— Очень, — улыбнулся он, — только Фомичев бесплатно ни в жисть не даст.

— Ничего, подрастешь, пойдешь в армию — настреляешься, — сказал я.

Поднявшись на крыльцо веселого зареченского клуба, я оглянулся. Над вагончиком все так же бойко вился дым (странное дело, но после разговора с мальцами иголки покалывали как будто поменьше)…

Прозвенел звонок, и мы втроем пошли в зрительный зал…

1974 г.

Лидочка уходила… И хотя она собиралась и прощалась с матерью не спеша, видно было, что Лидочка торопится…

Внизу хлопнула дверь подъезда. Сейчас Лидочка пройдет длинным, тесно обсаженным громадными тополями переулком, и в конце, где он скатывается к морю, скроется. Переулок начинается внизу, под их балконом.

Много раз Кошка-Машка смотрела с него вниз, провожая или поджидая Лидочку, а когда-то в своем далеком кошачьем детстве и бегала по переулку, но это было давным-давно, когда Лидочка была совсем маленькой, а тополей совсем еще не было…

…Та весна выдалась звонкой и ясной.

Временами, правда, набегали тучи на солнце, ветер старался рвануть посильнее, но прохожих это не пугало: еще не привыкшие к теплу, они радовались и этому; и ветер и тучи, пошумев и побрызгав холодными каплями, убегали куда-то далеко за город.

Под один из таких налетов и попали маленькая девочка Лидочка и ее мама — Зоя Иосифовна.

Испугавшись за свою дочь — та росла хрупкой, часто болела, — Зоя Иосифовна подхватила ее и быстро пошла домой. Но у их дома, самого высокого дома в городе, она остановилась. Идти вовнутрь не хотелось: дождь кончился, и Зоя Иосифовна, опустив Лидочку, взглянула вверх.

Над их домом, почти касаясь башни, венчавшей его, таяли тучи. Лучики солнца, пробившись, поигрывали на выкрашенном под золото шпиле, и Зоя Иосифовна счастливо засмеялась. Все было хорошо: и маленькая Лидочка у ее ног, и пахнувший только что проклюнувшимися зелеными листочками воздух, и весь этот южный, почти родной ей — Зоя Иосифовна родилась недалеко от этих мест — теплый город.

Но особенно радовал Зою Иосифовну высоченный (шесть этажей!) и такой солидный на вид их дом.

Муж Зои Иосифовны, Ванечка (всех близких Зоя Иосифовна звала уменьшительными именами), был кадровым военным, а значит, вечным скитальцем. Но теперь кончено! Ее Ванечка заслужил уют и покой. Из этого города они никуда не тронутся. Да и Лидочка… С ее ли здоровьем переезжать с места на место?

При мысли о Лидочке Зоя Иосифовна отвела взгляд от шпиля и вдруг почувствовала, что Лидочки, ее маленькой Лидочки рядом не было.

— Господи, да это же страшный суд! — всплеснула руками Зоя Иосифовна.

Фраза эта, бог весть как занесенная в ее лексикон кубанской казачки, говорила о том, что в состоянии Зоя Иосифовна находится крайнем.

И в самом деле: ее девочка, ее маленькая Лидочка, нетвердо стоя на тоненьких своих ножках, прижимала к белому платьицу грязного-прегрязного, чуть попискивающего котенка. Но не котенок поразил Зою Иосифовну. К кошкам — и грязным, и чистым — она была равнодушна. В небольшой предгорной станице, где выросла Зоя Иосифовна, к кошкам относились, как и должно относиться, — сознавали их необходимость в хозяйстве, но начисто лишали права быть украшением казачьей хаты.

Не удивилась Зоя Иосифовна и платью, с которого жижицей стекала грязь — откуда ему быть чистым при таком деле?! Удивили и испугали Зою Иосифовну глаза трехлетней Лидочки. В них было все: и решимость не отдавать котенка, и восторг от него, и вместе с тем такое отчаяние на противный случай, что Зоя Иосифовна поняла: отнять у Лидочки вот этого, с несколькими слоями старой и новой грязи котенка, — невозможно…

А Лидочка уходила… Она уже шла по переулку. Сейчас там тоже стояла весна, так же ярко светило солнце, но загустевшая крона тополей не давала лучам пробиться в узенький переулок; от этого он был мрачен, и кошке казалось, что там очень сыро…

Та далекая встреча произошла лет двадцать назад. И побежало время… Бесконечное время детства. Потом, через много лет, более раннего события Лидочка не могла вспомнить. Отсчет детства начался с этой встречи…

Зое Иосифовне тоже запомнился этот день. Но ей более всего запомнился приход Ванечки. Когда он, удивленный, что его никто не встречает, появился на кухне, все, в основном, было сделано: Лидочка переодета, котенок отмыт, и Зоя Иосифовна, чуть сердитая от этих не очень приятных, а главное, неожиданных хлопот, пыталась накормить котенка из блюдечка. Как ни странно, ей это не удавалось. В ее родной станице никто никогда не кормил котят из блюдечка. В их дворе кошек было полным-полно — это она помнила. В хату кошек не пускали, и они жили на чердаке-горище. Все шло как-то само собой. Только старой кошке — основе рода разрешалось входить в летнюю кухню, над остальными висел запрет, их гнали отовсюду, от этого они были дикими и пугливыми. Кормить их тоже ничем особенно не кормили. Зоя Иосифовна вспомнила, как ее мать — плотно сбитая, смуглая до черноты казачка — иногда бросала им рыбьи потроха, и кошки, растащив пузыри, урча от жадности, съедали их.

Но теперь был другой случай: котенок не ел, и Зоя Иосифовна не знала, что делать.

Как всегда помог Ванечка. Иван Максимович был коренным москвичом. И хотя в квартире на Тверском бульваре, где прошли его детство и юность, кошек не было, но, что-то вспомнив, он сказал:

— Сосунок еще: из чашечки не научился. Может сдохнуть.

— Та, и хай ему грэц! — быстро заговорила Зоя Иосифовна, от волнения переходя на казацкий лад. — Хай ему грэц.

Зоя Иосифовна хотела добавить кой-чего еще, но остановилась — маленькая Лидочка плакала. Она не понимала слова «сдохнуть» (смысла же «Хай ему грэц» не понял даже Иван Максимович, хотя и определил это как «Черт его побери»), но ее детское сердце подсказывало, что с котенком может произойти что-то нехорошее.

Сняв китель, Иван Максимович сгорбил свое худое, длинное тело у блюдечка и, обмакнув палец в молоко, дал котенку. Тот задвигал губами, но ничего не вышло. Тогда Иван Максимович поманил Лидочку и опустил ее тоненькие пальчики.

Ярко-розовый язычок шершаво касался пальчиков. Лидочка смеялась; ее рука, управляемая отцом, опускалась все ниже к блюдцу. Наконец котенок, поняв, зачмокал губами, и дело пошло.

Тут только и рассмотрел Иван Максимович две вещи. Что котенок был кошечкой и что кошка эта была черным-черна и, кроме выпачканной мордочки, белых пятен на ней больше не было.

— Посмотри, словно черный бархат, — сказал он жене.

— Господи, это же страшный суд, — разглядела и Зоя Иосифовна. Она хотела рассказать мужу, что делают с такими кошками пацаны в ее станице, но, увидев, как Ванечка гладит котенка, а Лидочка, ползая на коленях, сама готова вот-вот хлебнуть из блюдечка, промолчала.

Кличку кошке придумала Зоя Иосифовна. Она назвала ее Машкой.

А Лидочка уходила все дальше. Тополя уже кончились, и ее окружали недавно посаженные маленькие клены. Солнце на задерживалось в них, и, освещенная, рядом с молодыми кленами, она казалась чужой и незнакомой.

Чуть вверху, обрубленный слева и справа тополями, синел кусочек неба. И вдруг оттуда, от синего кусочка неба, от торопливо уходящей Лидочки, к кошке подобралась глухая тоска, и она, вскочив на перила балкона, протяжно заорала всхлипывающим басом…

…Бесконечное время детства… У кошки тоже было свое кошачье детство — целых три месяца южного жаркого лета! В детстве надо многое успеть… Успеть набегаться и наиграться, повеселиться и напроказить, успеть научиться тому, что пригодится во взрослой жизни.

И кошка старалась. Бегала за Лидочкой и за собственным хвостом, забиралась на тюлевые шторы — гордость Зои Иосифовны, а потом жалобно мяукала, не зная, как слезть на пол; получала за это — иногда выговор, иногда шлепок; грустила, когда Лидочка с родителями уходила в гости. Училась… Дома, под руководством Зои Иосифовны, — аккуратности; в переулке самостоятельно — охоте за жирными, любвеобильными голубями.