— Если я женюсь…

— В таком случае я буду совершенно необходим тебе! — самоуверенно заявил старик.

— Ютян здесь? — спросила Ясуко из-за раздвижной бумажной перегородки.

— Входи, входи! — пригласил Сюнсукэ.

Ясуко отодвинула перегородку и тотчас встретилась взглядом с Юити, который непроизвольно обернулся. В глаза ей бросилась чарующая красота молодого улыбающегося мужчины. Улыбка его сияла каким-то просветлением ума. Никогда прежде Юити не излучал такой красоты, как в это мгновение. Будто ослепленная, Ясуко захлопала ресницами. Вслед за этим Ясуко, как всякую впечатлительную женщину, невольно пронзило предчувствием счастья.

Ясуко только что вымыла голову в ванной и с мокрыми волосами постеснялась войти в комнату за Юити. Она высунулась из окна, чтобы просушить волосы. В порт входил рейсовый теплоход, который вечером отчаливал с острова О., останавливался в К. и на рассвете следующего дня прибывал в Цукисиму. Наблюдая, как в гавань входит заливающий залив огнями пассажирский лайнер, девушка расчесывала волосы. В городке редко звучали и музыка, и пение. Каждый раз, когда судно становилось у пристани, из громкоговорителя на верхней палубе отчетливо слышалась мелодия модной песенки, разносившейся под летним небом. На причале толпились сопровождающие с бумажными фонариками гостиниц. Вскоре резкий свист причалившего парохода пронзил ночь и врезался в уши Ясуко, словно вскрик перепуганной птицы.

Волосы ее высохли, и она почувствовала холодок. Несколько прядок взметнулось на ее висках, и ей померещилось, будто это не ее волосы, а какие-то прохладные листики травы. Ясуко боялась пригладить руками свои высохшие волосы. В прикосновении к ним она ощущала близкую смерть.

«Ютян что-то гложет, а я не понимаю что, — нахмурилась Ясуко. — Если он откроется мне и если это то, из-за чего ему придется умереть, я последую за ним тотчас. Ведь я позвала его сюда именно с этим намерением…»

В голове ее спутались многие мысли, пока она прибирала волосы. Вдруг ее осенило недоброе предчувствие: что если Юити сейчас не в комнате у Сюнсукэ, а где-то в другом, незнакомом ей месте? Она вскочила и опрометью бросилась в коридор. Позвала, затем отодвинула перегородку — и тут же опешила от улыбки Юити. Это естественно, что ее охватило предчувствие счастья.

— А, вы разговариваете? — спросила Ясуко.

Взгляд ее склоненной головки, чуточку кокетливый, предназначался не для старика, и, поняв это, писатель отвернулся. Он представил Ясуко в семидесятилетием возрасте.

Атмосфера в комнате была неловкой. Как всякий, оказавшийся в такой ситуации, Юити взглянул на часы. Было около девяти.

Вдруг зазвенел телефон в токономе[7]. Все трое, будто пронзенные кинжалом, повернули головы в сторону аппарата. Никто не пошевелил и пальцем.

Сюнсукэ взял трубку. Затем взглянул на Юити. Это звонили Юити из Токио. Он вышел из комнаты, чтобы принять в конторе междугородний звонок. Ясуко пошла следом, не желая остаться наедине с Сюнсукэ.

Немного погодя они вернулись вдвоем. Глаза Юити утратили прежнее спокойствие. Хотя никто его не спрашивал, он пустился в пылкие объяснения:

— Сказали, что у матери атрофия почек, что у нее слабеет сердце и сильно сушит горло. Отвезут ее в госпиталь или нет, но во всяком случае они хотят, чтобы я немедленно приехал.

Он выпалил от возбуждения все новости, хотя обычно предпочитал смолчать.

— Весь день она твердила, что умрет спокойно только после моей свадьбы. Больные люди как дети!

Сказав эти слова, он понял, что внутренне уже готов жениться. Сюнсукэ почувствовал в нем эту решимость. Темная радость расплылась в глазах старика.

— В любом случае тебе необходимо возвращаться…

— На десятичасовой теплоход еще можно успеть. Я поеду с тобой.

С этими словами Ясуко помчалась в комнату собирать вещи. В шагах ее было что-то развеселое.

«Ох уж эта материнская любовь! — подумал Сюнсукэ, будучи сам нелюбимым ребенком своей матери. — Жертвуя остатками своего здоровья, она спешит в критический момент на помощь своему сыну. Будто ей кто-то подсказал, что Юити желает вернуться сегодня вечером…»

Пока Сюнсукэ изумлялся всем этим совпадениям, Юити утонул в своих мыслях. Глядя на его нахмуренные тонкие брови, на его ресницы, обведенные величавой трагической тенью, Сюнсукэ затрясся в мелком-мелком ознобе. «И вправду сегодня какой-то странный вечер! — думал про себя старый писатель. — Будь осторожен, не дави на его чувства, а то все насмарку пойдет, с его-то заботливостью о матери. Все будет хорошо, и мальчик последует по моему пути, как я задумал…»

Они едва поспели на десятичасовой теплоход. Все каюты первого класса были заняты, поэтому они взяли два места в каюте второго класса на восемь пассажиров. Это были каюты в японском стиле. Узнав об этом, Сюнсукэ подтолкнул Юити:

— Ну, этой ночью ты наверняка выспишься!

Как только они сели на борт, был поднят трап. На пирсе двое-трое мужчин в нательных рубашках и подштанниках, держа в руках шахтерскую лампу-мышь, осыпали скабрезными шуточками какую-то женщину на палубе. Та огрызалась в ответ визгливым голосом что есть мочи. Ясуко и Юити были смущены этой перепалкой. Кое-как сдерживая смешки, они выжидали, когда теплоход удалится от Сюнсукэ. Безмолвная водная гладь равномерно мерцала огнями, словно масленая, и медленно расширялась между судном и пирсом. Это тихое водное пространство разрасталось на глазах, будто живое существо.

Из-за ночного бриза у старого писателя слегка разболелось правое колено. Болезненные спазмы его невралгии — вот что осталось ему от месяцев и дней прошлых страстей. Он ненавидел эти месяцы и дни. Сейчас же не все эти дни казались ему ненавистными. Эта коварная боль в правом колене стала своего рода убежищем для его тайной страсти. Он пошел обратно, велев гостиничной прислуге идти с фонариком впереди себя.

Через неделю, как только Сюнсукэ вернулся в Токио, пришла телеграмма от Юити о его согласии.

Свадьбу назначили на счастливый день третьей декады сентября. За два или три дня до торжества Юити, полагая, что у него больше не будет возможности поесть одному, хотя в одиночку он обычно никогда не садился за стол, вышел в город под этим внезапным предлогом. На втором этаже европейского ресторана, который находился в переулочке, он заказал себе ужин. Конечно, такая роскошь позволительна только богатенькому джентльмену с полумиллионом иен в кармане!

Было пять часов, для ужина еще рановато. В заведении стояло затишье, туда-сюда слонялись полусонные официанты.

Он бросил взгляд на снующих в послеполуденной жаре пешеходов. Солнце наполовину заливало улицу и на противоположной стороне проникало под навесы европейских магазинов вглубь витрин. Словно пальцы воришки, лучи подбирались тихой сапой к нефритовому ожерелью на полочке. Все это время, пока Юити ожидал, когда ему принесут заказ, зеленый камешек на витрине поблескивал в его глазах. Одинокий юноша томился от жажды и непрестанно пил воду. На душе у него было неуютно.

Юити понятия не имел, что многие мужчины, которые любят других мужчин, имели обыкновение жениться и становиться при этом отцами семейств. Он не знал ни одного случая, чтобы кто-либо из них использовал свою природную оригинальность ради супружеского благополучия. Это почти невероятно, чтобы такого рода мужчины, пресыщенные до рвоты женскими щедростями своей жены, были бы еще охочи до прелестей других женщин. Даже среди верных мужей есть немало мужчин этой породы. Если они заводят детей, то становятся для них больше матерями, чем отцами. Женщинам, замученным своими ветреными мужьями, если они собираются выходить замуж вторично, следовало бы искать партнера среди этой когорты мужчин. Их супружеская жизнь, как бы счастливая, спокойная, без потрясений, в основе своей превращается в позорное их осквернение. Самонадеянность, постоянная опора на самих себя — это последнее прибежище такого рода мужей, справляющихся со всеми частностями того, что называется «человеческой жизнью», благодаря сарказму. Жестокие мужчины у их женщин не заводятся — только, вероятно, в их мечтах.