Обсудить удалось все. Сноуд был довольно чувствителен к действию алкоголя и к тому же испытывал отвращение к спорам из-за денег. Когда он, наконец, ушел, в его чековой книжке остался корешок на сумму пятьдесят фунтов стерлингов к выплате Ричарду Кадогэну, эсквайру. Поэт выиграл эту битву, как и следовало ожидать.

Когда издатель удалился, Кадогэн затолкал в чемодан кое-какие вещи, поспешно отдал распоряжения прислуге и без промедления отправился в Оксфорд, несмотря на то, что была уже половина девятого вечера. Он не мог позволить себе иметь собственную машину и добирался до вокзала на метро. На вокзале Паддингтон, поглотив не одну кружку пива, он уселся в поезд, направляющийся в Оксфорд. Поезд шел медленно, но Кадогэну было все равно. Он был счастлив от того, что хоть на некоторое время сбежал от тоскливого и мерзкого наступления старости, от скучной жизни в Сент-Джон-Вуд, от нудных литературных вечеров, от дурацкой болтовни знакомых.

Несмотря на свою литературную славу, он влачил одинокое и, как ему казалось иногда, нечеловеческое существование. Правда, он был не настолько оптимистом, чтобы верить, что этот отпуск с его развлечениями и удовольствиями не будет похож на все предыдущие. Но его радовало, что, несмотря на свою умудренность опытом и разочарованность жизнью, он все еще восприимчив к сладким прелестям перемен и новизны. Атлантида все еще манила его из белой пены океана, а за далекими горами его все еще ждало ложе из роз в садах Гесперид и Девы. Он весело рассмеялся, что заставило его соседей по купе посмотреть на него с опаской, а когда купе опустело, он пел и дирижировал воображаемым оркестром.

В Дидкоте вдоль поезда прошел проводник, выкрикивая: «Пересадка!». Он вышел. Было около полуночи. Сквозь клочья рваных облаков светила бледная луна. Наведя справки, он узнал, что состав на Оксфорд скоро подадут. Несколько пассажиров находились в том же положении, что и он. Они ходили по платформе, разговаривая тихо, как в церкви. Некоторые сидели нахохлившись на деревянных скамейках.

Кадогэн уселся на сваленные в кучу мешки с почтой, но скоро пришел дежурный и прогнал его. Ночь была очень тихая и теплая. Наконец, к платформе подошел поезд. Все сели в него, но проводник снова закричал: «Пересадка!», и они опять вылезли и наблюдали, как гас свет в одном вагоне за другим.

Кадогэн обратился к проводнику, намереваясь узнать, в какое время будет поезд на Оксфорд. Тот послал его к другому проводнику, которого Кадогэн обнаружил за чаепитием в буфете. Он совершенно спокойно заявил, что сегодня ночью поездов в Оксфорд не будет. Это заявление вызвало протест со стороны третьего проводника, который уверял, что 11.53 еще не прибыл, но проводник, пьющий чай, настаивал, что со вчерашнего дня 11.53 не ходит и никогда больше ходить не будет. Для убедительности он изо всей силы стучал кулаком по столу. Однако третий проводник не сдавался. Какого-то сонного мальчугана отправили разузнать все у машиниста только что прибывшего поезда, и тот подтвердил, что сегодня поездов в Оксфорд больше не будет. Кроме того, мальчишка обескуражил их сообщением, что автобусы уже два часа, как не ходят.

Эти грустные факты несколько поумерили энтузиазм Кадогэна, но он решил не поддаваться подобному настроению, этому постыдному проявлению подкрадывающейся старости, жаждущей покоя и удобства.

Остальные пассажиры, горько сетуя, отправились на поиски отеля. Кадогэн же решил оставить свой чемодан на вокзале и отправиться в Оксфорд пешком в надежде поймать какой-нибудь запоздалый грузовик или легковую машину.

Шагая, он восхищался игрой слабого лунного света на уродливых кирпичных домах с их узенькими асфальтовыми дорожками перед фасадами, железными оградами и кружевными занавесками на окнах. Машины не желали останавливаться. Шел 1938 год, и британские водители были охвачены очередным приступом страха перед похитителями автомобилей. Наконец, рядом затормозил огромный четырехтонный грузовик, и Кадогэн вскарабкался в него.

Водитель был крупным мужчиной с покрасневшими от долгой ночной езды глазами.

— Старый Моряк делал это лучше меня, — сказал Кадогэн весело, когда они тронулись. — Ему удавалось останавливать одного из трех.

— Я читал про это в школе, — сказал водитель после долгого раздумья. — «Тыщи, тыщи склизких тварей жили там, и я там жил!» И это называется поэзия! — Он сплюнул в окно.

Слегка ошеломленный, Кадогэн ничего не ответил. Они сидели в молчании, пока грузовик подпрыгивал по окраине Дидкота, выбираясь на открытую дорогу. Прошло минут десять.

— Книги это вещь, — наконец, изрек водитель. — Страсть как люблю читать. Только не поэзию. Любовные истории и убийства. Я записался в эту, как ее… — он испустил глубокий вздох, его мозг усиленно работал, — передвижную библиотеку. — Он нахмурился. — Но мне все это опротивело. Все интересное я уже прочел.

— Вырос из пеленок?

— Хотя недавно мне попалась одна книжица. Вот это да! «Любовник какой-то там леди». Вот это вещь! — Он хлопнул себя по ляжке и сладострастно фыркнул.

Немного ошарашенный таким проявлением «культуры», Кадогэн опять не смог ничего ответить. Они мчались вперед, освещая фарами живые изгороди по обеим сторонам дороги. Какой-то заблудившийся кролик, ослепленный светом, сел и смотрел на них так долго, что едва выскочил из-под колес.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем Кадогэн произнес с некоторым усилием:

— У меня было чертовски неприятное путешествие из Лондона. Уж очень медленный поезд. Останавливался у каждого телеграфного столба, как собака.

Водитель после некоторого сосредоточенного размышления начал смеяться. Он смеялся так долго и безудержно, что Кадогэн испугался, как бы он не потерял управление. Однако они благополучно добрались до окружной дороги Хедингтона и со страшным скрежетом затормозили.

— Я тебя тут выброшу, — сказал водитель, все еще сотрясаясь от беззвучного смеха. — В город я не поеду. Спустись с этого холма и скорехонько дойдешь до Оксфорда.

— Спасибо, — сказал Кадогэн, вылезая из машины. — Большое спасибо. И спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказал водитель. — Так говоришь, как собака? Вот здорово!

Он включил передачу, при этом раздался шум, какой бывает, когда слон продирается сквозь джунгли, и уехал, громко хохоча.

Вскоре шум грузовика затих вдали. Окружная дорога с ее редкими фонарями была пустынной. Кадогэну впервые пришла в голову мысль, что он не знает, где ему сегодня ночью придется преклонить голову. В отелях места не найти, а колледжи все заперты. Тут он улыбнулся. Для Оксфорда это пустяки. Стоит ему только перелезть через забор своего старого колледжа (одному Богу известно, сколько раз он проделывал это в юности), и он прекрасно выспится на кушетке в чьей-нибудь гостиной. Это никого не потревожит: хозяин гостиной не удивится и не обидится. Оксфорд — единственное место в Европе, где эксцентричные поступки не вызовут ни у кого ни интереса, ни эмоций. В каком еще городе, спросил он себя, вспоминая свои студенческие годы, может человек обратиться к полисмену с лекцией о фонетике в дивный предрассветный час, чтобы тот выслушал его без возмущения и подозрения?

Кадогэн шел мимо магазинов, мимо кинотеатров на перекрестке, вниз по длинной, извивающейся вдоль холма улице. Сквозь просвет в деревьях он увидел Оксфорд, похожий при слабом свете луны на подводный город. Призрачно высились башни и шпили, словно памятники Атлантиды, погрузившейся в глубины океана. Крохотная точка желтого огонька померцала несколько секунд и погасла. В тихом воздухе он услышал слабый удар колокола, пробившего час ночи. Сказочным перезвоном к нему тут же присоединились остальные, будто затонувшие колокола бретонского мифа, всколыхнувшиеся темно-зелеными волнами, и умолкли.

Довольный он шел быстро, напевая тихонько, не думая ни о чем: он только смотрел вокруг и восхищался.

На окраине Оксфорда он немного заблудился и потратил несколько минут, отыскивая правильную дорогу. Что это за улица? Ифли-роуд или Каули-роуд? Этого он никогда не мог запомнить, даже когда был студентом. Неважно. В конце улицы будет мост Магдалины и Хай-стрит, а за ней колледж Святого Кристофера, покровителя путешественников.