоложе, судя по состоянию его рук, был смазчиком. Вид у обоих был решительный. Силой мы ничего не добьемся — перевес на их стороне.

Я покосился на Залесхоффа и поймал его взгляд. Сохраняя невозмутимое выражение лица, он слегка приподнял брови и пожал плечами. Мне показалось, Залесхофф примирился с неизбежным.

Но я ошибался.

Атмосфера в маленькой комнате, где четверо мужчин пристально разглядывали друг друга, стала напряженной. Словно каждый из нас хотел нарушить молчание и установить какую-то связь с тремя остальными. Первым не выдержал рабочий с молотком. Губы его вдруг растянулись в застенчивой улыбке.

Залесхофф тут же улыбнулся ему в ответ.

— Вы не возражаете, товарищи, если мы сядем?

Улыбка исчезла с лица рабочего так же внезапно, как появилась. Он испуганно посмотрел на смазчика. Молодой рабочий нахмурился. Я догадался, что все дело в слове «товарищи». Видимо, Залесхофф допустил бестактность.

Рабочий с молотком медленно кивнул.

— Да, можете сесть, — разрешил он.

В углу комнаты стояло несколько ящиков. Мы присели на них. Залесхофф принялся негромко напевать.

Я с тоской смотрел на некрашеную деревянную дверь. Вот чем закончились наши попытки выбраться из страны! Могли бы избавить себя от двадцати четырех часов ходьбы. Я всегда знал, что дело безнадежно и что Залесхофф только оттягивает неприятный момент, но теперь, когда этот момент наступил, меня охватило чувство разочарования. Должно быть, я ожидал чего-то другого. Что меня узнают. Мысленно я рисовал себе сцену моего ареста. Внезапный блеск в глазах того, кто меня схватит, когда он поймет, что заработал десять тысяч лир. Потом формальности в полицейском участке и возвращение под охраной в Милан. Я представлял официальную вежливость молодого человека из консульства. «Естественно, господин Марлоу (или он опустит обращение „господин“?), мы сделаем все возможное, но…» А может, до этого не дойдет. «Застрелен при попытке к бегству» — так сформулировал Залесхофф. «Тебя ставят на колени и пускают пулю в затылок». Ужасно. На колени, как для молитвы. В такой позе есть что-то беспомощное и жалкое. Я зевнул. Потом еще раз. Я не устал, и мне не было скучно — какая уж тут скука! Я был напуган так, что душа уходила в пятки, и тем не менее зевал. Нелепость какая-то.

Залесхофф продолжал напевать какой-то марш. Медленный, монотонный ритм повторялся снова и снова, и я вдруг обнаружил, что притопываю ногой.

— Прекрати!

Голос рабочего с молотком прозвучал раздраженно и зло, в глазах застыло настороженное, тревожное выражение. Внезапно мне показалось, что происходит нечто такое, чего я не понимаю. Смазчик пристально смотрел на Залесхоффа. Снаружи медленно, с громким лязгом проехал локомотив.

Залесхофф вытащил из кармана бренди.

— Можно нам выпить по глотку, товарищи?

Смазчик дернулся, словно хотел остановить его, но рабочий постарше кивнул.

— Он что-то задумал, — вдруг воскликнул смазчик и решительно повернулся к товарищу. — Чертов коммунист!

Тот угрожающе поднял молоток.