Но вот из глаз ушло удивленно-вопросительное выражение, и они потухли навсегда…

Прошло еще сколько-то лет. Лидочка с малышом и мужем давно живут в доме со шпилем.

Они часто ходят к морю. Малыш подрос, так же, как и мать, любит гулять по набережной, и уже бойко выговаривает сложные названия пробегающих мимо буксиров и покачивающихся на рейде танкеров.

Семья в доме со шпилем живет хорошо, покойно, но вечерами, особенно когда Лидочка с сыном и мужем уходят в гости, Зоя Иосифовна чувствует себя одиноко. Тогда она грустит, часто выходит на балкон, тревожно всматриваясь в мерцающую темноту, а утром, встретив прогуливающегося по переулку генерала (генерал теперь вышел в отставку, ходит в штатском платье), не то сообщает ему, не то жалуется:

— Вы представить себе, Яков Акентьич, не сможете, что я вчера вечером делала… Футбол смотрела… Это же страшный суд! А что делать? Одна. Кругом одна…

1977 г.

Отца своего Николай Зотов не помнил: он умер, когда Зотов был совсем мал. Мать работала почтальоном.

Отслужив в армии и поступив в институт, на помощь матери рассчитывать не стал — решил сам подрабатывать. Летом вкалывал в стройотряде, зимой — на грузовой станции, на мясокомбинате, а один сезон — даже полотером в институте.

На старших курсах денег стало хватать, да и стипендия была уже вполне солидной, но если Зотов оставался на какое-то время без дела, в душе у него появлялось чувство, будто что-то не так…

И, может, поэтому он не раздумывал долго, когда увидел объявление, что школе № 88 требуется сторож.

Школа находилась недалеко от общежития, дежурить было легко: пришел вечером, поспал на директорском диване (начальство смотрело на это сквозь пальцы), а утром приходила смена в лице тети Наташи — дневного вахтера.

Зотов шел сквозь мороз — бодрый, веселый.

Общежитие в этот ранний час непривычно тихо — ребята еще спят. «Сони», — непременно бурчал он, хотя знал, что ребята не сони, а просто у них сдвинуто время.

Зачитавшись (а частенько и задурачившись), те ложились поздно, а утром, вскочив от грохота будильника, минут десять носились по коридорам и комнате, умываясь и одеваясь, проглатывали по бутерброду и мчались в институт: благо, тот находился через дорогу.

В дни, когда не было его дежурств, и он жил так же.

Но сейчас у Зотова была масса свободного времени.

Можно сделать утреннюю гимнастику. И не просто помахать руками, а размяться по-настоящему: с гантелями и штангой.

Все это железо валялось под кроватью и досталось им от прежних жильцов. Правда, осталось неясным: приобрели его те сами или тоже получили в наследство.

Можно было побриться, погладить свои и без того заглаженные брюки и идти в институт не спеша, зная, что в запасе достаточно времени.

Учился Зотов не то чтобы очень хорошо, зато легко.

На первом курсе его выбрали в профком факультета. Сектор достался трудный — бытовой. На этом месте многие сложили свои головы. Но Зотова переизбрали на следующий год и еще на следующий, и теперь, на пятом курсе, он считался таким «спецом» по быту, что сам декан, давая кому-нибудь место в общежитии из своего фонда, считал необходимым советоваться с Зотовым.

Был Зотов к тому же спортсменом. Не выдающимся, но и не плохим. А главное — разносторонним, и, может быть, не стал очень хорошим из-за того, что хотелось многое узнать и многому научиться.

В школе Зотов занимался борьбой, баскетболом. В армии — бегом.

И в институте не бросил спорт. Играл в баскетбол за свой факультет, бегал кроссы за институт.

А порой любил погонять футбол. Особенно зимой, при небольшом морозце, когда через несколько минут ты весь в инее, стряхивай его или нет, все равно один лишь нос торчит из-под шапочки. А разве не приятно, обведя двух-трех защитников, еле устояв на плотном снегу в своих «лысых» кедах, забить гол, да еще левой ногой!

Да, жизнь была прекрасна, времени еле-еле на все хватало.

Но один маленький штрих в биографии Зотова вызывал, и больше не у него самого, а у знакомых, если не чувство неодобрения, то непонимание — это уж точно.

Дело в том, что в свои двадцать шесть лет Зотов не был женат. Впрочем, это не так уж и непонятно. Не понимали другое: никто и никогда не видел Зотова с девчонкой. Нередко друзья и знакомые спрашивали его об этом. Он отмахивался плоскими фразами, вроде: «Никто замуж не берет».

Однажды на студенческом вечере к Зотову подошла бойкая девчонка и заявила, что она уполномочена слабой половиной параллельного потока и им интересно узнать: отчего это он ни с кем не дружит? Зотов улыбнулся, ответил, что не дружит потому, что не дружный. «Они это уже слышали», — сказала уполномоченная и добавила, что она от него не отстанет. Зотов «сверкнул» еще двумя-тремя шутками. Заноза не уходила, и тогда, посмотрев в глаза девчонке, он ляпнул: «Я — импотент», и добавил: «Духовный». Не поняв, что это такая же плоская шутка, как и все предыдущие, девчонка покраснела, зашмыгала носом и убежала к подругам. Вряд ли она им что-нибудь рассказала, но отчего-то слабая половина параллельного потока долго не разговаривала с Зотовым.

Иногда и Зотов спрашивал себя: «В чем же дело?» Хоть и много еще гуляет по белу свету двадцатишестилетних холостяков, но все его однокашники давным-давно женаты, а закадычный друг — Колька Старицын — успел развестись и вновь жениться.

Вообще-то причину он знал, но всеми силами, хлопотами, баскетболами старался спрятать ее в душе как можно глубже.

Да, причина была, и довольно простая. Обычно ее называют неудачной любовью.

Впрочем, это теперь она стала неудачной, а тогда казалось, надежней и крепче не бывает…

Галя была его одноклассницей. Сидели десять лет за одной партой. Поцеловались (смешно вспомнить) в седьмом классе.

Провожая в армию, Галя крепко обняла его на виду у всех односельчан, прошептала тихо и неловко: «Приезжай, милый, скорее!..»

Зотов, чувствуя себя уже солдатом, лишь усмехнулся в ответ.

Автобус с призывниками выплыл за околицу и под частым осенним дождичком заелозил в сторону райцентра.

«Приезжай, милый, скорее!..»

Зотов привстал и посмотрел назад. Сквозь водяные размывы на окнах видны были только пожухлые кроны тополей, стражами раскиданные по их селу.

«Приезжай, милый, скорее!..»

Это началось после того, как прошло с полгода. Они начали «понимать» службу, и у них появилось время, чтобы просто почесать языками.

Без видимых причин вдруг «скапустился» Петька Громов, симпатичный парень, балагур и весельчак. Вначале думали, что у него иссяк запас гражданских анекдотов, а здешние он не успел разузнать. Но дело оказалось не в этом, и вскоре все выяснилось.

Петьке Громову прислала письмо девушка, обещавшая ждать. В конце концов Громов прочитал его всему взводу.

Его знакомая писала, что выходит замуж за недавно приехавшего в село агронома Вяслова (она так и написала), но что солдату без дружбы никак нельзя, и, если Петька захочет, они останутся друзьями.

Вначале все молчали: и «молодежь», и «старики». Только «старик» Белозерский — циник и скандалист — процедил: «Плюнь и забудь».

После этого заговорили все разом и стали что-то советовать Громову. Советов было много, и были они разные. А Венька Чепуренко, маленький, наивный хохол из Кировограда, посоветовал даже, что, мол, «трэба идти до командира, нэхай дае отпуск».

Но Громов поступил, как советовал Белозерский. Он плюнул и забыл.

И еще приходили такие же письма, всегда больно бившие по мужскому самолюбию, — привыкнуть к ним было невозможно…

…Прошел еще год. Зотову присвоили звание сержанта, и между повседневными заботами у него все чаще стали мелькать мысли о планах там, на «гражданке».

А в планах этих все сходилось на Гале. Зотов часто получал от нее письма, которые были нежными.