Этот полет в темном ветряном тумане создает необычайно странное ощущение. Лица зрителей сливаются в бесконечный утомительный цветной мазок и, наконец, когда мускулы всего тела уже изнемогают от нестерпимого напряжения, все превращается в сплошной кошмар, отчаянную борьбу за жизнь.

Фэн чувствовал боль в руках от первого, страшного рывка, но вначале ему было даже весело. Потом, несколько запоздало, до него дошло, насколько нелепым было это последнее усилие в погоне за Шерманом. Какой-то глупый импульс толкнул его на это, точно так же, как желание спастись бегством заставило Шермана хоть ненадолго искать спасения в этом временном и ненадежном убежище.

«Но, — подумал он, — раз я уже здесь, надо этим воспользоваться». С горечью он вспомнил, что револьвер так и остался лежать на столе в его комнате. Единственным утешением была мысль, что, если Шерман выстрелит в него, то почти наверняка промахнется. Если пробраться ближе к центру карусели, двигаться будет легче, но там становишься лучшей мишенью. Обдумав все, он решил оставаться на месте и не предпринимать ничего против Шермана, пока карусель не остановится. Времени будет достаточно и тогда.

Однако все эти благоразумные решения рассыпались прахом, когда Шерман сделал свой первый выстрел. Его бессмысленный поступок пробудил в Фэне нечто, что нельзя было назвать ни героизмом, ни яростью, ни даже инстинктом. Трудно выразить словами, что именно им двигало. Пожалуй, это было заложено с основу самой личности Фэна. Вероятно, точнее всего это можно было бы описать как своего рода бесстрастное чувство справедливости, глубоко укоренившееся в нем.

Так или иначе, его внезапно обуяло желание действовать. Тихонько фальшиво напевая финал из «Гибели богов», он скорчился рядом с одним из деревянных мотоциклов и, прижимаемый центробежной силой, пополз вперед. Шерман с револьвером в руке оглянулся, увидел его и стал поджидать, когда он приблизится, чтобы выстрелить наверняка. Его воспаленные глаза горели безумным огнем… Он что-то кричал, но свист ветра и скрежет механизмов поглощали его слова. Мир, находящийся за пределами крута, вращающегося с сумасшедшей, все возрастающей скоростью, будто перестал существовать. Казалось, на всей планете их было только двое.

Фэн продолжал двигаться вперед. Это было очень медленное, до предела напряженное продвижение, особенно в промежутках между рядами колясочек и мотоциклов. Упираясь ногами в пол, цепляясь за любые мало-мальские выступы, он обламывал почти до крови ногти в усилии удержаться. Пот струился с него, в ушах звенело. Он еще не знал, что сделает. Если бы он попытался швырнуть чем-нибудь в Шермана, то это вряд ли ему удалось, а главное, бросить было нечего. Фэн приближался к Шерману, они находились уже в шести футах друг от друга, не подозревая, что под каруселью к пульту управления машиной пробираются Кадогэн и служитель.

И вот произошло нечто из ряда вон выходящее — изобретательность Фэна иссякла! Он не знал, что делать. Броситься на Шермана было не только физически невозможно для Фэна, но и привело бы его к неминуемой гибели.

Как человек несколько старомодный, он воззвал к богам, и они услышали его. Вероятно, они просто решили, что события вечера зашли слишком далеко. Словом, случилось следующее. Шерман качнулся и потерял равновесие. Пытаясь восстановить его, он выронил револьвер. В то же мгновение Фэн бросился на него. А еще через мгновение они, тесно сплетясь друг с другом, катились к краю карусели.

Теперь Фэн знал, что надо делать. Едва они оказались на краю, он оторвал свои руки от Шермана, левой вцепившись в перила ограждения, а правой что есть силы ударив Шермана, и столкнул его с вращающегося круга. Центробежные силы, как вихрь подхватили Шермана. Стоящая вокруг толпа, затаив дыхание увидела, как он взлетел вверх, со страшной силой ударился об опорный столб, откуда его швырнуло вниз, по ступенькам, где он и остался лежать. Почти в ту же секунду Кадогэн и служитель благополучно добрались до рычагов управления. Карусель потеряла скорость и остановилась. Десятки рук протянулись, чтобы помочь Фэну и двум другим несчастным, насмерть перепуганным, но целым и невредимым, ступить на твердую землю.

У всех троих кружилась голова. Механик Берт был без сознания, но вне опасности — пуля перебила ему кисть руки. Уилкс поднялся с колен после осмотра разбитого и окровавленного тела Шермана.

— Он не умер. — сказал он. — У него множество переломов, но он выживет.

— Чтобы быть повешенным, — дрожащим от усталости голосом добавил Фэн. — Что, — добавил он уже тверже, — сделает мир бедней на одного поклонника бессмертной Джейн.

Едва Фэн проговорил это, как на «Лили Кристин-III» подкатили Скотт и Бивис. За ними следовал начальник полиции со своими клевретами. Затем подъехали владелец угнанного «хилмана» и вызванная Виолой полиция. Не заставили себя ждать и хозяин велосипеда, украденного Шерманом, и Барнаби со своей «армией», порядком подзаправившейся из запасов привокзального буфета. Следом появились проктор, университетский инспектор и два «быка».

Это была действительно встреча друзей.

— Объяснения, — угрюмо сказал Фэн, — объяснения, объяснения. Объяснения в полиции, прокторам, газетам… Я веду собачью жизнь в последние сорок восемь часов. Моя репутация погибла. Меня перестают уважать. Студенты открыто хихикают надо мной. Люди указывают пальцами на «Лили Кристин», когда я проезжаю. А я просто не понимаю, что я сделал, чтоб заслужить такое.

Он печально глотнул виски. Но никто не выразил ему сочувствия. Даже по прошествии двух дней все они еще были окрылены успехом. Виола, Кадогэн, Уилкс и Хоскинс сидели вместе с ним в готическом баре «Жезл и Скипетр». Часы показывали восемь, в баре было полно посетителей.

Молодой человек в очках закончил «Кошмарное аббатство» и читал теперь «Таинственный замок», студент с толстыми губами все еще спорил с барменом о лошадях, а рыжий социалист по-прежнему донимал свою подругу проблемами экономического неравенства.

— Следствие по делу Россетера, — продолжал Фэн, — полицейские допросы… Почему я украл машину? Почему доктор Уилкс угнал велосипед? Почему мистер Кадогэн свистнул консервы? Мелкие умишки. Просто противно. Правосудия нет.

— Насколько мне известно, признания Шермана подтвердили твои выводы, — сказал Кадогэн, — но мне пока не удалось узнать, в чем они заключаются.

— Все подтвердилось, — по-прежнему мрачно ответил Фэн. — Труп мисс Тарди нашли там, где указал Хеверинг. Портфель Россетера и ружье, из которого он был убит, найдены в доме Шермана, — оно было небольшое и, я думаю, он спрятал его под своими многочисленными одеждами. Полиция поймала эту гадину Уинкуорс, когда она пыталась удрать из Англии, — вы знаете об этом? Хеверинга они, конечно, тоже взяли. Их, несомненно, будут судить.

Он подозвал официанта и заказал для всех еще выпивки.

— Доктора говорят, что Шерман оправится не раньше, чем через полгода. Говоря откровенно, я тоже. Мне пришлось извиняться перед капелланом за то поведение в ризнице. Мне! Унизительно и обидно. И никто спасибо не сказал.

— Мне кажется, что все то, что эти типы рассказывали о случившемся в игрушечной лавке, имело целью скомпрометировать Виолу.

— Возможно, не буду спорить. Но если предположить, что они говорили правду, то был один единственный способ совершения убийства и совершить его мог один единственный человек — это Шерман.

— Не понимаю. Она действительно умерла в 11.40, как сказал Хеверинг? Если да, то все они находились вместе в другой комнате.

Официант принес поднос с напитками и Фэн расплатился с ним.

— О, да. Это так. Она умерла в 11.40, — сказал он. — И отнюдь не естественной смертью. Дело в том, что она была… задушена.

— Задушена?

— Видите ли, симптомы удавления и удушения совершенно схожи. Очевидно, и в том и в другом случае смерть наступает от прекращения поступления воздуха в легкие — в первом случае через рот, во втором через горло. Удавление действует почти моментально, а удушение может продолжаться довольно долго.