Я ехал в подмосковный городок на курсы менеджмента и маркетинга.

В тот последний день пребывания фирмы в режиме чрезвычайного положения все закончилось благополучно. Дон и мой ротный, ставший бригадиром боевиков периферии, договорились о взаимовыгодном сосуществовании. Шеф мог облегченно вздохнуть. Я же утащил своего бывшего командира к себе в кабинет, и мы целый час мололи всякую чепуху, вспоминали то, что нас связывало, под конец выразив желание общаться почаще, если обстановка не осложнится.

Единственным непонятным вопросом для меня осталось то, что периферия нашего города пригласила мужика со стороны – ротный жил совсем не близко, в другом регионе. Как сказал Дон, – а он в этих делах понимает, – это беспрецедентный случай.

Впрочем, когда я попытался эту тему затронуть, новоявленный главарь ловко уклонился от разъяснений, а я не стал настаивать, чтобы не вызвать недовольства, подозрения и не испортить отношений.

Затем я отправился к Милке, которая ходила по квартире, надувшись, буквально пять минут, пока я до нее не добрался. И мы так славно провели время, что утром мне пришлось спуститься к телефонной будке (у Дона аппарат с определителем) и сообщить шефу, что я здорово заболел – очевидно, последствия нервных потрясений.

Это продолжалось еще три дня. Утром я ходил к таксофону и докладывал, что еще не выздоровел. Дон интересовался, какого черта я не дома, и грозился оштрафовать на сумму, составляющую недельный заработок.

А когда на четвертый день я прибыл в офис, шеф, лучезарно улыбаясь, сообщил, что звонил какой-то там его знакомый и обрадовал, что для нас есть одно местечко на очень престижных курсах менеджмента и маркетинга где-то в Подмосковье. Курсы длятся два месяца, открываются через три дня, и завтра утром я туда уматываю. Вот билет. Зайдите, молодой человек, в бухгалтерию, получите командировочные и зарплату за два месяца вперед. «Ха-ха» три раза…

Видимо, Дону здорово возжелалось на некоторое время спровадить меня куда подальше. Рояль в кустах – ни с того ни с сего – эти курсы менеджмента. Ни полгода, ни месяц, ни неделю назад ни о каких курсах и речи не было. А ведь мы только на днях обсуждали, каким образом мне дальше существовать в стенах фирмы…

И вот уже я валялся на диване в купе СВ. Напротив сидел представитель правоохранительных органов, скромно читая газету и не делая попыток заговорить.

Это был маленький, молоденький и страшно худющий лейтенант милиции с огромным кадыком и печальными глазами. Форменная рубашка на нем висела, как на вешалке для брюк.

Он тихо вошел в купе, вежливо поздоровался, разложил свои вещи, робко присел на диван, развернул газету и минут сорок читал, избегая смотреть в мою сторону и не испытывая, судя по всему, желания заговорить…

Поскучав некоторое время, я предложил ему вмазать по пятьдесят граммов и достал из кейса бутылку «Александра» и бутерброды с красной икрой.

Сначала лейтенант скромно отказывался, а потом вдруг засветился весь, неуклюже вытащил из своего потрепанного портфеля «Белого аиста» с поблекшей этикеткой и торжественно сообщил, что он гостил у бабки и в бабкином погребе обнаружил вот эту бутылку десятилетней давности. А поскольку у него сегодня именины, с него причитается. Так что спрячьте своего «Александра». Будем не торопясь смаковать дореформенный. Ну что ж, сударь, извольте. Вот и познакомимся…

Когда я очнулся, почувствовал себя вовсе не скверно, а просто ужасно. Казалось, что глаза налились кровью. Очень болела голова – наверно, так она болит при менингите в последней стадии. Совершенно не хотелось двигаться, и в мозгу пульсировала красным шрифтом на черном фоне, тяжело бухая в такт ударам сердца, надпись «кормить Ихтиандра».

Это наследие прошлого. Так всегда выражался мой папанька, когда я настойчиво интересовался, что это за странные звуки он издает в туалете после состоявшегося накануне обильного приема на грудь. Дескать, в унитазе, сына, живет человек-амфибия, Ихтиандр то бишь, и его, ничего не поделаешь, надо кормить время от времени, чтобы бедолага не завернул ласты…

Так и осталась у меня устойчивая ассоциативная связь между чудесным человеком-рыбой и неприятным актом возврата содержимого желудка.

Желание кормить Ихтиандра было столь велико, что на некоторое время полностью исключило все другие позывы, и я как человек околоинтеллигентный, который не ощущает поблизости пригодного для отправления внезапно возникшей надобности места, мобилизовал все имеющиеся в наличии внутренние резервы, чтобы справиться с этой напастью.

Подышав ритмично носом, как советуют некоторые близкие к медицине субъекты, я кое-как одолел приступ подступающей тошноты и спустя некоторое время почувствовал желание разобраться в ситуации.

Хорошенько принюхавшись, убедился в том, что ничем мерзким не пахнет, скорее наоборот. Затем ощутил, что температура окружающей среды вполне сносная. И только после этого рискнул разлепить веки.

Я находился в небольшой, порядка пятнадцати квадратов, комнате. Лежал на полутораспальной кровати с жестким упругим матрацем и накрахмаленным бельем и при этом, будучи накрыт простыней, сразу не заметил, что из предметов одежды на моем ослабленном теле имелись лишь трусья.

Вытащив руки из-под простыни, я с удивлением обнаружил еще кое-что. На левом запястье красовался массивный браслет из нержавеющей стали шириной сантиметров пять-шесть, выполненный из вплотную примыкающих друг к другу звеньев и непонятно каким образом запирающийся.

Попытался его снять и убедился – бесполезно. Чтобы избавиться от этого неожиданного аксессуара, мне понадобится либо лазерный резак, либо как минимум ножовка по металлу.

Зафиксировав на всякий случай тот факт, что меня без моего ведома лишили одежды, я собрался с духом, скорчил страдальческую рожу и приподнялся на локте – надо было осмотреться.

Угу… Обои в голубую сеточку, на полу – ковролин, возле изголовья кровати – симбиоз тумбочки с торшером, в полуметре у стены – небольшой стол и жесткое рабочее кресло. В противоположном углу – пластмассовый «Фунай», а на нем «лентяйка». Интерьер дополняли три совершенно одинаковые двери и узкое окно с закрытыми жалюзи.

Понаблюдав некоторое время, я с грехом пополам выполз из кровати и очень неторопливо отправился проводить рекогносцировку.

Первым делом, естественно, я попытался посмотреть, что там творится за окном. Попытка оказалась безуспешной – жалюзи, созданные из какого-то плотного и гибкого материала, были застопорены под углом 45 градусов, и, с большим трудом склонив голову набок, я получил возможность видеть лишь голубое небо без единого облачка.

Пошарив возле окна в поисках регулировочного устройства и не обнаружив такового, я пришел к выводу, что жалюзи регулируются откуда-то извне. Затем попытался отогнуть полоски руками, но двигаться не хотелось вообще, а тем более напрягать ватные конечности, так что, бросив это дело на начальной стадии, я отправился далее.

В метре от окна находилась дверь, и она была заперта. Это я определил чисто эмпирически: с минуту бестолково толкал ее грудью и некоторой частью лба и дергал за ручку, выполненную в форме розочки из оргстекла.

Сокрушенно пожав плечами, я переместился к следующей стене и, обогнув телевизор, вцепился в ручку другой двери и потянул ее на себя. Тупо уставившись в открывшуюся моему взору стену, я некоторое время ее созерцал, затем поднял голову и определил, что это встроенный платяной шкаф: сверху была полка, а чуть ниже – металлическая перекладина, на которой сиротливо зависли трое плечиков.

И вот наконец последняя дверь. Открыв ее, я обнаружил санузел, отделанный голубым кафелем, – небольшое, но, насколько позволяло определить освещение, довольно чистое помещение.

Выключатель находился возле двери, в комнате. Щелкнув им, я получил возможность более тщательно рассмотреть устройство санузла. Ничего особенного: голубая раковина, над ней – овальное зеркало с полкой для туалетных принадлежностей, сбоку – вешалка с двумя полотенцами – махровым и вафельным, как в гостинице, еще сидячая ванна и голубого же цвета унитаз с компакт-бачком.