— Никто ни на миг не выходил?

— Никто.

— Сколько времени, вы полагаете, вы были там все вместе?

— Около двадцати минут.

— Хорошо, продолжайте.

— Оказалось, что Молд был выбран для этой работы, запугивать ее, я имею в виду. Он сказал, что позовет нас, когда будет нужно, и вышел. Но через минуту он вернулся и сообщил, что в комнате, где была Тарди, не горит свет (перегорела лампочка, предположил он). Он решил, что она ушла, и пытался в темноте нашарить свечку, которую он раньше видел там. И вдруг споткнулся и упал на нее. Она лежала на полу. Мы взяли электрический фонарик и… Она была мертва, опухшая, с затянутой на шее веревкой. Берлин сказал, что он доктор, и нагнулся к ней. Мистер Россетер пожелтел от страха и сказал, что это сделал кто-то посторонний, что надо обыскать магазин. Когда мы начали спускаться вниз, мы увидели девушку, которая пряталась там. Мистер Россетер показал ей труп и, сказав что-то, что сильно ее напугало, отослал ее домой. Нам это не понравилось, но он заметил, что мы в масках, и она нас не узнает и вообще будет молчать для своего же блага. Берлин поднялся с колен, посмотрел на нее страшно и внезапно сказал: «Никто из нас не мог сделать этого». А мистер Россетер возразил: «Не валяйте дурака. Кто же еще мог это сделать? Вы все попадете под подозрение, если это выплывет наружу». Тогда Молд сказал: «Нам придется сохранить это в тайне». И я согласилась с ним. Вот тогда они и решили бросить жребий, кому прятать труп.

Мисс Уинкуорс резко оборвала свою речь. Это повествование потребовало от нее огромного физического напряжения, однако Кадогэн не заметил признаков моральной оценки перечисляемых ею фактов. Она говорила об убийстве так, словно речь шла о погоде. Слишком эгоистичная, толстокожая и лишенная воображения она едва ли осознавала свою причастность к этому непоправимому трагическому финалу.

— Мы подбираемся к сути дела, — мечтательно сказал Фэн. — Итак, действующие лица: Молд — равняется нашему мистеру Шерману; Берлин — доктор, не опознан; Лидс — вот эта тварь; Райд — Виола. Уэст? Когда, наконец, этот загадочный Уэст выйдет на сцену, хотел бы я знать? Предъявлял ли он свои права на наследство? Россетер о нем ничего не говорил. Один бог знает, какую чушь наговорил Россетер Шерману и доктору, и в чем заключается их драгоценный план. Теперь это неважно. Неважно также, как Россетер собирался привести в исполнение свой истинный план убийства. Это тоже провалилось. Суть не в том, кто СОБИРАЛСЯ убить ее, а в том, кто УБИЛ. Признаюсь, мне очень интересно узнать, что доктор имел в виду, когда сказал, что никто из вас не мог совершить убийство. Это перекликается со словами Россетера о «невозможном убийстве».

Он опять повернулся к женщине, которая нюхала соль из маленького флакончика. Кадогэн заметил, что у нее грязные ногти.

— Есть ли какая-нибудь вероятность того, что кто-то спрятался в квартире или в магазине до того, как вы все приехали?

— Нет. Все было заперто и, кроме того, мы все тщательно осмотрели.

— Мог ли кто-нибудь влезть в окна комнаты, где была мисс Тарди?

— Нет, они забиты гвоздями, как и все окна в квартире. Я не пользовалась ею больше года.

— Тогда Уэст отпадает, — сказал Фэн. — Если бы кто-нибудь вошел через магазин, Виола сказала бы. Другого входа в квартиру, кроме лестницы, идущей из магазина, ведь нет?

— Нет.

— Пожарной лестницы, например?

— Нет… Я убеждена, — неожиданно сказала она, — что это сделала девчонка!

— На данном этапе это вполне возможное предположение, — согласился Фэн, — за исключением того факта, — добавил он, обращаясь к Кадогэну, — что она вряд ли с такой готовностью делилась бы с нами всем, если бы это действительно сделала она. Чтобы так блефовать, надо иметь колоссальную выдержку и железные нервы. В любом случае ей незачем было говорить, если она не хотела. Посмотрим. — Он взглянул на часы. — Двадцать пять минут. Мы должны идти. Я хочу проверить, в порядке ли Виола, а потом пойти в «Жезл и Скипетр» и подождать вестей от Хоскинса. Нам придется возвращаться обходными путями. Если тот полисмен знает свое дело, половина полиции Оксфорда сейчас бегает вокруг, разыскивая нас.

— Послушайте, — настойчиво сказала мисс Уинкуорс. — Вы ведь не допустите, чтобы мое имя было замешано в эту историю? Нет?

— Господи, что вы, как можно? — сказал Фэн, к которому, казалось, вернулась его обычная веселость. — Ваши показания слишком ценны. Ведь не могли же вы поверить, что вас оставят в стороне? Смешно.

— Ты ублюдок, — прошипела она. — Мерзкий ублюдок!

— Фи, что за выражения, — укоризненно сказал Фэн. — Такая дама и такие выражения. Между прочим, не пытайтесь покинуть Оксфорд, вас все равно поймают. Всего доброго.

— Послушайте же…

— Всего доброго, я сказал. Прощайте!

Комнату в Нью-колледже уже не освещают солнечные лучи и в ней царит приятная прохлада. В тени над камином висит картина Учелло «Мученики». Редкостные книги, первые издания, стоят в беспорядке на полках. В комнате удобные глубокие кресла, каждое из них снабжено огромной медной пепельницей. На серванте поблескивают бокалы и графины с вином.

Хозяин комнаты, мистер Эйдриан Барнаби с бокалом мадеры в руках сидел, удобно откинувшись в кресле, и с отвращением прислушивался к разговорам заполнявших комнату студентов.

Эти чайно-мадерные вечеринки в духе эпохи Реставрации, — размышлял он, — были бы терпимы, если бы на них не заявлялись некоторые типы, не удосужившиеся как следует вымыться и переодеться после долгих часов тренировок по академической гребле. А кроме того, если приглядеться повнимательнее, среди них можно обнаружить множество тех, кого я, если мне не изменяет память, вовсе не приглашал и, между прочим, вообще никогда раньше не видел…

Барнаби почувствовал легкое раздражение. Остановив свой взгляд на стоящем поблизости волосатом юноше, пожиравшем намазанные маслом пшеничные лепешки, он, попытавшись придать своему лицу выражение доброжелательности, спросил:

— Кто вы?

— О, все в порядке, — ответил молодой человек. — Я пришел с Зайцем. Он сказал, что вы не будете против.

— С Зайцем? — не понял Барнаби. — А кто это?

— Да вон, смотрите, тот лохматый парень.

— А-а… — понимающе протянул Барнаби, однако припомнить Зайца не смог.

— Послушайте, — сказал волосатый, — надеюсь, вы не сердитесь за вторжение и все такое?

— Конечно, нет, — ответил Барнаби.

— Классный у вас портвейн, — продолжал парень, указывая на графин с мадерой.

Барнаби снисходительно улыбнулся ему, и он отошел.

К хозяину комнаты подошел другой молодой человек, почти такой же элегантный, как сам Барнаби.

— Эйдриан, — сказал он, — кто все эти люди? Это ужасно, они говорят только о гребле.

— Да, дорогой Чарлз. Наверное, придется запирать двери, а не то все гребцы Оксфорда сюда ввалятся. Смотри! — Барнаби даже крякнул и выпрямился в кресле. — Еще один идет.

Но он тут же расплылся в улыбке. В комнату входил Хоскинс, который, как было широко известно, никогда не занимался никаким спортом, кроме самого древнего в мире. Беспрестанно извиняясь, он протолкался сквозь говорящую вразнобой толпу и с легкой улыбкой на грустном лице предстал перед Эйдрианом.

— Дорогой Энтони, как я рад видеть тебя! — сказал Барнаби с нескрываемой радостью. — Извини за подобных гостей, но они всегда приходят без приглашения. Что будешь пить?

— А что это пьет Чарлз?

— О, кефир с молоком или что-нибудь в том же роде. Ты же знаешь его. Бедняга до сих пор не может осознать, что времена декаданса прошли. Он все еще пишет стихи о разной чепухе. Как насчет мадеры?

Хоскинс налил себе в бокал вина и спросил:

— Эйдриан, ты знаешь кого-нибудь из местных врачей?

— Господи всевеликий, ты… нет… ты болен, Энтони?

— Абсолютно здоров. Я разыскиваю одного человека для Фэна.

— Для Фэна?.. Понимаю. Кто-то совершил кошмарное преступление, — со вкусом проговорил Барнаби. — Но я лично езжу к доктору в Лондон. Надо подумать, кто у нас… Так, есть. Конечно, Гауэр!