Кадогэн судорожно глотнул пива.

— А как же следы… на шее?

— Они могли быть сделаны после смерти. — Фэн пошарил в кармане и вытащил измятый клочок бумаги. — Я выписал это для вас из справочника: «Судебной медициной установлено, что следы удавления, нанесенные живому человеку, почти невозможно отличить от следов, нанесенных трупу, особенно если смерть наступила незадолго до этого». А смерть наступила очень незадолго. Смысл всего этого сводится к следующему: если вы удавили человека, вы безусловно присутствовали при его смерти, но, если вы его удушили, присутствие не обязательно.

— То есть, как это? — в недоумении воскликнул Кадогэн.

— Сейчас поймешь. Версия удушения сразу же указала на Шермана. Вы все помните ситуацию? Россетер разговаривал с мисс Тарди и, по утверждению двух свидетелей, а также на основании его собственных слов, она была жива и разговаривала с ним, когда он уходил от нее. Стадо быть, она не могла находиться в начальной стадии удушения. Затем Россетер присоединился к Хеверингу и мисс Уинкуорс. Единственным человеком, оставшимся без наблюдения, был Шерман. Все очень просто. Шерман, конечно, понял, что выдумка с запугиванием никуда не годится. Поэтому он вошел в комнату к мисс Тарди, ударил ее по голове, она потеряла сознание, ватой (которую он, конечно, всегда имел при себе, затыкать от простуды уши) он заткнул ей ноздри, запихнул ей в рот носовой платок и оставил ее умирать. А когда Россетер послал его с револьвером «пугать» старуху, он быстро убрал все следы удушения и затянул на ее шее веревку, объяснив причину своей задержки поисками пропавшей лампочки.

— Но объясните, ради бога, — сказал Кадогэн, — зачем ему потребовалось устраивать это, как «невозможное убийство»? Кроме того, она могла бы оказаться еще живой, когда он вернулся, что погубило бы все.

— Он вовсе и не намеревайся делать его «невозможным», — нетерпеливо ответил Фэн. — Когда Шерман, удушив старуху, вернулся, то увидел, что все остальные находятся вместе, тогда как он рассчитывал, что они в отдельных комнатах и нельзя было бы доказать, что они их не покидали. А теперь подозрение, вне всяких сомнений, падало на него. И Шерману пришлось наспех что-то придумывать. Имитация удавления была единственным выходом.

— А как насчет кого-то постороннего в магазине? Виола говорит, что там никого не было.

— Конечно, не было. Он слышал Виолу. Ведь я правильно говорю, Уилкс?

— А-а? — Уилкс вздрогнул от неожиданности.

— Видите, — продолжал Фэн, — ясный и острый ум Уилкса мгновенно пришел к такому же выводу. — Он ехидно взглянул на своего престарелого коллегу. — Разумеется, все зависит от того, говорят ли свидетели правду. К счастью, нет необходимости проверять их, потому что Шерман сам себя выдал при нашем втором с ним разговоре. Он сказал: «Ни одна душа не может доказать, что я был участником какого-то заговора». Но Россетер мог бы это доказать, будь он жив (не забывайте, что заговорщики были в масках и не знали друг друга). Единственными, кто знал об убийстве Россетера, были мы двое, полиция и… убийца. Следовательно Россетера убил Шерман, и он же убил мисс Тарди.

— А как он познакомился с мисс Снейс? Почему она оставила ему деньги? Это выяснили?

— Дело в том, что он опубликовал идиотскую книжонку об образовании и воспитании, а мисс Снейс интересовалась этим вопросом. Они начали переписываться и впоследствии встретились. Он лицемерил, льстил ей, старухе это нравилось. Отвратительный мелкий подхалим.

В наступившей вдруг тишине до них донеслось:

— Каждому по потребностям, — бубнил рыжий, — не является абсолютным равноправием, потому что у людей бывают разные потребности.

— А кто должен решать, какие потребности должны быть у народа? — спросила его спутница.

— Разумеется, правительство. Не задавай такие глупые вопросы.

Фэн вернулся к своим обидам.

— Из-за того только, что Скотт и Бивис вынудили начальника полиции прокатиться за ними полдороги до Лондона и обратно, — удрученно сказал он, — я не считаю, что он имел право обзывать меня последними словами, как извозчик.

— Между прочим, каким образом они очутились на ярмарке?

— Они встретили банду Барнаби около вокзала. Кстати, через десять минут мы должны идти к нему в «Нью-Колледж», мы приглашены на выпивку. Давайте-ка закажем еще по одной на дорожку.

— Отличная идея, — согласился Кадогэн и подозвал официанта. — Сноуд уехал в Лондон искать конверт. Я пытался заставить его увеличить мой гонорар, но ничего не вышло. Он скользкий, как угорь.

— Значит, вы будете писать новую поэму? — спросила Виола.

— Да. Это мой хлеб. Может быть, даже роман попробую написать.

— Этого еще не хватало, — пробурчал Фэн.

— А что вы будете делать. Виола?

— О, я не знаю. Пока не закончатся все формальности и я не получу… деньги мисс Снейс, я буду продолжать работать. Иначе я не буду знать, чем занять целый день. А вы, Энтони?

Хоскинс пожал плечами.

— Буду продолжать учебу… Добрый вечер, Жаклин! — приветствовал он проходившую мимо шатенку.

— Уилкс, — резко сказал Фэн.

— А? Что?

— Чем вы думаете заняться теперь?

— Не ваше дело! — огрызнулся Уилкс.

Кадогэн быстро вмешался.

— А ты сам, Джервас, что будешь делать?

— Я? Я буду продолжать свой благородный и величественный путь к могиле.

Число посетителей в баре увеличивалось, табачный дым начинал щипать глаза.

Фэн мрачно пил виски. Молодой человек в очках закончил «Таинственный замок» и начал «Опасный дом». Виола и Хоскинс были увлечены разговором. Уилкс начал впадать в дремоту. Кадогэн ощущал приятную пустоту в голове.

— Давайте играть в «Неприличные строки из произведений Шекспира», — предложил он.

Однако им не удалось сразу осуществить это предложение, потому что Хоскинс неожиданно сказал:

— У женщин непонятные пути в жизни.

Все замерли, почтительно слушая великого знатока женщин.

— Если бы не эксцентричность мисс Снейс, ничего этого не случилось бы. Вы помните, что сказал о женщинах Поп в своей поэме «Похищение локона»? — он вопросительно оглядел присутствующих. — Там говорится:

О, боже мой…