Иностранец перешел к другим иностранцам, и Сюнсукэ воспользовался моментом, чтобы представить Юити:

— Это Минами-кун. Он уже давно просит меня познакомить его с тобой, но я не находил возможности. Он еще студент и, как это ни прискорбно заметить, уже женат.

— Правда? Такой молодой. Сейчас все хотят рано жениться.

Сюнсукэ продолжил в своем духе:

— Еще до свадьбы он просил, чтобы я познакомил вас, и с тех пор Минами-кун сердится на меня. Говорит, что впервые увидел тебя за неделю до свадьбы на вечеринке в начале осени.

— Ну, если так… — осеклась на полуслове Кёко, и в этот момент Юити вопросительно взглянул на Сюнсукэ. — Ну, раз так, то женат он всего ничего — три недели. В тот вечер было жарко, помните?

— Когда он увидел тебя впервые, — говорил Сюнсукэ тоном, не допускающим возражений, — его осенила ребяческая причуда. До женитьбы он хотел станцевать с тобой пять туров. Это правда, именно с тобой! Не красней! Если бы он сделал это, то мог бы жениться без сожаления. В итоге он женился, так и не осуществив своего заветного желания. От мысли этой он никогда не отказывался и попрекает меня. Говорит: «Я знаю тебя, какой ты забывчивый!..» Сегодня, ты сама видишь, он пришел один, без жены. Ты можешь исполнить его желание? Он будет счастлив станцевать с тобой пять туров подряд.

— Это простая просьба, — великодушно согласилась Кёко, скрывая всплеск своих эмоций. — Боюсь разочаровать молодого человека, как бы он не ошибся в выборе своего партнера.

— Вот и ладно, танцуй, Юити! — напутствовал Сюнсукэ.

Он направился в комнату отдыха, а двое вошли в полумрак танцевальной залы.

У столика в углу гостиной Сюнсукэ задержал его друг с семейством; его усадили на стул, откуда была хорошо видна госпожа Кабураги в трех-четырех столиках от них. Она только что вернулась, сопровождаемая иностранцем, с танцев и, кивнув Ясуко, присела напротив нее. Эта картина с двумя несчастными женщинами, если посмотреть издали, прочитывалась как длинная изысканная повесть. На груди Ясуко уже не было орхидеи. Женщина в черном платье и женщина в светлом от нечего делать обменивались взглядами. Словно медалями.

Несчастье людей, заглядывающих в окна снаружи, обладает красотой большей, чем смотрящие изнутри. Это потому, что печаль их не проникает через оконную раму и не обрушивается на нас.

Толпы людей подчинялись деспотизму музыки, которая устанавливала свой порядок. Музыка, похожая на чувство затаенной усталости, продолжала методично двигать людьми. Где-то в глубине этого музыкального потока зияла пустота — музыка не могла заполнить ее, — и Сюнсукэ казалось, что он наблюдает за госпожой Кабураги и Ясуко сквозь это вакуумное окно.

За столом семнадцати-восемнадцатилетняя молодежь дискутировала о кино. Старший сын, служивший в отряде наступательных сил и одетый в роскошный костюм, объяснял своей девушке, чем отличаются двигатели на автомобиле и аэроплане. Его мать разговаривала с подругой об одной изобретательной вдовушке, которая мастерила на заказ стильные сумочки для покупок из старого перекрашенного пледа. Эта подруга была женой бывшего олигарха, который вовлек ее в спиритические сеансы с тех пор, как погиб на войне его единственный сын. Глава семейства, назойливо подливая пива в бокал Сюнсукэ, повторял:

— А как вам вот это? Что если сделать повесть из моей семьи, это можно? Взять вот так, как оно есть, ничего не упуская, и описать! Вот посмотрите, какой персонаж выйдет из моей жены, такой чудачки!

Сюнсукэ улыбнулся и оглядел присутствующих. Главе семьи с его гордостью ничего, увы, не светило. Семей, подобных его, водилось много. И мало чем отличались они друг от друга, поэтому поневоле представлялись одной семьей, которая боролась со скукой шпионскими романами и заботами о своем здоровье.

Писателя, впрочем, давно ждал его пост. Пора было возвращаться к столику госпожи Кабураги. Если он задержится надолго, то его заподозрят в сговоре с Юити.

Когда он приблизился к своему месту, Ясуко и госпожа Кабураги как раз поднялись, чтобы ответить на приглашение какому-то мужчине. Он опустился на стул рядом с Кабураги, который остался в одиночестве.

Он не спросил, где пропадал Сюнсукэ. Молча налил ему виски с содовой.

— Куда ушел Минами? — спросил он.

— Я видел его некоторое время назад в холле.

— Правда?

Кабураги скрестил руки на столе, выставил вверх два указательных пальца и уставился на них.

— Ты взгляни-ка! Совсем не дрожат! — сказал он.

Сюнсукэ ничего не ответил, глянул на часы. Он прикинул, что на пять танцев уйдет минут двадцать. Учитывая время, которое он проторчал в вестибюле, уже прошло минут тридцать — молодой жене, впервые пришедшей на бал с мужем, это нелегко вытерпеть.

После первого же танца госпожа Кабураги и Ясуко вернулись к своему столику. Обе женщины были немного бледны. Обеих распирало желание обменяться неприятными суждениями об увиденном, однако по каким-то причинам они пока удерживались от разговора, обошлись скупыми замечаниями.

Ясуко погрузилась в мысли о своем муже, который завершил второй тур с женщиной в китайском платье. Она улыбалась ему, когда они оказывались рядом, но Юити не посылал ей вслед свою улыбку — возможно, потому, что просто не видел ее.

До замужества Ясуко мучилась подозрениями — они так и подстрекали ее сказать: «У Юити завелась подружка». После свадьбы, однако, она разом распрощалась с ревностью. Если быть точным, она рассталась с ней благодаря новоприобретенной силе рационализма.

Скучая, Ясуко то стягивала с рук перчатки, то снова надевала их. Свои перчатки цвета лаванды. Когда она надевала их, ее потерянный взгляд слепо нашаривал какого-нибудь постороннего человека…

Так и есть! Рассудок Ясуко расправлялся с ревностью. Еще раньше, на курорте К., ее переполняли тревога и предчувствие беды, вызванные сплином Юити. После замужества она стала размышлять и взвалила на себя — из наивной девической гордости — всю ответственность за его настроение. Она решила, что причина его пробудившихся терзаний кроется в том, что жена была недостаточно отзывчива к его супружеским успехам. И с этой точки зрения те проведенные на курорте К. три ночи, когда между ними ничего не произошло, три нескончаемых мучительных для Юити ночи, стали первым свидетельством его любви к ней. Он, несомненно, старался перебороть свою страсть.

В ту ночь его сковал страх быть отвергнутым, и нет сомнения в том, что этот страх питался его чрезвычайно сильным юношеским самолюбием. Ясуко поняла отчетливо, что завоевала это приятное право высмеять и презреть свои прошлые детские подозрения насчет Юити, будто у него водилась подружка, когда они еще женихались; и в конце концов, у нее, неопытной девушки, молчащей, словно камень, с застывшим телом все три ночи подряд, не было доказательств его чистоты более действенных, чем его руки-скромницы.

Их первый визит после свадьбы в отчий дом был счастливым. Юити расположил к себе ее родителей, в их глазах он еще в большей мере показался консервативным юношей, и будущее его в отцовском универмаге, где многообещающий красавец мог бы понравиться покупательницам, было твердо гарантировано.

Он производил впечатление сына почтительного, честного, радеющего о своей репутации.

В первый же день, когда он возобновил после свадьбы занятия в университете, Юити стал возвращаться домой поздно вечером, оправдываясь тем, что его заманили на угощение настырные приятели. Ясуко не нуждалась в увещаниях своей умудренной свекрови, чтобы самой догадаться, что общение ее новоиспеченного мужа с этой дурной компанией будет продолжаться и впредь.

Ясуко снова стянула с рук свои фиолетовые перчатки. Внезапно ее охватила тревога. Она испугалась, когда взгляд ее натолкнулся, словно на себя в зеркале, на лицо госпожи Кабураги с точно таким же выражением испуга. Будто Ясуко заразилась своей печалью от необъяснимой меланхолии Кабураги. «Может быть, это потому, что между нами есть какое-то родство?» — предположила Ясуко. Вскоре их обеих пригласили на вальс.