Я выклянчил у завпрода бутылку сухого «тропического» вина. И мы выпили с коллегой.

— У нас во Владивостоке крысы бежали с буксира… — так начал он.

— Это ты следователю будешь говорить, — остановил я его. — Или, еще лучше, прокурору на суде. Небось эти ребята сразу за носовые платки схватятся, чтобы слезы вытирать, когда про бегущих крыс услышат. Давай-ка мне все как на духу.

Он изложил свою легенду. Незачем приводить ее здесь. Потом слово взял я.

— Слушай меня внимательно, — сказал я. — На «Короленко» вы будете чапать до дома около месяца. За это время ты должен: выучить устройство своего буксира, его маневренные элементы, аварийные расписания, обязанности по тревогам всех членов твоей аварийной партии, правила применения РЛС, действия вахтенного штурмана при открытии неожиданной опасности прямо по курсу и Устав. И знать все это как «Отче наш», ясно?

— Что такое «Отче наш»? — спросил мой коллега.

— До самой швартовки во Владивостоке ты должен ночей не спать и зубрить все, включая ППСС, хотя тебе и кажется, что это не имеет отношения к делу. Все будет иметь отношение. Когда тебя возьмут в перекрестный допрос старые капитаны из комиссии по расследованию, тебе пригодится абсолютно все. А если ты будешь до Владивостока в «козла» резаться, то срок окажется значительно больше. Или ты зарубишь себе на носу то, что я сказал, или гореть тебе голубым огнем. Еще: ты периодически включал эхолот и радар всю вахту, ты имел на мостике двух матросов, и ты первый увидел белую полосу впереди.

После этой инструкции я подарил ему на память раковину и дал письмо к своей матери — это письмо плавало со мной уже около месяца. Он поклялся, что письмо не потеряет и опустит во Владивостоке сразу же.

Он сдержал свое обещание.

Больше всего хотелось спать. Впереди ждала ночная ходовая вахта. Но я зашел к старпому. Там сидел капитан «Аргуса» и его старпом.

Большое впечатление произвело на меня олимпийское спокойствие капитана. Он был толст, весь исколот азиатской татуировкой.

— Я на «Аргусе» год во Вьетнаме отработал, — сказал капитан. — Жалко судно. Но оно уже столько раз на том свете побывало… И под бомбежками, и…

Я рассматривал его татуировку и думал о том, что сейчас аварийных капитанов судят редко, слава богу. Сейчас никому не придет в голову искать в неверных поступках капитана злой умысел.

— Вот как в жизни бывает, — сказал капитан «Аргуса». — Я спасал киприота «Марианти», англичанина «Верчармиан» — тащил его до самого Гонконга, заделывал дыры на итальянцах, ремонтировал греков… Я потерял человека под бомбежкой на реке Кау Кам… Он посмертно орден Ленина получил, мне Трудового дали… И так вляпался! Ладно, ребята, поговорим о другом. Когда из дома?..

Быть может, он уже слишком много хватил в жизни, подумалось мне. Быть может, ему надо было бы как следует отдохнуть перед этим рейсом? Или вообще завязывать с морем? Быть может, он слишком привык к морю, перестал уважать его?

Старпом «Аргуса» был сух, сед, длинен, заметны в нем были следы потрясения. Он был, как и я, из военных моряков, капитан-лейтенант в прошлом. Сказал, что еще в Японском море трижды рвались буксирные тросы. А для работы с буксирными тросами у них на баке едва пять квадратных метров пространства было. Измучились на выборке тросов, пошли без буксира. «Тикси» оторвался, ушел вперед далеко. В океане секстантами работать точно не могли из-за очень сильной качки.

Сэр Исаак Ньютон мог бы обидеться за такие слова о секстантах, но чего в море не бывает. Здесь все может быть.

Старпом уставился на свои босые ноги, пошевелил пальцами.

— Вот босой остался… голый выскочил сперва… соляр везде, волосы слиплись… Особенно удары эти!.. Чемоданчик потом все-таки прихватил, так он пустой оказался… Если «Короленко» заход дадут на Сингапур и нам валюту восстановят, так и выйти не в чем… Может, ребята, пока нас ходили искать, чего-нибудь из имущества пострадало, утеряли чего? Тогда составляй акт, подпишем… И на продукты акт пишите…

Из ресторана, где гремела Зоина свадьба, лейтенант-инженер Крылов возвращался почти бегом. Надо было успеть на последний рейдовый катер, разводящий отпущенных в город по кораблям.

Крылову всегда казалось, что самая жестокая обида для мужчин — это присутствовать на свадьбе своей невесты в качестве гостя. Чтобы насладиться всей глубиной своего несчастья он и принял приглашение Зои, студентки-заочницы ГИТИСа, и ровно в 17.00 прибыл с корабля на бал — в банкетный зал ресторана «Океан».

По такому случаю Крылов, никогда не отличавшийся щегольством, взял у соседа по каюте лейтенанта Сысоева, «флагмана флотской моды», только что сшитую тужурку с пижонскими галунами — на четверть длиннее уставных, черный шелковый галстук с узлом «а-ля кулак бармена», ботинки на высоком каблуке. Сысоев, которому в очередной раз «задробили» сход на берег, узнав, куда собирается его боевой товарищ, растрогался и вручил ему сокровище своего гардероба — «первую фуражку эскадры», сработанную на заказ известным в Северодаре шляпным мастером. Круторебрый головной убор с лихим «нахимовским» козырьком, а главное с «крабом», шитым, как уверял мастер, из канители чистого золота, восседал на голове, попирая свое основание, как дворец, возведенный на невзрачной скале. «Краб» отражался в лакированном козырьке, будто затейливая беседка в зеркале паркового пруда.

— Ну, старик, — оглядел его напоследок флагман флотской моды. — Если она не уйдет с тобой, значит, ее супругу здорово не повезет.

Из-за этой роскошной, но не уставной фуражки, пришлось пробираться к «Океану» по задворкам, чтобы не наскочить на комендантский патруль…

Зоя, ничуть не подозревая о столь сложных сборах — что ей шитый «краб»! — схватила бывшего поклонника за руки и потащила знакомить с мужем, юнобородым стоматологом из гарнизонной поликлиники.

Публика собралась исключительно гражданская, и наверняка никто так и не смог оценить по достоинству ни пиленых звездочек на погонах (ручная работа!), ни удлиненных галунов, ни жетона «За дальний поход», отчеканенного из доброй старой латуни….

Как ни странно, но Крылов не испытал на этой свадьбе особенной горечи. Все оказалось проще, и роковые страсти не когтили ему душу. Правда, когда все закричали «горько!» и Зоя, неправдоподобно красивая, в белой шляпке, похожая на Дашеньку из телефильма «Хождения по мукам», прильнула к своему бородачу, сердце у Крылова защемило. Они целовались так долго, что ему захотелось, чтобы сейчас, вот в эту самую минуту, в дверь постучали, вошел бы матрос-посыльный и громко обратился к нему: «Товарищ лейтенант, на корабле объявлено приготовление к бою и походу!»

Но никто в дверь не постучал, хотя дежурный по кораблю и был предупрежден, где будет проводить вечер командир второй электротехнической группы.

Счастливые молодожены снова уселись во главе стола, и веселье продолжалось до следующего «горько!».

Крылов ушел незаметно, по-английски, и похоже никто не заметил его исчезновения.

Больше всего в морской службе лейтенанту Крылову нравилось то, что на кораблях не было женщин. Всякий раз, когда к борту крейсера подходил «вспомогаш», танкер или рефрижератор, и на верхнюю палубу выбиралась эдакая разудалая деваха — дневальная, кокша, буфетчица, кто у них там еще? — губы Крылова складывались в снисходительную улыбку: «Тоже мне, мореходы!»…

С первым же шагом на сходню, круто задранную на борт рейдового катера, ветреный мир страстей и житейской неразберихи оставался за спиной. Чем дальше уходил пээска — посыльно-связной катер, — тем мельче становились огни города за кормой, меркли земные желания, приутихали сердечные обиды.

Из глубины рейда надвигалась и вырастала ступенчатая пирамида крейсера, и Крылов вглядывался в нее как в остров спасения. Сюда, в суровую юдоль среди тяжелого железа, овеянного штормами, скитаниями и опасностями, не было доступа красивым, но коварным созданиям. Здесь говорили на непонятном женщинам языке, и ни одна из них не догадается, что «комингс» — это порог, «лагун» — большая кастрюля, а «гардаман» — наперсток. Здесь, в этом стальном мужском монастыре, ничто не напоминало мир кухонь, спален и гостиных. Разве что обеденные приборы, расставленные на красиво сервированных столах в кают-компании. Но и они не знали женской руки, как не знали ее пирожки с яблоками, подававшиеся к вечернему чаю. Все делали коки и вестовые — и ничуть не хуже хваленых хозяек. К тому же на тарелках и чашках сиял гордый герб мужского отшельничества — золотой якорек с вензелем ВМФ.