— Белые!

В темной части горизонта они были почти невидимы: смутные корпуса, трубы и мачты, низкий, тяжелый дым. Желтые вспышки — новые выстрелы, снова звон снарядов и скрежещущий разрыв на барже впереди.

— Шесть кораблей, — сосчитал Ситников и тем же негромким голосом добавил: — Боевая тревога!

«Зоркий» дал свистки: «Самый полный вперед. Следовать за мной». Сразу же моторы заревели с двойной силой, и баржа понеслась навстречу. Теперь было видно: она дала крен. Новый залп закрыл ее всплесками. Когда они опали, она палубой лежала в воде.

— Дело сделала, — спокойно сказал коморси. — Мин нет. Чисто на палубе.

Опять короткий гром и низкий, над самыми головами, рев. Он давил на плечи, и от него трудно было дышать. Сердце толкалось в тельняшку, готовое выскочить. Чтобы пересилить страх, Васька изо всех сил сжимал холодный бинокль. В поле его зрения прыгала широкая пустая баржа. Пустая! Нет!

— Люди! — хрипло вскрикнул он.

На самой корме, совсем как тогда в порту, стояла тяжелая фигура. Это, конечно, был минер Клокачев. Тот самый брюхатый стервец, но теперь нужно было его спасти. Спасти во что бы то ни стало!.. И вдруг Васька заметил, что баржа уходит назад. Он рванулся всем телом:

— Куда идет? Спасать надо! Люди!

Ситников молчал. Лицо его потемнело, но было неподвижным, глаза, не видя, смотрели вперед. Рядом с ним тонули свои, и он мог им помочь.

— Ворочай! — не выдержал Совчук. — Люди.

Ситников стиснул кулаки:

— Стоять по местам. Тихо… Истребители дороже.

Под самым носом из воды вырвался стеклянный столб. Он встал во весь рост и рухнул на палубу «Смелого». Дикой яростью зазвенели осколки.

— Накрыли, — прошептал серый флаг-секретарь.

— Чепуха, — пожал плечами коморси. — Уйдем.

Васька молча смотрел на то место, где еще минуту тому назад стояла баржа. Теперь на нем кружилась серая вода. Истребители были дороже людей.

Сторожевики возвратились в Мариуполь на второй день после истребителей. Вот что они рассказали.

Постановка мин была почти закончена, когда на норде, всего в сорока кабельтовых, открылись белые суда. Увести баржу было невозможно: сразу же обрубили ее буксиры. Тогда на ней началась паника. Команда стала выбрасывать за борт оставшиеся мины. Подойти, чтобы снять людей, было слишком опасно. Пришлось уходить.

Ваську эти рассказы не убедили. Он шел в темноте по рельсовым путям порта и крепко думал. Почему не на месте ставили заграждения? Говорят, не могли определиться. Как же могли истребители? Почему испугались мин, когда сахарный предохранитель действует пятнадцать минут?.. Как посмели бросить своих?

— Безенцов, — пробормотал Васька, холодея. — Безенцов запутал суда при выходе в море, побросал мины, погубил баржу и людей и не был расстрелян! Чего смотрят комиссары?

Чтобы сдержать свою злость, Васька замедлил шаг, но вовремя вспомнил: его послали за начальником дивизиона.

Начальник жил на даче в ста саженях над портом. Он только что на «Зорком» вернулся из Ейска и сразу ушел домой. Теперь его срочно требовали в штаб.

Васька побежал. Ноги его вязли в рыхлом песке, но это было к лучшему, — легче было не думать. Он бежал, спотыкаясь и тяжело дыша, на полном бегу ударился о что-то мягкое и упал. Мягкое тело под ним дико завизжало.

— Прилетел? — спросил из темноты густой голос.

— Товарищ начальник? — удивился Васька.

— Слезай с моей свиньи — это тебе не конь, слышишь?

Начальник дивизиона был мрачен. Он вез из Ейска двух уток и свинью и попал в шторм. Утки, привязанные за шеи к сорокасемимиллиметровой, были смыты за борт — остались одни головы. Свинья, посаженная в ящик для мокрой провизии, от морской болезни совершенно осатанела и теперь отказывалась идти.

— Слезешь, салага чертова?

Васька вскочил:

— В штаб требуют, товарищ начальник. Сказывали — срочно.

— Срочно? — И начальник задумался. Свинья была доведена до полпути, но на это потребовалось около двадцати минут. Она отчаянно упиралась и пахала песок всеми четырьмя. Когда же он перевязал ее за заднюю ногу — на заднем ходу оказывала не меньшее сопротивление. Куда ее теперь девать?

— Срочно, — повторил Васька.

— А если она ни туда ни сюда? Бросить ее для срочности?

— Никак нельзя. — Ухаживать за свиньями комсостава никоим образом не входило в обязанности военморов, но Васька об этом не думал. — Я ее куда надо сведу.

— Кишка тонка, — подумав, ответил начальник. — Отнести ее надо.

Васька осторожно ощупал уже замолчавшую свинью.

— Велика, стерва.

— Твоя правда. Три с половиной пуда живой свинины. И еще вонючей. Не отнести, пожалуй. — И вдруг голос начальника повеселел: — Есть игра. Слушай, молодой: не бывает такого поганого положения, чтоб из него не было выхода. Мы поставим ее на якорь, а после штаба я за ней вернусь.

— На какой такой якорь?

— Камни тут есть. Большие. Привяжем выбленочным узлом, и конец… Бей ее под корму! Дай ходу!

Камень оказался в десяти шагах, но эти десять шагов были хуже десяти верст. Свинья билась и моталась во все стороны, ложилась, снова вскакивала и заливалась сплошным визгом. Васька со злости ударил ногой, промахнулся, потерял равновесие и упал навзничь.

— Стоп! — сказал начальник. — Дошли до места. Смотри. — И спокойно стал разъяснять, как делается выбленочный узел: — Два шлага, третий под ними вперехлест. Обтянуть, а потом взять два полуштыка за трос. Понял?

— Не годится, — решил Васька. — Перетрется о камень.

— Ничего не перетрется. Камень круглый, а главное — без нас свинья авралить не станет. Ляжет спать.

Васька с трудом поднялся на ноги. Песок насыпался, ему за шиворот и в карманы, хрустел в волосах и царапал спину. Голова его кружилась, и чего-то самого главного он никак не мог припомнить.

— Пошли, — позвал начальник, но Васька наконец вспомнил:

— Сопрут свинью. Обязательно сопрут, если оставить.

— Врешь, не могут спереть. Не понимаешь самой простой стратегии. Никто не ищет свиней там, где их не бывает. А если не искать специально, так ее не найдешь. Темно, и она без огней. Идем, Салажонков.

Они шли к пристани, и Васька ухмылялся. Свинья, снабженная отличительными огнями, действительно выглядела бы смешно. Потом он стал серьезным — вспомнил поиски пропавших сторожевиков. Была такая же темень, и они — так же не несли огней. Потом совсем потемнел — со сторожевиков мысль его перескочила на Безенцова.

— В штаб, — неожиданно заговорил начальник. — Помяни мое слово: завтра в море идти. Большие дела наклевываются, молодой, а у меня «Жуткий» подгулял. Дня три ремонта, вошь его задави.

Васька молча взглянул на шагавшую рядом с ним огромную фигуру. Этот был другого сорта. Правильный командир. Из офицеров, однако свой до конца и в бою нельзя лучше.

Погода завтра будет неплохая, — продолжал начальник. — Комиссар откуда-то выцарапал авиационного бензина. Значит, истребителей не испортим.

За таким не пропадешь. Только и думает что о своих истребителях. Васька не выдержал:

— Куда угодно пойдем, товарищ Дудаков. Куда прикажут.

Он назвал начальника прямо по фамилии, потому что почувствовал его таким же, как Ситников и Дымов. Всем своим голосом, всем существом он рванулся к нему.

— Ясно, пойдем, — просто ответил Дудаков, и Васькино восторженное чувство достигло крайнего напряжения. Он вдруг решился высказать все мучившие его сомнения:

— Безенцов… с нами он, а если по-настоящему…

— Безенцов? — как-то странно переспросил Дудаков.

— Первого мая натворил, и теперь в походе…

Но Дудаков точно не слышал:

— Здорово, чертов сын, одевается. Чуть не каждый день меняет фланелевые брюки. Хотел бы я знать, как он со стиркой устроился… С нами он, говоришь? Верно, что с нами. Его назначили ко мне командиром группы.

Васька промолчал. Он понял: без оснований так говорить не годилось, особенно если Безенцов был назначен на дивизион. Васька уже стал военным человеком.