Так чего же в нем, в Федотове, больше? Силы или выносливости? Что Федотов бегает: сто, двести, восемьсот, а может, пять тысяч метров? Что лучше всего бегать, имея такое тело, в котором есть и сила, и выносливость, идеальное соотношение всех суставов, всех мышц и всех органов? Гармония, идеал его тела, похожего на греческую статую, довлеет над всем. Но что могли эти греки? Один из них пробежал с радостной мыслью чуть больше сорока километров и умер, едва раскрыв рот. А, наверное, тоже имел идеальную фигуру и был стопроцентным греком. Крашев усмехнулся: в нем тоже текла кровь идеальных греков. Но Ширя, мощный Ширя всегда выигрывал у него сто метров и едва не падал от усталости и горя, когда проигрывал Крашеву любые другие дистанции… Стоп! Может быть, идеальный Федотов специалист по идеальной человеческой дистанции, то есть по той, на которую он, человек, способен бежать с максимальной скоростью? Значит, Федотов бегает четыреста метров?..
Все это было приблизительно и рассудочно, но вариантов выбирать у Крашева уже не было. Он стоял рядом с идеальным Федотовым, а бежать им надо было не идеальную и даже не классическую дистанцию…
Додумывал тактику он уже после старта… Хотя что можно «додумать» за 65—70 секунд бешеной гонки? Это были уже рефлексы — команды на изменяющуюся ситуацию. И первой такой командой было — рвануть как на сто метров, попытаться уйти вперед, порвать «контакт» с идеальным Федотовым, а там… Дальше он не знал ничего…
Крашев и в самом деле со старта рванул как на сто… И первые несколько десятков метров чувствовал, что бежит один. Он чуть перестроился, избавляясь от стартовой суеты и давя в себе последние сомнения в выбранной тактике. После стопятидесятиметровой отметки появилась первая, едва заметная усталость, которая за несколько секунд, лавиной — он знал! — может захлестнуть руки, ноги, скрутить плечи, сковать, обессилить все тело. Надо было чуть сбросить скорость. Отрезок сто пятьдесят — триста пятьдесят метров самый тяжелый. Но тяжелее всего бежать оставшиеся сто метров до поворота. Трудно не только от лавиной наваливавшейся усталости, но и трудно психологически — ты все еще убегаешь от стартовой линии и финиш за спиной. Сто метров до поворота вдруг вырастают в огромное, непреодолимое пространство. Он знал: если преодолеет эти сто метров, повернет и пробежит еще сто, то оставшиеся полторы сотни, когда уже будет виден финиш, добежит на одних нервах, если даже замкнет сердце или перестанут дышать легкие. Но вот сейчас, чтобы преодолеть эту середину, нервы не помогут. Сильно и мощно должно биться сердце, глубоко раскрываться легкие, быстро бежать по жилам кровь, а ноги нести, нести, нести… Но сил уже не было… Его хватило еще метров на семьдесят. Красная пирамидка, означающая поворот, была уже совсем рядом. Но где же хваленый Федотов? Неужели он, привыкший к лидерству, потеряв «контакт», отстал и сломался? Крашеву захотелось быстрее обогнуть пирамиду и не только оттого, что начиналась вторая, финишная часть пути. Хотелось посмотреть, где же Федотов, где остальные, насколько он опередил их. Он стал готовиться к повороту. Конечно, он обойдет пирамиду справа… Справа, но как можно ближе к этой красной пирамиде… Как можно меньше потерять в темпе и не сбить дыхание… Как на виражах в маленьких манежах… Левую руку прижать к груди, правую — в сторону… До предела наклон влево… Но тут никакой не вираж, тут какое-то дурацкое топтание на месте…
У пирамиды темп все же был потерян… Кое-как развернувшись, поднимая темп, он искал среди бегущих навстречу Федотова. Но идеальной фигуры не было… Он посмотрел дальше, в самый конец группы, когда вдруг чье-то легкое и неслышное тело мелькнуло у него с левой стороны, чуть взвинтило темп, тоже, наверное, утраченный при обходе пирамиды, и через секунду Крашев понял, что его обошли. Даже если бы Крашев бежал с закрытыми глазами, то и тогда понял: это Федотов.
В его спортивной жизни было всякое. Однажды — он еще учился в школе и выступал за сборную области — в Ашхабаде он бежал пять тысяч метров. Стояла страшная жара. После пяти кругов двое сошли с дорожки — тепловой удар. Остальных стали обливать водой из ведер, но через круг их волосы, майки и трусы были опять сухими. Тогда, по сравнению с другими, ему, южанину, было даже легко… В Москве военная кафедра института глубокой осенью — уже выпал снег — проводила военизированный, в форме и сапогах, трехкилометровый кросс. Он далеко ушел от основной группы, но после второго километра носки так сбились в казенных сапогах, что бежать стало невыносимо больно. Он остановился и стащил сапоги. Уверенности, что носки не собьются через двести метров, не было. И тогда, сняв и носки, подхватив сапоги под мышки, по жгучему, прилипающему к сбитым пяткам снегу он побежал к финишу… Полковники с кафедры долго спорили, но приз ему вручили…
Многие обходили его, от многих убегал и он, но видеть, как сделал сейчас этот Федотов — неслышно просидеть у него на пятках, точно рассчитать и нанести тебе удар твоим же приемом, — такое у Крашева было редко…
Оставалось одно — почти невыполнимое — самому не потерять контакт с Федотовым. Но и время, и место были самые тяжелые. Федотов нанес удар внезапно и точно.
Каким-то чудом он все же повис на пятках у идеальной фигуры. Сил не было, и он уже платил нервами. Но четверть километра на нервах не пробежишь. Он знал, что если будет бежать так же, то последние сто метров пройдет пешком и не сможет быть даже вторым. Но как чувствует себя этот идеальный Федотов? Ведь темп очень высокий. На сколько хватит у него накопленных позади Крашева сил? Крашев подумал, что бежит уже не как спортсмен, а как герой. Сердце, как у грека из Марафона, у него не откажет, но травму, и серьезную, получить можно. Контроль утерян… Он уже не видит ничего: ни впереди, ни сбоку. Только «пятки» Федотова, только «пятки»… Легкие он уже сорвал — это точно. Будут хрипеть… Неужели этот Федотов не сбросит темп? Ведь и ему невыносимо тяжело… А Крашеву — совсем невмоготу. Еще пять, десять метров и все — он отстанет…
А может, с другого конца? Показать, что он устал? Лучше всего — это отстать. Но потерять сейчас спину Федотова — это проиграть. Да-а-а… Легкие он сорвал… А может, задышать, захрипеть этими легкими, показать, что все! — сдох!? Конечно, это для дураков. Школьный прием. Но все же…
Хрипеть и тяжело дышать ему было несложно… Все же легкие, без настоящей разминки, он сорвал… Но даже и это, небольшое дополнительное принуждение стоило сил, и он уже перестал что-либо видеть. Перед глазами иногда маячила спина Федотова, но удаляется она или приближается — сообразить он уже не мог. Сейчас он просил, мечтал, молил о финише. Только бы добежать… Но что это? Федотов сбросил темп и оглянулся. Устал или решил выяснить, кто там хрипит? Но разбираться будем, товарищ идеальный Федотов, после финиша…
Чтобы не столкнуться, он принял чуть влево и, обойдя зазевавшегося Федотова, почти завалился за финишную ленточку…
Перед награждением он искал глазами директора. Но Фанерный Бык, оставив дело награждения одному из замов, уехал. Говорили, что ему не понравился забег и проигрыш Федотова. «Другим людям» нужны обычные люди. Обычные наполняют собой и поддерживают хрупкие и непрочные горизонтальные слои «других людей». И чем крепче обыкновенные люди, тем лучше. Горизонтальный слой Фанерного Быка, кроме многих обычных людей, поддерживал и идеальный Федотов, и Крашев понял, что, выиграв у него, он опять проиграл в глазах близорукого директора…
…Да, им нужна была покорность. Собственно, это не означало — ходить, опустив голову. На практике это означало совсем другое. Для молодых мастеров это означало: работать по двенадцать часов в сутки, приказы — исполнять, недостатки — скрывать, достоинства — выпячивать, докладывать без запинки, выговоры слушать со смирением, недовольство рабочих, бригадиров — давить…
Когда-то давно, уезжая из своего маленького городка, он думал, что уезжает к талантливым художникам, умным ученым… Но он пришел к «другим людям». И «другие» заставили его пройти весь долгий путь покорности. Отчего именно его путь был особенно долог? Может, «другие люди» боялись ошибиться в нем, здоровом, сильном, неглупом, и боялись принять его в свои ряды?
