— Но ведь мы не сможем обеспечить их с моря. Корабли недовооружены, команды не имели практических стрельб. В самом разгаре высадки может появиться противник с настоящими канлодками и даже миноносцами. Что тогда будет?

— Практическая стрельба боевыми, — ответил Дудаков. — Мне, однако, пора домой. — Скинул одеяло и подошел к борту.

Ситников покачал головой:

— Негоже, товарищ начальник. Повредиться можно, если с арбузами в брюхе плыть.

— Полететь прикажешь?

— Может, доставим на «Смелом»?

— Трата горючего. — И Дудаков осторожно полез за борт. В воду он погружался постепенно, чтобы не вымочить фуражку.

Васька закрыл глаза. Ни удивительное поведение начальника, ни широкие планы похода его не разволновали. Он начал принимать вещи такими, какими они приходили. Безенцов рассказывал какой-то длинный и непристойный анекдот. Он подумал: старается, под команду ныряет, — но остался вполне спокойным. Сейчас все равно ничего нельзя было сделать, а когда делать нечего, следует спать — это основное правило плавания на мелких судах. Так учил Ситников. Поэтому он уснул.

Снялись в двадцать два часа и рассвет встретили далеко за Бердянской косой. Весь день шли без происшествий, пустым морем. После обеда, правда, встретили белую канлодку; но она, пользуясь преимуществом хода, скрылась. Происшествием это считать нельзя было.

К вечеру по носу открыли берег и почти сразу же отдали буксиры. Всем дивизионом, отделившись от флотилии, ушли на постановку заграждения. Снова развернулись в строй пеленга и взялись за привычную работу. В нескольких саженях за кормой «Счастливого» внезапно рванула только что сброшенная мина. Выплеснулся водяной столб, вздрогнули истребители, но люди продолжали работу. К концу постановки со стороны ушедшей за горизонт флотилии услышали стрельбу.

— Стотридцатимиллиметровые, — вслух подумал Ситников.

— Или шестидюймовые, — отозвался Безенцов.

Стотридцатки стояли на своих судах, шестидюймовки на канлодках противника, — как знать, что творится под горизонтом? Может, флотилия снова встретила неприятельский дозор, а может, попала под его главные силы. Их могла навести повстречавшаяся днем белая канлодка.

«Зоркий», однако, не думал ни о чем, кроме заграждения. Как с самого начала, вел полным ходом по курсу сто пятьдесят и густым, мегафонным голосом окрикивал истребители, сбивавшие строй. Лишь выставив последнюю мину, повернул дивизион и сразу дал за двадцать узлов, так что ветер рванул с носа и пена стеной поднялась за кормой.

— Здесь плохие берега, — сказал Безенцов.

— Мелковато, — согласился Ситников.

— Если с норд-веста зайдет, могут прижать.

— Дойдем — видно будет.

Будет ли видно? В сумерки и еще на таком ходу истребителя? Только бы увидать в первый раз, только бы поймать, а там не потеряешь. Но попробуй поймай! Васька пружинил на носках и медленно вел бинокль по горизонту впереди. Слева направо, потом обратно и снова по той же тусклой, дрожащей черте. До рези в глазах, до ломоты в поднятых, вздрагивающих в такт мотору плечах, до одури. Уже хотел отдохнуть, как вдруг на темном небе поплыли еще более темные пятна.

— Правее курса! Четыре больших и еще поменьше несколько штук.

Ситников проверил. Четыре канлодки, а с ними сторожевики. Почему четыре, когда в отряде их было пять? Может, чужие? Стрельба продолжалась, и все было возможно. «Зоркий» взял вправо. Значит, признал за своих.

— Дойдем — видно будет, — повторил Ситников.

Полным ходом шли истребители, в полный голос ревели моторы, и, шипя, скользила вода. Уже стемнело, силуэты впереди расплылись, и выстрелы прекратились, но «Зоркий» хода не убавлял. Так и вылетели с разгона под нос кильватеру канлодок. Головным оказался «Буденный». Васька вздохнул:

— Здорово вывел начальник!

Оказалось — никакого боя не было. Просто флотилия обстреляла берег. «Знамя социализма» из-за своей глубокой осадки шел по способности, держась дальше в море, и с наступлением темноты пропал. Вот почему канлодок оказалось четыре, а не пять.

Все это на «Смелом» узнали со «Свободы», с которой приняли буксир. Потом одновременно увидели позади себя «Знамя». Он приткнулся к мели, но снялся своими силами и при луне нашел флотилию. Теперь все было в порядке и можно было поговорить.

— Вояки! — крикнул на «Свободу» Совчук. — Расскажите, как кровь проливали.

— Без тебя шибко боялись, — ответил молодой голос.

Другой, погуще, добавил:

— Дело, впрочем, было. У «Интера» одиннадцать раненых. Аэроплан налетел.

На всей флотилии не было ни одного противоаэропланного орудия. Стреляли из винтовок и даже из наганов, так низко летела машина. К счастью, летчик бил в широкое море как в копейку и только одну бомбу положил у борта «III Интернационала».

Такое счастье могло не повториться, поэтому полтора суток спустя каждая канлодка имела по одной зенитной трехдюймовой. Их установили в одну ночь стоянки в Мариуполе. В страшную ночь непрерывной угольной погрузки, сплошного слепящего света дуговых фонарей и яростной работы. Их опробовали утром на ходу у Белосарайки. Ни одна из них не сдала.

Теперь шли всерьез кончать с белым десантом. Шли, прикрывая следовавший под берегом транспортный отряд с морской дивизией, полностью отвечая за все тысячи его жизней. Ровно дымили корабли, медленно ползли два кильватера — канлодок и сторожевиков, по-обыденному шла судовая жизнь. Флотилия казалась такой же, как всегда, но в воздухе была тревога.

На «Красной звезде» пробили склянки — два двойных удара колокола и один простой. На разные голоса отозвались колокола остальных кораблей. Было четырнадцать часов тридцать минут. Истребители уже полчаса как отдали буксиры и шли своим ходом в голове отряда.

— Чего бензин жгем? — удивился Васька.

— Что-нибудь сейчас случится, — ответил Суноплев, вышедший подышать свежим воздухом. — Нас держат в полной готовности. Командующий, может, знает такое, что нам неизвестно. — Отер стружкой масленые руки, покачал головой и добавил: — Вся наша служба в этом. Возьми, к примеру, машинную команду. Я тебя спрошу: что она в бою видит? Ничего не видит, а делает, как прикажут с мостика. Дали тебе телеграфом «полный вперед» — значит, нажимай на моторы, и все тут… Только замечаем, когда нам влепят.

Васька передернул плечами. Его сигнальная должность требовала как раз обратного. Он должен был все видеть и все знать, а когда чего-нибудь не понимал, чувствовал себя неспокойно.

На мостике «Буденного» неподвижный командующий вдруг поднял мегафон и негромко в него кашлянул. В полной тишине кашель его докатился даже до шедшего крайним в охранении «Смелого».

— Товарищ Дудаков!

— Есть! — отозвался «Зоркий».

— Всем дивизионом обследуйте море к норду и норд-осту миль в пятнадцать. Колбаса доносит о неприятельских судах в двадцать втором квадрате.

Колбаса была привязным аэростатом службы связи на Белосарайской косе. Двадцать второй квадрат лежал в тылу у красной флотилии — в таком месте, откуда можно было нанести удар транспортному отряду.

— Почему он сам не ворочает? — тихо спросил Безенцов, но ему никто не ответил.

Неприятель мог оказаться за кормой флотилии со стороны Мариуполя или по ее курсу со стороны Ахтарской, но командующий должен был знать, что делает. Сомневаться в нем было бы слишком страшно.

Два часа напряженного хода и напряженных поисков по пустому горизонту. Облака казались похожими на дымы и дальние береговые предметы — на мачты. Море прятало врага. Оно было совершенно гладким, и это ощущалось как угроза. Наконец петля замкнулась. Впереди появилась своя флотилия и с ней уверенность: командующий не ошибся. Море до самой Долгой было чистым.

— Так, — ответил командующий на доклад Дудакова. — Сейчас они сообщают, что белые суда перешли в двадцать третий квадрат. Это они нас видят, колбасники вонючие… Примите буксиры. — И снова пошла спокойная буксирная жизнь, мирный отдых под хорошим солнцем на гладком, теперь дружелюбном море.