Это воскресенье выдалось особенно тяжким. Из окна кабинета он посмотрел на лужайку с пожухлой травой. Собирался снег. Сухая трава казалась чуточку светлей от тепла; он подумал, что это из-за слабенького солнца. Он сузил глаза. Солнца нигде не было видно. Он закрыл Сётэцу и отложил в сторону. Чего он ожидал? Чтобы вышло солнце? Чтобы повалил снег? Он зябко размял морщинистые руки. Снова взглянул на лужайку. Солнечный лучик тотчас упал в унылый сад.

Он спустился во двор.

Над лужайкой металась одинокая бабочка-голубянка. Он наступил на нее своими деревяшками. Затем присел на скамейку на углу сада, снял гэта и взглянул на подошву. На ней сияли чешуйки с изморозью и пылью. В душе у Сюнсукэ посвежело.

В сумраке веранды появился силуэт.

— Хозяин, ваш шарфик! Шарфик!

Престарелая служанка кричала без робости. На руке у нее висел серый шарф. Она переобулась в уличные гэта и посеменила в сад. В глубине дома забренчал телефон. Служанка развернулась и бросилась обратно. Для Сюнсукэ этот прерывистый резкий звонок был подобен звуковой галлюцинации. В груди у него заколотилось. Видение, которое много раз обманывало его, выплыло перед его глазами: не Юити ли был на том конце провода?

Они условились встретиться в «Рудоне». Юити сноровисто пробирался сквозь воскресную толчею в Юракутё, куда приехал на трамвае со станции «Канда». Всюду прогуливались мужчины и женщины. Ни один из этих мужчин не был столь красивым, как Юити. Женщины украдкой посматривали на него. Смелые женщины оборачивались вслед. В этот момент они забывали о присутствии своих мужчин. Юити упивался абстрактным счастьем женоненавистника.

В дневное время «Рудон» не отличался от обычных чайных. Клиентами тоже. Юноша сел на свое всегдашнее место в конце зала. Снял шарф и пальто, протянул руки к газовому обогревателю.

— Ютян, ты давненько не захаживал сюда. С кем у тебя сегодня свиданьице? — полюбопытствовал Руди.

— С дедушкой, — ответил он.

Сюнсукэ еще не пришел. Женщина с лисьим лицом за столом напротив, положив руки на замшевые, слегка замаранные перчатки, нежно ворковала с мужчиной.

Юити поджидал Сюнсукэ, горя от нетерпения. Он чувствовал себя как ученик, который из шалости что-то подложил на учительский стол и нервно ожидает, когда придет преподаватель и начнет урок.

Минут через десять появился Сюнсукэ. На нем было черное приталенное пальто с вельветовым воротником, в руках — портфель из свиной кожи. Он подошел молча и присел напротив Юити. Старик не сводил с юноши сияющих глаз, как бы обволакивая его своим взглядом. Юити находил этот взгляд неописуемо глупым. Вот именно! Ничему не научась, сердце Сюнсукэ вновь стало строить сумасбродные прожекты.

Пар над чашками кофе умиротворял их молчание. Они заговорили разом, неуклюже; их слова столкнулись. Как ни странно, Сюнсукэ смутился, как мальчик.

— Долго не виделись, — сказал Юити. — Я готовился к экзаменам, а потом в семье не ладилось. Кроме того…

— Ну ладно, ладно! — простил его сразу Сюнсукэ.

За то короткое время, пока он не видел Юити, юноша изменился. Его слова, каждое из них, было беременно взрослыми секретами. Все свои болячки, которые он раньше не робел выказывать откровенно, теперь были крепко спеленуты антисептическими бинтами. Юити выглядел так, будто не был подвержен никаким страданиям.

Сюнсукэ подумал: «Пусть врет сколько угодно. Мальчик, кажется, уже вышел из возраста, когда делают признания. При всем том, что в его возрасте искренность видна на лице. Это искренность возраста, который предпочитает ложь вместо признания».

Затем он спросил:

— Как госпожа Кабураги?

— Отныне я обретаюсь подле ее коленей, — признался Юити, подумав, что Сюнсукэ уж наверняка наслышан о его секретарской работе. — Она не может жить, если меня нет рядом с ней. Она схитрила, уговорив мужа взять меня личным секретарем. Теперь мы встречаемся, по меньшей мере, каждые три дня.

— А эта женщина стала упорной, не так ли? Тихой сапой, через черный ход, а своего счастья добьется.

Юити запротестовал, нервно повысив голос:

— Уж какая есть!

— Да ты ее защищаешь! Уж не влюбился ли?

Юити едва не рассмеялся.

Впрочем, им не о чем было говорить, кроме этой темы. Они походили на любовников, которым до свидания хотелось поговорить о многом, а как встретились, то все разом и позабыли. Сюнсукэ ничего не оставалось, как объявить о своем первоначальном решении.

— Сегодня вечером я уезжаю в Киото.

— Правда?

Юити безо всякого интереса взглянул на его портфель.

— Ну и как, ты не хочешь поехать со мной?

— Сегодня вечером?

Глаза юноши округлились.

— Когда ты позвонил мне, я тотчас решил поехать сегодня вечером. Смотри, у меня два билета в спальный вагон, один — твой.

— Но я…

— Позвони домой и сообщи. И все будет в порядке. Давай я поговорю с ними и извинюсь за тебя. Мы остановимся в отеле «Ракуё», что напротив вокзала. Позвони также госпоже Кабураги. Пусть озадачит своего графа. Она доверяет мне, в конце концов. Останься со мной до отъезда. Я отведу тебя, куда ты пожелаешь.

— А моя работа?

— Иногда нужно оставить работу.

— А экзамены…

— Я куплю тебе необходимые для экзаменов книги. За три дня этого путешествия сможешь прочитать хотя бы одну книжку. Ты согласен, Ютян? У тебя усталое лицо. А вояж — лучшее лекарство. В Киото ты расслабишься…

Юити вновь испытал бессилие перед этим странным натиском. Он подумал-подумал и согласился. Этот поспешный отъезд — он сам того не осознавал — был тем, чего требовала его душа. Если бы не эта возможность, то он наверняка куда-нибудь да отправился бы в это тоскливое воскресенье.

Сюнсукэ быстренько сделал два звонка. Страсть прибавила ему энергии сверх обыкновенного. До отправления поезда оставалось еще восемь часов. Он вспомнил о брошенных гостях; подумал о наставлениях для Юити; о кинотеатрах, данс-холле, ресторанах. Юити не обращал внимания на своего старого покровителя; Сюнсукэ был вполне счастлив. Придумав, как развлечься в городе до отъезда, они тронулись в путь легкой, пьяноватой походкой. Юити тащил портфель Сюнсукэ. Сюнсукэ вышагивал широко, по-юношески; его дыхание оживилось. Их пьянила свобода от необходимости возвращаться куда-либо этим вечером.

— Сегодня я вовсе не хотел возвращаться домой, — признался Юити.

— Такое всегда бывает — когда ты молод. Бывают дни, когда кажется, что ты живешь как мышка. В такие дни больше всего ненавидишь свою мышиную жизнь.

— Что делать в такие дни?

— Ну, сначала ты грызешь как мышка. Затем появляется дыра. Если не можешь сбежать, то можно хотя бы высунуть наружу свою мордочку.

Они остановили новенькое такси и поехали на вокзал.

По прибытии в Киото в тот же день после обеда Сюнсукэ взял напрокат автомобиль и повез Юити на экскурсию в храм Дайгодзи[42]. Когда они проезжали вдоль зимних полей в долине Ямасина, то могли подробно разглядеть из окна машины заключенных местной тюрьмы, трудящихся над ремонтом дороги. Перед ними словно разворачивался свиток мрачной средневековой повести в картинках. Некоторые арестанты вытягивали шеи, с любопытством заглядывая внутрь автомобиля. Робы каторжников были темно-синими, напоминая цветом северные моря.

— Какие бедняги! — пожалел осужденных Юити.

Молодого человека обычно занимали только утехи жизни.

— А меня это нисколько не трогает, — сказал старик с сарказмом. — Когда достигнешь моего возраста, наверное, ты тоже освободишься от страхов, разбуженных силой твоего воображения. Вот такое наше стариковское счастье! И не только это, слава тоже обладает странным влиянием. Несчетное количество людей — даже не припомню, видел ли их раньше, — осаждают меня с таким видом, будто я должен им что-то. Короче говоря, меня разрывают все жаждущие моего отклика на свои бесчисленные чувства, эмоции, страстишки. Если я не отзовусь хотя бы на одно из их чувств, то на меня навесят клеймо изувера. Жалость к горемычным, милосердие к нищим, благословение счастливым, понимание влюбленным — словом, в моем банке сочувствия, существуй он на самом деле, я всегда должен конвертировать в золото все циркулирующие в обществе кредитные билеты. Если я этого не сделаю, доверие к банку рухнет. Впрочем, оно упало настолько, что меня сейчас уже ничто не волнует.