Дормидонт, Великий князь Лодимерский, сидел на широком подоконнике в своей светлице и навершием царского жезла колол грецкие орехи. Время от времени он смотрел в окно и широко, со слезой, зевал. Терем выходил окнами на широкий княжеский пруд. Темная вода у противоположного берега заросла зеленой ряской. Над берегом склонились ивы, опустив тонкие ветви прямо в воду. На бревенчатом плоту какая-то баба полоскала белье. Она с оттяжкой била тяжелым вальком по широченным мужицким порткам и приговаривала:

– Вот тебе, змей подколодный! Вот тебе, пьяница! Вот тебе, охальник!

Удары были такие увесистые, что, если бы по щучьему велению в них неожиданно оказался тот самый охальник и пьяница, он мигом бы лишился всех своих мужских недостатков и вынес бы из этой битвы только одни достоинства.

Такое проявление чувств невольно заставило Дормидонта встрепенуться. Он даже перестал зевать. А когда на мостках появилась статная девица, так и вовсе затаил дыхание. Девица подошла к краю плота и оглянулась на княжеские окна. Дормидонт мгновенно слетел с подоконника, стукнулся лбом о бревно, присел, затаив дыхание. Тут ему пришло в голову, что царская корона может его выдать. Он стащил ее с головы и осторожно положил на пол.

Тем временем девица, убедившись, что никто ее не видит, стянула с себя сначала сарафан, затем рубаху и осталась в чем мать родила. Дормидонт так и замер. Из полураскрытого рта вывалился кусочек непрожеванного ореха. Девушка была страсть как хороша! Дормидонт глядел на нее, мечтая только об одном – чтобы она повернулась. Девица повернулась, подставляя солнцу все свои прелести, затем сладко потянулась и, подняв тучу брызг, бросилась в воду.

– Танька, засранка! Нашла место, где купаться! – взвыла баба. – Всю воду перебаламутила. Вот я тебя вальком-то!

Но девица не слышала, она уже была на середине пруда. Дормидонт сидел на полу, тщетно пытаясь восстановить дыхание. Вот так красавица! Ну, прямо прынцесса из сказки! А моя-то корова, какова? Ни кожи, ни рожи, даром, что боярского рода! Да ладно – рожа! Ночью-то толком и не видно, какова она. Хоть бы огонечек в нутре был! А то ни соку, ни темперамента, и в самом деле – корова!

– Ваше величество, что с вами? – голос прозвучал так резко и неожиданно, что Дормидонт едва не скончался на месте:

– Ф-фу, Кощей! Когда-нибудь ты меня сделаешь дураком!

Великий канцлер тонко улыбнулся. На языке у него так и вертелось острое словцо, но вместо этого Кощей вежливо поклонился, прижав к груди костлявую ладонь:

– Ваше величество, вас невозможно сделать дураком!

– Это почему же? – обиженно засопел Дормидонт, сразу заподозрив в словах Кощея скрытую обиду.

– Вы, ваше величество, – светоч разума! А светоч погасить нельзя. Кстати, а что вы там такое увидели? – Кощей подошел к окну и некоторое время стоял неподвижно. Потом его лицо начало сереть, затем зеленеть, в какой-то момент на этой зелени появились багровые пятна. Великий канцлер не выдержал, судорожно подтянул штаны и забегал по комнате. Дормидонт с надеждой выглянул в окно, но коварная Танька уже натягивала сарафан.

– Безобразие! – бормотал канцлер. – Как можно в такой обстановке решать государственные дела? Сегодня же… нет, немедленно прикажу эту Таньку доставить ко мне! Я лично влеплю ей выговор!

– Я тоже хочу влепить ей выговор! – зарумянился Дормидонт.

– Вам нельзя, ваше величество! – быстро ответил Кощей. – Жена цезаря должна быть выше подозрений.

– О-ох! – напрягся Дормидонт.

– Тем более сам цезарь, – закончил свою мысль Кощей и перевел дух. Затем, подхватив обмякшего Дормидонта под руку, он повел его к двери: – Эмир кумарский приглашает вас к себе на посиделки. Он покажет вам танец живота!

– Тьфу на него! – обозлился Дормидонт. – Это что, новое похабство? Да мне и на рожу-то его смотреть противно, а ты говоришь – танец живота!

– Вы меня не так поняли! – осклабился Кощей. – Танец будут исполнять лучшие рабыни бухарского варьете!

– А-а-а, значит, не эмир? – оживился Дормидонт. – Ну, это другое дело. Только бы матушка-царица не узнала, а то снова визгу будет…

Сопровождаемый великим канцлером, Дормидонт вышел за дверь. В открытое окно влетал свежий ветер. Он нес с собой запахи цветущего луга, щебет птиц, нестройный гомон большого города. И вдруг все словно бы стихло: замерли цветы, замолчали птицы. Тяжелая угловатая тень надвинулась на окно. Через секунду в комнате стояло странное существо в монашеском балахоне с надвинутым на лицо капюшоном. Оглядевшись, незнакомец увидел лежащую на полу корону. Рядом валялся царский жезл. Незнакомец издал какой-то странный горловой звук и бережно поднял с пола символы государственной власти.

– Дормидонтушка, ты где, у себя, что ли? – послышался за дверью женский голос. – Ку-ку! Что ты делаешь, солнышко?

Незнакомец на мгновение замер, затем метнулся к окну и словно растворился в воздухе. Дверь в комнату открылась. На пороге стояла царица. Ее лицо с сахарной улыбкой окаменело. Улыбка сменилась гримасой капризного недовольства.

– Опять ушел, идол окаянный! Ох, и тяжко мне, затворнице, ох, и ску-учно! – царица залилась слезами и побежала к себе, на женскую половину.

Богатыри вышли от Святогора одновременно ублаготворенные и озабоченные. Яромир оглянулся на резную табличку «ШТАБ ДРУЖИНЫ» и сладко вздохнул:

– Никогда у меня столько денег не было!

– Это же командировочные, чудило! – хмыкнул Добрыня Никитич. – С ними надо поэкономней быть. А то просадишь в один раз, и запевай!

– А что запевать-то? – поинтересовался Яромир. – Я могу! Может, камаринскую?

– Да хоть «Хорст Вессель»! Вот окажешься без денег в Биварии, тогда и запоешь!

– Добрыня прав, – кивнул Алеша Попович, непонятно чему улыбаясь. – Валюту придется экономить.

– А попутный заработок? – нахмурился Илья. – Да нешто мы какого-нибудь франкмасонца тряхнуть не сможем? Не бойся, братишка! – Он положил тяжелую руку Яромиру на плечо. – Мы везде прорвемся! Мы ж богатыри, едрена вошь, а не тварь дрожащая!

Алеша Попович задумался было, чтобы возразить Илье, но в этот момент где-то недалеко бухнул колокол, послышались крики и кто-то завопил истошным голосом:

– Трево-ога! Перекрыть все ходы-выходы! Никого не пущать и не выпущать!

– Это Блудослав! – сказал Илья, сощурившись. – Ишь, как верещит сладко! Со слезой! Эх, давненько он у меня леща не зарабатывал! – Однако слова Муромца повисли в воздухе. Друзья сосредоточенно молчали и оглядывались. Наконец Алеша Попович решительно двинулся к воротам:

– Поспешим, друзья! А то, боюсь, задержимся здесь надолго!

– В самом деле! – согласился Добрыня. – Как бы нас не того… продержат за стеной до утра, ни собраться, ни выспаться!

Богатыри решительным шагом направились к воротам, но как раз в этот момент из-за угла вынырнул Блудослав с отрядом стрельцов. Увидев богатырей, он нехорошо осклабился и встал в воротах.

– И куда это мы направились? – осведомился он медовым голосом.

– Не твое собачье дело! – нахмурился Илья. – Кыш с дороги, не то голову откушу!

Однако командир стрелецкого войска не отступил, как это бывало обычно, а наоборот, даже шагнул навстречу:

– Ну, давай, попробуй! – ощерился он. – А мы так и запишем: царский-де указ нарушил, оказал сопротивление, нанес… – тут Блудослав невольно схватился за задницу и поморщился, – тяжкие телесные повреждения. Годков эдак на двадцать потянет. Боярину Матвееву как раз на строительстве БАМа колодники нужны.

– А что такое БАМ? – наивно поинтересовался Яромир.

Блудослав скосил на богатыря выпученный сердитый глаз:

– Эх ты, деревенщина! Биварско-Аглицкая магистраль – вот что такое БАМ! По нему долежансы на нутряном огне бегать будут. Так что будете окно в Европу прорубать, если ослушаетесь!

– И все-таки дам я наглецу пинка, ох, дам! – Илья уже занес было ногу для пинка, уже и Блудослав раскорячился, приготовясь, как двери штаба распахнулись, и на пороге показался Святогор: