Затем следует любопытное обвинение, с которым Петров поклялся обратиться в суд. Сытин, говорит он, написал ему «три года тому назад» (в конце 1909-го) о намерении перевести «Русское слово» в Петербург и о том, «что В. Дорошевич пойдет к П. Столыпину и условится, как вести газету. Я запротестовал письмом И.Д. Сытину, что это будет новая азефовщина». Поскольку они с Сытиным вместе «создавали» газету для народа, а «не для тайного служения Столыпину», то Петров заявил о своем праве «напечатать о всей этой истории». Угроза разоблачения, заключает бывший священнослужитель, сделала его положение в «Русском слоне» еще хуже[418].
Независимо от этой угрозы его осуждение связей со Столыпиным подтверждает высказанную ранее версию, что в другом письме (примерно в 1911 году) Петров иронизировал, предлагая Дорошевичу посоветоваться с первым министром по поводу издания второго «Русского слова». Делать подобные предложения всерьез было не в духе Петрова. Что до непечатания его статей в «Русском слове», то основная причина видится в его крайнем христианском, общинном популизме. Сытин, как цитировалось выше, считал статьи Петрова чересчур «левыми».
Ведь в 1906 году Петров дал полиции повод закрыть ежедневную религиозную газету «Правда Божия», выходившую под его редакцией. Затем он стал одним из кандидатов от партии кадетов, избранных в 1907 году депутатами Государственной думы. К тому времени иерархи церкви запретили ему сотрудничать в периодических изданиях, и он оставил свой сан, дабы полностью посвятить себя публицистике. В 1908 году Петров начал давать статьи в «Русское слово» и был раздражен тем, как холодно его приняли. Газета, столь многим обязанная ему, имела аудиторию, исчислявшуюся шестизначной цифрой, а его не пускали к этой аудитории. Даром что Сытин исправно посылал ему ежемесячное жалованье в 2 тысячи рублей и божился, будто не знает человека лучше его, но Петров-то хотел быть услышанным.
Когда Петров в 1912 году жаловался на то, что его лишили голоса в «Русском слове», там уже правил Валентинов, поэтому весьма вероятно, что Петров был одним из трех авторов, на отлучении которых на стаивал Валентинов. Остаются еще двое, и один из них, несомненно, – Александр Блок, знаменитый поэт-символист, с которым Руманов начал переговоры о сотрудничестве за полгода до прихода в редакцию Валентинова. Руманов обратился к Блоку после того, как в начале декабря 1911 года получил от Сытина письмо, где говорилось о необходимости печатать «беллетристов хороших… каждый день… роман, рассказ, повесть – по очереди и, кончив один, начинать другой…»[419] Первоклассные писатели оживят «Русское слово», поднимут его авторитет, а заодно сделают рекламу книгам, издаваемым Сытиным. Среди именитых авторов, уже привлеченных Сытиным в газету, был писатель-философ Мережковский, который начал сотрудничать в «Русском слове» примерно с 1910 года. С тех пора Мережковский питал надежду на то, что его жена, поэтесса Зинаида Гиппиус, получит в газете место заведующего литературным отделом, и вот, имея в виду это назначение, он первым попытался привлечь в «Русское слово» Блока.
Вскоре Блок узнал, что к нему намерен обратиться Руманов. 24 декабря он записал в дневнике «все существенное о «Русском слове», дабы решить для себя вопрос о сотрудничестве. К достоинствам он отнес особенность, не свойственную другим крупным русским газетам: «Вся московская редакция – РУССКАЯ… без евреев». Среди недостатков были «ее внутренняя противоречивость» и «патриархальная косность», но все же этот «консервативный орган… может быть, превратится в прогрессивный…»[420]
Сразу после встречи с Румановым 30 декабря Блок рассказал о полученном предложении своему другу В. Пясту, который уже сотрудничал в «Русском слове», но, будучи малоизвестным поэтом, не удостаивался чести подписывать свои материалы. К удивлению Пяста, от Блока требовалось обсуждать социальные вопросы в статьях и заметках, написанных пером «страстного публициста» и «в духе катковского наследия»[421]. В этой роли он должен был заменить «отчасти… одного писателя, которого к тому времени пришлось, по настоянию либералов, из числа сотрудников газеты исключить», – здесь Пяст имеет в виду Розанова[422].
Блок испытывал серьезные сомнения, однако в дневниковой записи от 31 декабря вновь перечислены привлекательные стороны сотрудничества. Во-первых, это огромная читательская аудитория «Русского слова», а, по мнения Блока, каждый из 224 тысяч экземпляров газеты прочитывался по меньше мере десятком человек. Во-вторых, газета щедро финансировалась: «…держится чудом – чутьем Ивана Дмитриевича Сытина… не стесняющегося в средствах». Тем не менее в ней «есть нота мира и кротости, которая способна иногда застывать в благополучной обывательщине», о чем «тревожится сам И.Д. Сытин»[423]. Наконец в июне 1912 года – это как раз совпало с приходом в «Русское слово» Валентинова – Блок дал Руманову свое согласие. Известную роль сыграло тут и обещание среднего сына Сытина Василия, ведавшего тогда в фирме детской литературой, выпустить два сборника блоковских стихов для детей[424].
Едва прослышав о сделанном Блоку предложении, Валентинов воспрепятствовал заключению договора. «Когда я узнал, – пишет он, – что минуя меня, кто-то (я не знал, что это Руманов) проводит в постоянные сотрудники Блока, я встал на дыбы. Попытки включить в постоянные сотрудники других лиц делались уже не раз, и я считал, что, если уступить в случае с Блоком, придется уступать и в других случаях, и от моего оберегания газеты от нежелательных лиц ничего не останется…» Известен случай, отмечает Валентинов, когда Сытин принял на службу любимца министра просвещения или обер-прокурора Святого синода, дабы заслужить для своих книг «одобрение» и доступ в государственные и церковноприходские школы[425], Валентинов узнал также, что Блок должен был давать в газету «не стихи, а какие-то сенсационного характера статьи, а меня буквально тошнило от его писаний и прозе, особенно после такого его «шедевра», как статья «О современном состоянии русского символизма». К этому присоединялось, несомненно, – я этого не скрываю – отталкивание от Блока вообще как от человека». Как рассказывает Валентинов,«упорное давление» на него по поводу контракта с Блоком «шло со всех сторон, и когда Благов вторично обратился к нему с этим предложением, Валентинов ответил, что блоковские писания «несомненно, будут полезны «Русскому слову», когда я газету покину…» Этим «с угрозой намеком» дело между ними было исчерпано, но намек оказался провидческим.
Вот миновал 1912 год, изрядная часть 1913-го, а контракта не было и в помине, и Блок ошибочно винил в этом Руманова, который делал все возможное, чтобы открыть ему двери. «Я их захлопнул, – пишет Валентинов, – и, пока я был в газете, ни одна статья Блока в ней не появилась. Но когда я ушел, в ней появилась (25 декабря 1913 г.) не статья, а стихотворение «Новая Америка». И пусть мне поверят – зачем мне лгать? – если бы это стихотворение попало в мои руки, когда я был фактическим редактором «Русского слова», я… немедленно отдал бы его набирать». Блоковское стихотворение было гимном наступающей индустриализации, которая превратит Россию в «новую Америку», – как раз в духе экономического оптимизма, проповедуемого Валентиновым[426].
Валентинов объясняет также причину своего ухода из «Русского слова». В декабре отмечалось трехсотлетие Дома Романовых, и он отвечал за выпуск специального юбилейного номера. Дорошевич представил в качестве основного материала, как выразился Валентинов, «холопскую статью» о добродетелях и свершениях царствующей династии, и между ним и единственным штатным сотрудником, которого он не мог редактировать, произошла «острая стычка». Дорошевич благодаря привилегированному положению настоял на своем, и Валентинов счел необходимым уйти из газеты. Так завершилась эра единовластия фактического редактора; отныне политику и содержание газеты определял коллективно редакционный «комитет», которым от времени до времени помыкал Дорошевич[427].
