– Для какой цели это нужно? – сухо поинтересовался Фельдман, закаменев лицом. Тоже мне, сфинкс задрипанный на Урале нашелся!
Сдерживая усмешку, я, ни секунды не колеблясь, честно и открыто пояснил:
– Для личной, Борис Николаевич, для сугубо личной! Большего, к великому сожалению, сказать не вправе. Уж простите великодушно.
– Ну что ж. Ваше законное право не вдаваться в мотивы и подробности. Но в таком случае я вынужден внести полную ясность по существу: ваше предложение совершенно неприемлемо! – отрезал заместитель гендиректора. – И не из-за моего к вам какого-то предубеждения, а просто потому, что такие вопросы единолично я не решаю, – явно передразнивая, он язвительно добавил: – Уж простите великодушно, любезный Евгений Михайлович, но ваш «сущий пустяк» не в моей компетенции. Уж поверьте слову делового – как вы сами утверждаете – человека.
Я было собрался откровенно и без лишней интеллигентной дипломатии высказать наглому старому еврею все, что о нем думаю, но вовремя сдержался, уловив какое-то подозрительное движение за спиной.
Быстро оглянувшись, убедился, что милая интуитивная осторожность и на этот раз меня не подвела. Хипишевать в данной ситуации было бы бесполезно и даже глупо-смешно. Да и опасно, по ходу.
В комнату вошла, по-кошачьи неслышно ступая в своих темных кроссовках «Рибок» целая группа, состоящая из четырех молодых людей в одинаковых серых костюмах. Кроме «прикида», четверка имела еще две внешне их роднящие отличительные черты – все ребята были черноволосы и атлетически сложены.
Цыпа, не растерявшись, тут же сунул в рот сигарету и, будто в поисках зажигалки, зашарил по карманам, расстегнув между делом куртку, чтоб освободить руке доступ к верному крупнокалиберному «стечкину» под мышкой. Молодец, ничего не скажешь. Школа Монаха.
К сожалению, лично мне расстегиваться не было никакого смысла: нынче я совершенно случайно оставил шпалер дома, в чем сейчас остро раскаивался. Никогда не стоит беспечно забывать, что вечный закон подлости не дремлет и только и ждет подходящего момента, дабы посильней подгадить человеку.
К счастью, трудная ситуация не успела перерасти в необратимо-фатальную.
Дверь снова раскрылась, впуская Тенгиза – одного из тех немногих армян, которых я имел сомнительную честь знать. У меня прямо гора с плеч свалилась.
– Монах? – не смог скрыть искреннего удивления мой черноволосый знакомец. – Что ты тут делаешь?
– Да вот шел мимо, дай, думаю, навещу хорошего человека, – усмехнулся я. – Как твой дядя Армен поживает? Здоров и бодр, несмотря на свой преклонный возраст?
– Дядя в полном порядке, – не захотел вдаваться в семейные подробности племянник, недовольно встопорщив усики над верхней губой. Не оглядываясь, махнул рукой своим подручным – свободны, мол.
Четыре живых зубодробительных механизма покинули комнату так же быстро и бесшумно, как и проникли в нее.
– А мне передали, что «синие» внаглую наезжают на заведение! – откровенно признался-посетовал Тенгиз, присаживаясь к нашему круглому стеклянному столу. – Кретины! Так каким ветром, Монах? И что тебе надо от Бориса? Говори прямо, как мужчина мужчине.
Я повторил давешнюю личную просьбочку насчет завтрашнего присутствия в гостинице нескольких моих девочек.
– Обещаешь, что клиентов они клеить здесь не будут? – уточнил дотошный Тенгиз.
– Ручаюсь! Разве что одного...
– Ясно. Незаметно берешь какого-то кадра под плотный колпак? – ухмыльнулся достойный сын армянского народа. – Хотя это меня не колышет. Главное, чтоб вреда заведению не было.
– Об этом можешь не беспокоиться, – заверил я. – Все будет культурно-интеллигентно. Ты ж меня знаешь!
– В том-то и дело, – с явным сомнением поглядел в мои честные глаза племянник Армена. – Ну да ладно, рискну. Обеспечу нескольким твоим проституткам беспрепятственный проход. Кстати, несколько – это сколько?
– Не более чертовой дюжины, – скромно отозвался я.
– Ого! Узнаю размах. Хорошо! Сделаю, раз уж пообещал. Больше просьб нет?
Я махом просек прозрачный намек и стал прощаться. Фельдману руку пожимать не счел нужным, глядя на его хмурую, недовольную морду. Заместитель гендиректора, злорадно ожидавший совсем иного финала переговоров, был явно разочарован. Козел – нечего добавить.
Когда мы с Цыпой выходили из гостиницы, я, дружески улыбаясь, подмигнул съежившемуся за стойкой портье:
– Что, землячок, одновременно на два фронта умудряешься работать? Очень чревато это для здоровья, между прочим. Как родного предупреждаю. Ладно, живи. Пока.
– Куда едем? Домой? – спросил Цыпа, с пол-оборота заводя наш мощный «мерс».
– Само собой! – зевнул я, культурно прикрыв пасть ладонью. – Завтра тяжелый день. Необходимо хорошенько выспаться.
Но наивная лучезарная надежда в скором времени блаженно уронить голову на пуховую подушку не оправдалась: вечный закон подлости.
Подъезжая к моему дому, Цыпа вдруг весь напрягся и резко сбавил скорость до черепашьей, положив «стечкин» себе на колени. Я сразу понял, что так обеспокоило телохранителя. У моего подъезда стоял «жигуль» с зажженными габаритными фарами и работающим мотором, но с поразительно темным салоном. Машина явно незнакомая – «серебряного» цвета. Впрочем, неровный лунный свет мог превратить в «серебро» любую светлую тачку.
Я присмотрелся к номерным знакам и облегченно откинулся на сиденье. Цыпа уже передергивал затвор своего «АПСа», но я остановил его суетливые приготовления:
– Все путем, брат. Это колеса нашего опера Инина.
Наглядно подтверждая мои слова, хлопнула дверца «Жигулей» и к застывшему «мерсу» бодренько зашагал майор, одетый в гражданский «прикид».
– Ладушки! Отдыхай, Цыпленок. Жду тебя утром к десяти. Счастливо!
Я тоже покинул машину и пошел навстречу представителю легавого племени.
– До утра ждать не рискнул. Слишком горячая информация, – отвечая на мой немой вопрос, объяснил свой поздний визит опер. – Поднимемся к тебе?
– Давай.
Когда мы заняли привычные места в гостиной у камин-бара, Инин как-то странно поглядел мне в глаза.
– Сначала поделись, Евгений, что за каша заваривается? Откуда у тебя взялся тот пермский телефонный номер?
Темнить особого резона я не видел и рассказал майору весь расклад, не уточняя, правда, из-за чего у нас возникли трения с Бароном.
– Теперь все стало на свои места, – задумчиво протянул опер, грея в лапах уже вторую стопку с «Наполеоном». – Насчет данного номерка есть весьма интересные новости...
– Хорошие? – полюбопытствовал я, невольно настораживаясь.
– Как сказать... Решай сам. – Инин выудил из внутреннего кармана пиджака ксерокопированный бумажный лист. – Вот, полюбуйся, Монах! Знакомая личность?
С листка на меня смотрела фотокопия обритого наголо мужика средних лет. Довольно специфическое фото – выполнено и анфас, и в профиль. Должно быть, в следственном изоляторе. Почему-то я с первого взгляда почувствовал к данному представителю «спецконтингента» смутную неприязнь.
– Что за тип?
– Это Александр Григорьев по кличке Григорий. Несмотря на свои тридцать пять лет, уже успел попасть в категорию особо опасных рецидивистов. Причем отрабатывается исключительно «по-мокрому». Давно должны были к стенке прислонить, но хитер, волчара, – доказать его причастность к умышленным убийствам органам никогда не удавалось. Два раза отсидел за «неосторожное» убийство и один раз за «превышение пределов необходимой обороны» со смертельным исходом. Хотя всем ясно, что это были заказные мокрухи. Отличные у Григория адвокаты, надо признать.
– Ну и зачем ты мне этого профи показал? – полюбопытствовал я, с невольным уважением снова взглянув на двойное фото коллеги.
– Не догадался еще? – ухмыльнулся опер, по-хозяйски наливая себе полную рюмку любимого марочного коньяка из бара. – Это ему, голубчику, позвонил Барон, срочно вызвав в Екатеринбург для работы. Для какой именно – сам должен понимать, Монах.
– Это на поверхности, майор. Барон надумал кого-то «заказать». Впрочем, кажется, я знаю, за чью голову Барон, сука, приз назначил...
