Ясуко увидела Юити. Он вальсировал с той же самой женщиной в китайском платье. На этот раз она проследила за ними без улыбки.

Кабураги тоже обвела их долгим взглядом. Она не знала партнершу Юити. Насмешливый дух Кабураги измывался над ее фальшивыми нефритами вокруг шеи и над всем этим претенциозным карнавалом филантропии. Она не бывала на этих балах прежде, вот и не случилось ей познакомиться с Кёко — одной из распорядительниц этой вечеринки.

Юити закончил танцевать обещанные пять туров.

Кёко отвела его к своему столику и представила своей компании. Он колебался, когда же признаться во лжи о том, что жена его не пришла, пока не появился однокурсник, веселый паренек, побывавший у столика Кабураги, и не заметил Юити.

— А, вот ты где, беглец! Жену бросил, сидит она за тем столом одна-одинешенька уже давно! — воскликнул он.

Юити взглянул на Кёко. Та посмотрела на него и тотчас отвела взгляд.

— Ну, идите же скорей, умоляю вас. Какая жалость! — сказала Кёко.

Ее совет, ее голос, учтивый и спокойный, бросил Юити в краску стыда. Это нередко бывает, когда честолюбие подменяет страсть. Удивляясь собственной смелости, Юити подошел к Кёко.

— Я хотел бы поговорить с вами, — выпалил он и отвел ее в уголок.

Холодная ярость переполняла Кёко. Юити не придал значения всей силе своей страсти, но если бы он сделал это, то ему было бы понятно, почему эта красивая женщина покорно поднялась со своего стула и, будто одержимая, последовала за ним. Его глаза, и без того темные от природы, еще больше потемнели, весь его понурый вид выражал искреннее чувство вины.

— Я солгал, — признался Юити. — Нет мне прощения. Ничего не поделаешь. Я боялся, что, если скажу правду, вы никогда не станете танцевать со мной.

У Кёко распахнулись глаза на этого отмеченного печатью искренности и чистоты юношу. Она немедленно простила Юити, почти доведенная до слез женским великодушием, которое поставило ее на грань самопожертвования. Он поспешил к столику своей жены. Глядя ему вслед, эта чувствительная женщина запомнила наизусть все мельчайшие складочки на спине его костюма.

По возвращении на прежнее место Юити обнаружил госпожу Кабураги, которая обменивалась шутками в развеселившейся компании мужчин, и поневоле вовлеченную в эту атмосферу грустную Ясуко, а также Сюнсукэ — он как раз собирался уходить. Во что бы то ни стало Сюнсукэ хотел избежать конфликта с Кёко в присутствии этих людей. Завидев, что его подопечный возвращается, он поторопился со своим уходом.

Юити почувствовал себя неловко здесь и вызвался проводить Сюнсукэ до лестницы.

Тот смеялся от души, когда услышал, как отреагировала Кёко. Он похлопал Юити по спине и сказал:

— Сегодня ночью не балуйся со своим мальчиком. В этот вечер ты сможешь исполнить свой супружеский долг как никогда лучше, порадуй свою жену. Кёко встретится с тобой через пару деньков совершенно случайно. Я свяжусь с тобой, дам знать когда.

Старый писатель по-молодецки пожал его руку. Спускаясь по устланной красным ковром лестнице, которая вела к главным дверям, он на ходу засунул руку в карман. Пальцы наткнулись на что-то острое. Это была старомодная опаловая заколка для галстука. Еще раньше он заглянул к Минами, чтобы пригласить Юити и его жену поехать вместе. Перед тем как они стали выходить, матушка пригласила их знаменитого друга в гостиную и вежливо вручила эту вещицу в память о ее умершем муже.

Сюнсукэ с благодарностью принял этот подарок из ушедшей эпохи. Он представил, как потом она по-матерински скажет Юити: «Когда даришь подобные вещи, ты можешь смотреть на людей с открытой душой».

Он посмотрел на палец. Капелька крови застыла на нем, словно драгоценность. Кровь в его организме уже давно стала такого цвета. Он удивился проделкам судьбы, которая позволила старому человеку с больными почками нанести Сюнсукэ такую нечаянную телесную рану только потому, что он — женщина.

В этом баре никто не выяснял, где живет и кто такой Юити Минами. Все звали его просто — Ютян. Это было место, куда он пришел, чтобы повидаться с Эйтяном — тем самым пареньком, который неумело, по-детски нацарапал для него план расположения бара.

Типичный чайный магазинчик под вывеской «Рудон» открылся после войны на углу квартала Юраку. Позднее он превратился в мужской клуб по интересам. Сюда заявлялись компаниями ничего не знавшие о специфике этого заведения простые посетители, выпивали кофе и отбывали в прежнем неведении.

Владельцем этой кофейни был евроазиат во втором поколении, невысокий стройный мужчина сорока лет. Все звали этого предприимчивого бизнесмена — Руди. Юити стал называть его так по примеру Эйтяна только с третьего своего посещения.

Руди проживал в районе Гиндза уже лет двадцать. До войны он держал заведение в Западной Гиндзе под названием «Блюз». У него работали девушки и пара-тройка смазливых мальчиков. И с некоторых пор к Руди стали наведываться гомосексуалисты.

Эти мужчины, наделенные животным инстинктом распознавать себе подобных по нюху, не пропускали, как муравьи сладкое, ни одного заведения, где хоть сколько-нибудь заваривалась такая атмосфера.

С трудом верится, что до войны Руди не был осведомлен о тайном существовании этого сообщества. У него были жена и дети, однако свое пристрастие к другим объектам он воспринимал всего лишь как болезненное отклонение. В ресторан он пристраивал красивых мальчиков, отобранных по своему вкусу. Когда сразу после войны Руди открыл в квартале Юраку свое заведение, он организовывал дело таким образом, чтобы там всегда можно было лицезреть пять-шесть официантов. Местечко стало популярным среди маргинального сообщества и в конце концов превратилось в подобие клуба для мужчин. Он понял, какую репутацию обрело его заведение, и принялся совершенствовать свою торговую политику. Предвидя, что однажды пришедшие отогреть свое одиночество люди уже никогда не смогут добровольно расстаться с его баром, Руди разделял своих клиентов на две группы: молодых, очаровательных, обладающих магнетической силой — их появление у него могло принести заведению процветание; и богатых гостей, которые щедро спускали шальные деньги в его кассу. Руди подсаживал клиентов из молодежной категории к состоятельным гостям, однако, когда один из его постоянных мальчиков, приглашенный в апартаменты, сбежал от клиента прямо у дверей гостиницы, Юити услышал спустя пару дней, как хозяин осыпал его руганью: «Ты позоришь мое имя! Тьфу! Никогда в жизни не сведу тебя с хорошим господином, и не проси даже!»

По утрам Руди занимался своим макияжем, уходило на это часа два. За ним тоже водились странные невинные привычки, которые общество не осуждает, но и не приветствует: «Я смущаюсь, когда мужчины смотрят на меня». И всех, кто смотрел на него, он без обиняков принимал за гомосексуалистов. Даже младшие школьники, завидев его на улице, с изумлением оборачивались ему вслед. Этот сорокалетний мужчина носил костюм, как у цирковых артистов, а также усы а-ля Рональд Колман, которые всегда подкручивал — то вверх, то вниз, то потолще, то потоньше, — согласно своему настроению.

Публика собиралась здесь, как правило, после заката. Из музыкального автомата в глубине бара всегда звучали танцевальные мелодии. Это делалось из осторожности, чтобы тайные частные разговоры не были слышны другим посетителям. Руди всегда занимал позицию на стуле в глубине зала, но, когда обслуживался дорогой шикарный клиент, он выныривал из своего угла, чтобы взглянуть на счет. И затем объявлял подобострастным голосом: «Ваш счет, пожалуйста!» От такого изысканного обхождения клиент порой раскошеливался и переплачивал в два раза.

Когда в дверях появлялся гость, все присутствующие тотчас смотрели на него. Их глаза лучились, и вошедший буквально купался в сиянии. Разве кто-то мог гарантировать, что из-за этой стеклянной двери не появится внезапно воплощение идеала, который каждый ищет столько времени? В большинстве случаев их ждало разочарование, и взгляды затухали. Оценка этими экспертами выносилась в одно мгновение. Когда входил молодой человек, ничего не знающий о заведении, его могли ошеломить разговоры за каждым столиком о его личности, услышанные им порой из-за того, что музыка играла недостаточно громко. «Что за типчик? Ни то ни се». — «А, тот, что ли? Он везде вращается». — «Носик махонький! Кажись, инструмент у него такой же маленький». — «Нижняя губа оттопыривается, не люблю такие целовать». — «А галстук ничего, модненький». — «Хотя сексапильность его на нуле».