Мы помолчали. Внизу спичечными коробками медленно проплывали домики, сверкали серебром лиманы и озерца. Отсюда, от этой высоты появлялось ощущение, что во все происходящее на Земле можно вмешаться, можно поправить, что там, на Земле, все должно быть хорошо.

Не знали тогда Хосе и Артур, что «это» окажется живучей. А главное, «это» питалось кровью, не могло существовать без крови. Так уж «это» было устроено.

Автобус, на котором я ехал в этот раз в Пригорск, был «заходящим» и, добираясь до автостанции, он долго петлял по улицам, часто останавливаясь и высаживая пассажиров.

«Жаль, Майкл не смог лететь, — думал я. — Вывихнуть ногу в последний день работы!»

Утром, в Челябинске, перед тем, как уезжать в аэропорт, я зашел к нему. Дверь открыла его младшая сестренка.

— Здравствуй, Катерина, — сказал я, — ну, как там больной, дышит?

— Дышит, дышит, — бойко ответила Катя, — и даже прыгает.

— Как дела, Майкл? — спросил я, пожимая ему руку. — Катерина говорит, что ты уже прыгаешь?

— Дела, дела, — вид у Майкла был мрачный. — Вот ты еще неделю гулять будешь, а тут… — Майкл махнул рукой, помолчал и добавил: — А в общем, ничего страшного. Никаких там трещин нет, врач мне снимки показывал, опухает только, ну, да мне мать компрессы кефирные делает, здорово помогает. А ты, значит, летишь?

— Лечу, — сказал я, — надо мать повидать, уже два года дома не был, все стройотряды да стройотряды.

— Лети, лети, — Майкл встал с постели и допрыгал к «своему» шкафчику.

В этом шкафчике он хранил сувениры. А их у него было немало: элегантные сувениры из Москвы и Ленинграда, целый хоровод матрешек, ракушки с черноморских курортов. Было здесь и ожерелье, которое Майкл выпросил у старика-чукчи, когда наш стройотряд работал на Чукотке. А по краям шкафчика висела гордость Майкла — пара настоящих, новых («нехоженых», говорил Майкл) лаптей. Привез он их из Коми: мы там работали на Печоре. Где Майкл раздобыл эти лапти — для меня до сих пор загадка. Взяв что-то в шкафчике, Майкл протянул сжатый кулак.

— Отгадай, что здесь? — он посмотрел на меня и разжал пальцы. На ладони сверкнула монета. Это было милесимо, которое подарил ему Хосе.

Майкл проковылял обратно к постели, помолчал, а потом сказал:

— Знаешь, нога не в счет, сам виноват, а в общем, мне везло эти два года, просто чертовски везло. Везло во всем, за что бы ни брался. В спорте, учебе… И знаешь, отчего? У меня появился талисман, и он помогал мне. Милесимо, которое мне подарил Хосе, обладает таинственной силой… Хочешь — верь, хочешь — нет. Однажды я не взял его на экзамен и — «завал», а ведь учил, учил все три дня. Конечно, я не верю ни в какую чудодейственную силу. Главное, что-то случилось со мной. После той поездки я по-другому стал относиться к себе, к жизни. Вот ты улыбаешься, не веришь, а недавно со мной случай был. Еду в троллейбусе. На заднюю площадку детина вваливается и давай ругаться. Матерно и грязно. Я обычно не реагировал, но теперь перед глазами Хосе, Артур — и никакого страха. — Майкл замолчал.

— Ну и чем закончилось? — спросил я.

— Да чем… Стоило мне начать, а там помогли. Вытолкали детину взашей. — Майкл посмотрел и улыбнулся. — Вот так. А милесимо… Милесимо отдай все же Хосе… Оно ему сейчас нужнее.

…На предпоследней остановке перед автостанцией я сошел. В Пригорске наступал тихий, так похожий на тот — двухлетней давности — южный вечер. Было немного душновато. Но я знал, что это ненадолго. Быстро наступит темнота, а вслед за ней придет свежесть чуть разбавленного запахом невидимых цветов воздуха.

От остановки до дома, где жила мать, было совсем недалеко: квартал домов да небольшой сквер, по краям которого росли пирамидальные тополя. Я шел по скверу, и тополя не замечали меня — маленького человечка.

— Здравствуйте! — сказал тополям я. — Не узнали. Мы вас сажали всем третьим классом. А я посадил тебя, вот который второй с краю. И тогда мы были одного роста с тобой, а теперь в темноте я не могу разглядеть твоей верхушки, да и тебе с высоты не разглядеть меня.

Но тополь узнал меня и зашумел листьями…

Окно нашего маленького домика светилось. Стало немного грустно. Оттого, наверное, что жила мать одна, что вот только я у нее, да и то не с ней.

Артура я встретил на третий день. В нашем парке. Он шел мне навстречу, и я бы не узнал его: он стал совсем взрослым парнем. Но я взглянул на него и вспомнил эти блестящие глаза.

— Артур, — негромко окликнул я.

Он внимательно посмотрел на меня, и я понял, что он меня не помнит.

— Извини, — сказал я ему, — ты забыл нас, то есть меня. Да, в общем, это и немудрено — случайная встреча. Со мной был мой друг. Хосе подарил ему милесимо. Сейчас я покажу его. Вот, — на раскрытой ладони у меня сверкнуло маленькое милесимо.

— О, — сказал Артур, — я вспомнил. Всесоюзный студенческий отряд, 1973 год! А почему твой друг не с тобой? — Артур говорил по-русски правильно и почти без акцента. — Его звали… — он чуть помедлил, — Майкл!

— Он вывихнул ногу. Ничего страшного. Но лететь со мной не смог. А где Хосе? — в свою очередь спросил я. — Майкл просил передать привет с Урала и вот это. Майкл утверждает, что монета обладает таинственной силой.

— Это милесимо случайно тогда затерялось у Хосе, — Артур грустно рассматривал монету. — Наше милесимо. Милесимо свободной Чили. Такого нет ни у кого из наших ребят. — Артур замолчал.

Молчал и я. Молча мы вышли из парка и остановились.

— Долго тебе еще учиться в институте? — нарушил молчание Артур.

— Год, — сказал я. — Уже совсем недолго.

— И кем станешь?

— Инженером-строителем.

— Хосе тоже мечтал учиться в институте, — сказал вдруг Артур. — Хотел стать агрономом.

— Почему «мечтал»? — спросил я. — По-русски правильнее сказать «мечтает». Милесимо будет ему кстати. Майкл утверждает, что оно помогает сдавать экзамены. И хорошо, что мечтает.

— Мечтал! — Артур смотрел в сторону. — Мечтал, — повторил он тихо. — У него было такое славное сердце, но такое слабое, и оно не выдержало, когда он узнал, что его родители погибли, там… в Чили…

Артур возвратил мне милесимо и снова замолчал. Потом он спросил:

— Отец и мать, наверное, рады, что ты приехал?

— Да, — сказал я, — только у меня одна мать.

— У меня там тоже одна мать… и маленькая сестренка. — Он посмотрел на часы. — Мы только что вернулись с производственной практики. Убирали рис. Вкалывали, — он чуть улыбнулся, — что надо. Сегодня экзамен…

— Счастливо тебе, Артур, — сказал я ему на прощанье.

— До свидания, — попрощался он, — а знаешь, я тоже решил стать агрономом. Мне это пригодится там. Я в это здорово верю.

Он уходил…

— Постой, Артур, — крикнул я ему. — Возьми это, — и я протянул ему милесимо.

— Спасибо. Много спасибо, — наверное, он шутил. Чуть-чуть. Наверное, вспомнил нашу встречу, первую…

Перед поворотом он оглянулся и махнул рукой. Глаза его, кажется, блестели больше, чем обычно…

1974 г.

Казалось, ничто не изменилось за эти прошедшие годы в его родном приморском городке. Так же молодцевато топорщился вокзал. Это было серо-синее, сложенное из нездешних хорошо отшлифованных плит двухэтажное здание. Вокзал не мог быть старше самой железной дороги, но колонны, подпиравшие широкий балкон, узкие длинные окна второго этажа, витая лестница, начинавшаяся из зала ожидания, где были расставлены мощные деревянные скамьи, — все это делало его загадочным, словно вышедшим из средневековья. В узких длинных окнах второго этажа никогда не горел свет, и Крашев никогда не видел людей, идущих по винтовой лестнице. Наверное, это было не так, наверное, там были просто складики, где хранились железнодорожные билеты или еще что-то в том же роде, и, наверное, вся эта таинственность была не от самого вокзала, а от давних детских воспоминаний, и ничего не стоило узнать и о возрасте, и о плитах, и о втором этаже, но Крашев знал, что ничего этого делать не будет, — ему нравился этот периферийный, старомодный франт.