…С нетерпением ждал Барбюс возвращения французской делегации. Особенно Вайяна. Тот приехал суровый и печальный. Ему пришлось много горького высказать Барбюсу о «Монд», о его курсе в последнее время. Конгресс выразил решительное несогласие с позицией Барбюса, предоставившего трибуну «Монд» буржуазным радикалам. Какой же это революционный орган? Идея «объективной истины», которую провозгласил в одной из передовых статей Барбюс, вступила в противоречие с его партийностью. «Объективность», по существу, была объективизмом, антипартийностью.

Слушать горячую обличительную речь Вайяна было тяжело.

Барбюса самого уже давно беспокоили некоторые журналисты и писатели, зачастившие в «Монд». Среди них был Панаит Истрати, к которому Барбюс испытывал двойственное чувство. Истрати нравился ему своей общительностью; нередко он слушал живые рассказы Истрати о его прошлом. Перед ним возникали картины авантюрной жизни писателя, служившего разносчиком, кельнером, фотографом, углекопом, писцом…

И вот этот «безобидный» человек, приблизившийся к лагерю прогрессивных писателей, издал клеветническую книгу о Советском Союзе!

Непостоянство, беспринципность — самые характерные черты Панаита Истрати — привели его к предательству. Он не только очернил Советскую страну, он круто повернул вправо, в лагерь реакции.

Барбюс не видел большой опасности ни в том, что в журнале печатался Истрати, ни в том, что выступали в «Монд» некоторые яростные буржуазные политиканы. И вот перед ним резолюция конгресса. Это уже мнение большинства. К нему нельзя не прислушаться.

Барбюс переживал тревожное время. Это было похоже на кризис. Потрясло своей суровостью письмо Горького.

«(Сорренто, ноябрь 1931 г.)

Уваж. т. Барбюс!

Ввиду того, что «Монд» не соответствует больше намеченным цели и линии, и не будучи в состоянии сотрудничать в журнале, где сотрудничает П. Истрати, прошу Вас снять мое имя из редколлегии «Монда».

Ваш»

Строки этого письма неотступно стояли перед глазами Барбюса, занятого текущей работой. Он вспоминал и другие предупреждения партийных друзей. Торез предостерегал его: он говорил ему и о Панаите Истрати, человеке, запятнавшем себя черным предательством. С ужасом Барбюс думал, что может оказаться вне лагеря революционной солидарности, утерять то, что было смыслом его жизни. Потерять имя Горького для «Монд» было подобно катастрофе. Рука не поднималась вычеркнуть из состава редакционной коллегии журнала имя, к которому тянулось все передовое в мире.

И катастрофа разразилась. Пришло новое письмо:

«(1932 г.)

Гражданин Барбюс —

идеи, которые пропагандирует журнал «Монд», редактируемый Вами, резко противоречат моим взглядам большевика и коммуниста. Поэтому, хотя я и не сотрудничаю в журнале Вашем, все же имени моему — на его обложке — не место. Прошу Вас исключить меня из числа сотрудников. Я уже просил Вас об этом в ноябре 31 года.

М. Горький»

Барбюс не знал, что Горькому было нелегко написать это письмо, не знал и того, что о нем думали многие люди, желавшие сохранить его для партии и общего великого дела. Морис Торез направил Горькому письмо с характеристикой действий редактора «Монд». Секретарь ЦК Французской Компартии осуждал Барбюса за то, что тот допустил в журнале «надпартийные» выступления под флагом «объективной истины», вносящие чуждый партии дух в атмосферу «Монд». Создавалось впечатление, что сам Барбюс не до конца преодолел власть идей абстрактного гуманизма.

Друзья Барбюса верили в него, видели, что он заблуждается и сам не чувствует, в какую пучину затягивает его объективизм и ранее несвойственная ему «всеядность». Нельзя было допускать в революционном журнале, возглавляемом коммунистом, «универмага идеологий».

Жан Фревиль и Жак Дюкло, Бела Иллеш и Вайян-Кутюрье, Морис Торез и Марсель Кашен — все они желали Барбюсу добра. Критика их была суровой, но она была во спасение Барбюса.

Бела Иллеш писал Горькому и просил его убедить Барбюса в том, что нельзя одновременно стоять в рядах коммунистического лагеря и предоставлять страницы «Монд» социал-фашистам.

Д. З. Мануильский, хорошо знавший Барбюса и очень ценивший его, тоже писал Горькому:

«Дорогой Алексей Максимович! Мне стало известно, что тов. Торез… обратился к Вам с просьбой снять Ваше имя из списков редакторов «Монд».

Вполне поддерживая эту просьбу, я считал бы целесообразным придать этому Вашему акту (если бы Вы на него согласились) форму, которая придала бы ему характер еще одной попытки спасти его (Барбюса) для нашего фронта».

На Горького, как на всемирный моральный авторитет, возлагались надежды друзей Барбюса. Нужны были крутые меры, и Горький написал свое суровое письмо.

Барбюсу приходилось трудно. А тут еще коварные голоса «доброжелателей», телефонные звонки… Кто-то даже договорился до самого страшного, кто-то ‘уже нашептывал:

«Да, если будет так продолжаться дальше, придется уйти, хотя бы на время. Ничего не поделаешь».

Как! Ему уйти из коммунистической партии? Куда же это уйти? Разве есть такое место, куда он может уйти? Пусть партия осудила бы его, она неизмеримо выше не только остальных партий, но и всякого горделивого индивидуалистического одиночества. Нет, лучше все перенести! Главное: надо быть коммунистом. Это самое важное; обрести путь и сбиться с него, увидеть свет и утерять его — самое большое несчастье, какое может его постигнуть.

Такие мысли не отпускали его, он жил тяжело и тревожно.

Была большая, непрерывная работа, часто в постели, с температурой, с болями, туманящими мозг.

Книга «Золя» подвигалась вперед. И только это поддерживало его. Книге, вместившей в себя всю его духовную жизнь, жизнь писателя и политического деятеля, он отдавал свои силы, порою казалось — последние.

Дела требовали быть ближе к Парижу. Барбюс переехал в Омон, несмотря на холод и на то, что «Сильвия» была не приспособлена для зимы. Одолевали практические заботы. Нужны были средства для «Монд».

Пришлось сдавать в наем «Вижилию», чтобы выручить немного денег для журнала.

Но пережили и эту трудную зиму.

Ошибки не были неисправимы, как это могло показаться. Суровая дружба людей, которых он безмерно уважал, их резкая критика, письма Горького помогли Барбюсу справиться с тяжелым духовным кризисом. К тому же вскоре подоспела помощь в «Монд». В редакцию пришел молодой, энергичный работник, полный сил и желания помочь Барбюсу. Немецкий коммунист, писатель Альфред Курелла стал настоящим помощником Барбюса в журнале. Уже к началу 1933 года им удалось дать отпор ренегатам, которые, прикрываясь именем Барбюса, пытались разлагать революционное движение во Франции. Барбюс отстранил их от сотрудничества в журнале.

Несколько окрепнув после болезни, Барбюс снова был полон сил для осуществления планов борьбы.

Он видел, как надвигается фашизм на Европу. Он ощущал приближение катастрофы. Барбюс верил, что передовые силы мира смогут помешать войне; он помнил, какую мощь обнаружили эти силы на конгрессе в Берлине.

И воспоминания о совместной борьбе с Ролланом приводят Барбюса в Швейцарию, в маленький город Вильнёв, где живет Ромен Роллан.

Двенадцать лет назад они оба выступали против милитаризма, создавали боевую группу «Клярте».

Борясь и работая вместе, они поняли, что многое видят по-разному. Барбюс стал коммунистом. Роллан продолжал стоять на позициях идеалистических, «внепартийных». Идейные разногласия были многолетними и негасимыми; пылкий, непримиримый солдат революции Барбюс и медлительный фанатический гандист Роллан. Но это не мешало им оставаться друзьями, и перед лицом враждебных сил они всегда находили поддержку друг в друге.

После 1927 года Барбюс не видел Роллана. Но вот снова сгустились тучи фашизма над многострадальной Европой. И испытанные комбаттаны мира Барбюс и Роллан — снова вместе. Они встречаются в Вильнёве, чтобы предпринять активные действия.