Первым на письмо отозвался Василий Иванович Цыганков, бывший машинный старшина 1-й статьи. Сейчас он персональный пенсионер, живет в Ленинграде. Вот что он сообщил:
«…В ночь на восемнадцатое августа для отвода внимания был налет самолетов, которые сбросили несколько бомб… Затем три катера прорвались со стороны Петроградской пристани настолько близко от нас, что их волна хлестнула о борт „Гавриила“, а было темно… Пошли кривотолки: одни говорили, что гидросамолеты, другие — что катера. В гавани раздался один взрыв, затем второй. Командир снялся с якоря при первом обнаружении катеров, чтобы иметь свободу манебра, разворачивая корабль для стрельбы и для уклонения от торпеды, даже несмотря на то что машины на эсминце не были вполне готовы… Вдруг катера выскочили из гавани и открыли пулеметный огонь светящимися пулями. Команда прижалась к палубе. Торпеда, пущенная в „Гавриила“, взорвалась снаружи у стенки против линкора „Петропавловск“. В это время артстаршина Сергей Буховец ползком добрался до третьего орудия, зарядил его и дал выстрел. Зарядил второй патрон и, поставив прицел на глаз, еще раз выстрелил. Снаряд попал в катер — разорвало бак с бензином, который, воспламенившись, разлился по воде. Заревом осветило еще два катера, развивавших полный ход. На помощь Буховцу сел в седло четвертого орудия командир Андрюшихин и тремя выстрелами потопил второй катер… Плавающие на поверхности воды англичане стали кричать: „Камрад, спасай!“ У нас была спущена шлюпка, и матросы подобрали несколько человек. Их переодели в наше обмундирование, а раненых перевязали… Вот кратенько и все. Я не участвовал при их первом опросе на эсминце. Он происходил в кают-компании. Жаль, что нет в живых машиниста Жигоцкого, который хорошо владел английским языком и был при опросе переводчиком. Из комсостава „Гавриила“ никто не спасся 21 октября… Трудно за сорок лет все удержать в памяти, могут быть и ошибки».
Нет, память не изменила старому гавриильцу. Его воспоминания совпадают со сведениями архивных материалов, а некоторые штрихи хорошо дополняют историю участия королевского флота в борьбе против первой социалистической республики.
Остается добавить, что, когда команда легла на палубу, чтобы не нести напрасных потерь, а Буховец и за ним Андрюшихин взялись за штурвалы наводки, сразу нашлись и помощники для подачи патронов, в числе которых можно назвать комендора Хазова, артстаршину Лукьянова, содержателя Лихушу и других.
Немного погодя отозвался бывший электрик «Гавриила» — полковник в отставке Семен Никитич Качкин.
Сохранившийся дневник позволил тов. Качкину написать очень обстоятельное письмо с любопытными подробностями. К чести корреспондента, надо отметить его предпосылку, приведенную в начале послания: «…Правда, дневник иногда требует проверки… Только на память полагаться нельзя». И все же удивляешься, что его воспоминания так мало расходятся с картиной, которую удалось восстановить после анализа других источников.
Оказались и расхождения. Так, например, вместо трех С. Н. Качкин насчитал четыре катера, потопленных огнем «Гавриила». Но если учесть ночную темноту, скорость катеров, маневр миноносца, уклоняющегося от торпеды, когда атакующие показывались то с одного, то с другого борта, и если вспомнить мерцающее освещение (вернее, ослепление) от горящего на воде бензина и блеск выстрелов «Гавриила», то подобная ошибка станет вполне понятной. А таких заблуждений, как производство командира катера № 24 Нэпира в командира дивизиона и в лорда, не избежал почти никто. Результаты работы следственной комиссии не опубликовывались, а Нэпир оказался старшим из офицеров, взятых в плен, и был потомком лорда Чарльза Нэпира [31].
Вот почему нецелесообразно приводить полностью воспоминания бывшего электрика и хочется показать только те места, которые подтверждают наиболее существенные факты и позволяют глубже понять боевое мастерство гавриильцев и сомнительные моральные качества наших противников.
Итак, слово предоставляется С. Н. Качкину, боевой пост которого позволял многое видеть лично: Качкин был хозяином «керосино-динамо» — вспомогательного агрегата, который помещался в надстройке около миделя (середины корабля).
«…С наступлением темноты вышли из гавани в очередное дежурство и бросили якорь на малом рейде против входа. Объявлена часовая готовность…
Долго не расходились в эту ночь (разговоры, песни и даже танцы под баян). Но к трем часам все, кроме вахты, спали…
Сначала был дан сигнал воздушной тревоги, когда в гавани раздался взрыв бомбы, а в небе послышались звуки пропеллеров…
Сигнальщики, которые слышали разговоры командиров на мостике, подтвердили, что появившиеся из-за угла Военной гавани катера были приняты в первые секунды за гидросамолеты. Поэтому позже поданный сигнал боевой тревоги оказался неожиданным…»
Интересен вывод тов. Качкина на основании этих наблюдений. Он убежден, что если бы англичане не послали самолеты раньше катеров, то атака последних оказалась более внезапной и, возможно, принесла бы интервентам значительный успех.
«На мостик, где уже был командир В. В. Севастьянов, спокойно поднялись начальник дивизиона Ростовцев и дивизионный комиссар Флягин…
Нам ясно были видны огненные шнурки светящихся пуль… Приходилось нагибаться или ползти на брюхе… но все добрались до своих постов…»
Далее, когда катера были опознаны, прозвучали первые выстрелы пушек «Гавриила».
«…У „керосинки“ я обернулся и увидел: взвилась ракета густо-зеленого цвета и, раздвоившись вверху на два ярких шарика, исчезла в воздухе…
Катера мчались бешеным ходом вдоль левого борта, поливая нас из пулеметов фосфорическими пулями…»
Затем описывается такая же картина с правого борта.
«Еще выстрел… Вспыхнул бензин и, разливаясь по воде, горел, ярко освещая нас, свои катера и водное пространство… Англичане, стоя в воде, продолжали строчить из пулеметов…
Новый выстрел, и комендор кормового орудия Антон Кронберг (латыш), подпрыгивая, радостно кричал: „Есть третий! Есть!“
Срочно спустили шлюпку, на которой в три очереди доставили девять пленных англичан… в том числе командира дивизиона, которого наши ребята приняли на борт и осторожно провели в кают-компанию. Еле передвигая ноги, он печальным взглядом окидывал нас, стоящих коридором.
Англичане, наверное, думали, что большевики сейчас начнут их есть живыми. Глаза блуждали, и было заметно, что они мучились неизвестностью.
Наш фельдшер перевязал раненых… У каждого на правой руке блестела золотая массивная браслетка с пластинкой, на которой выгравирована принадлежность к флоту и адрес.
Переодели в наше чистое белье. „Совсем стали как наши“, — улыбаясь, сказал один из кочегаров. Комиссар распорядился, чтобы им подали горячий чай с черным хлебом…»
Дальше следует беседа Ростовцева с Нэпиром (о попытках дедушки последнего; о том, что за всю войну с немцами они потеряли только один катер и им неясно, каким образом большевикам удалось утопить несколько).
«В дальнейшем англичане упорно отрицали наличие у них торпед, так как они якобы пришли для обеспечения гидросамолетов, чтобы подбирать летчиков с аэропланов, подбитых зенитной артиллерией…»
Гавриильцам пришлось показать Нэпиру зияющий свежий пролом в наружной стенке гавани, который мог быть сделан только взрывом торпеды. Но англичане упорствовали.
«Видя, что они явно врут, Ростовцев не пожелал больше с ними разговаривать…»
С. Н. Качкин не дает разъяснения этому факту, но он по-своему характерен и заслуживает внимания.
Ясно, что, напуганные своей же собственной пропагандой, интервенты ожидали стихийную реакцию со стороны «свирепых и некультурных большевиков». А в таких случаях (на практике колонизаторов с дикарями) важно погасить первый импульс, затянуть развязку, чтобы победители остыли. Отсюда эта нелепая ложь, которая все равно должна была раскрыться. Но, убежденные в наивности и технической неграмотности наших моряков, в их фанатизме и в отсутствии дисциплины, интервенты показали себя настоящими дикарями и рабами буржуазных предрассудков. Они совсем не знали, с кем имеют дело, и не представляли себе, как революционный энтузиазм сочетается с высокой дисциплиной и сознанием революционного долга. Да и что они могли знать о гуманных идеях марксизма-ленинизма, на основе которых строилась новая жизнь в новой России!
