— Благодарите судьбу, что вовремя вспомнил. Красное-то только до пяти дают. Приедем, чем новоселье отмечать будем? А?

Но новоселье не состоялось.

В Южное въезжали по темноте. За стеклышками «пазика» чувствовался настоящий морозище («Аж под сорок!» — крестились старухи). Барабанчук всю дорогу балагурил с женщиной. Выяснилось (женщина жила в Южном), что командированные живут в старой, отслужившей свое школе, что заготовка хвои ведется уже с месяц, что мужики Южного в обиде на городских, так как в местном сельпо ни водки, ни вина не достать. При последнем сообщении Барабанчук, значительно крякнув, похлопал по карманам и подмигнул Гришухе.

Наконец «пазик» остановился и раскрыл двери навстречу морозу. Женщина, рассказав, как найти школу, и посмеявшись приглашению Барабанчука «заходить на чай», растворилась в черноте переулка, тихо расползлись во все стороны старухи, и они остались одни: с рюкзаками, двумя бутылками вина в карманах Барабанчука и со смутно-непонятным настроением в душе.

Среди полузаснувших деревенских домов школу разыскали сразу: она выделялась барачно-казенным видом и ярким светом, льющимся из незашторенных окон.

У входа стояло несколько мужиков в пиджаках и без шапок. Они о чем-то невнятно и вразнобой спорили, разболтанно размахивая руками.

Отворилась дверь, и вышел еще мужик. Этот был одет, кряжист и не очень пьян на вид. Увидев новеньких, он гоготнул и сказал счастливым басом:

— Из какой шараги?

— Мы не из шараги, — сказал Гришуха. — Мы из строительного управления.

— А-а-а, — махнул рукой кряжистый. — Все равно. Я к тому, ребята, что не вовремя вы прикатили: в школе ни одного места нет. Где спать-то будете?

— Как же так? — сказал Гришуха. — Начальник говорил, что все подготовлено. Как же так?

— Да-а-а, — гулко протянул кряжистый. — Начальство, они мастаки обещать. Вот и здесь. Понавалило народу, а вырубками всех обеспечить не могут. Два-три дня поработаешь и шабаш.

— Послушай, корешок, — ласково встрял Барабанчук. — А не знаешь ли ты бабки, чтобы ночевать пускала?

— Нет, — сказал кряжистый и покачал головой. — Не знаю. Про тех, что самогон гонят, — знаю, а которые ночевать… Правда, есть место, — он показал рукой вдоль улицы. — Вон там, на краю села, участок дорожников. Имеется у них, вроде, пара комнат для командированных. Может, устроят.

— А агроном в Южном часто бывает? — спросил Гришуха.

— Бывает. И часто. Да сами увидите.

— Дался тебе агроном, — ухватил Барабанчук Гришуху за полу фуфайки. — На снегу спать собираешься? Поплыли короче.

Они шли уже по улице, когда их нагнал рокочущий бас:

— Не устроитесь, так в школу возвращайтесь. В учительской моя бригада. Перекантуемся.

Им долго не открывали. Мороз поослаб, но зато воздух, расколовшись, пришел в движение, бросал в лицо жесткие гроздья снега.

Наконец, после того, как Барабанчук, развернувшись, забухал в дверь пяткой валенка, слева зажглось окно, щелкнул замок. На пороге, в накинутом пальто и платке стояла женщина.

— Командировочные? — спросила она.

— Да-да, — поспешно сказал Гришуха.

— Ну, так проходите. — В голосе ее Гришуха услышал приветливые нотки. Они прошли маленький коридорчик и попали в гостиную. Рядом с пышным, волнообразным диваном стоял асимметричный, жирно лакированный столик. Блеснуло трюмо у дальней стены. В двух углах стояло по розе. На одной из них висело несколько будто привязанных тяжелых цветков.

— Садитесь, — кивнула на диван женщина. — Я сейчас.

Они сели. В гостиной было тепло и почти уютно. Вместо уходившей тревоги на Гришуху накатывалась усталость.

Со стопкой белого белья вошла женщина.

— Оформлю вас завтра, — сказала она и, оставив белье на столике, подошла к заузоренному окну. — Сегодня куда там. Поздно. Располагайтесь в первой комнате.

— Сщас бы ванну, — заулыбался Барабанчук, — и полный сервис.

— Ох, и метет, — сказала женщина. — И в Степном, поди, так же?

— Наверное, так же, — согласился Гришуха. — А вот в городе, когда мы выезжали, не мело, но мороз был злющий.

— Как в городе? — повернулась женщина. — Вы же из Степного. Командировочные. Меня начальник предупредил — трое ремонтников.

— Мы и есть командированные. И ехали через Степное, только в правлении не было никого: да какая разница, в Южное бы и послали, а так мы с утра и начнем лапку готовить, — говорил Гришуха и видел, как взгляд женщины становился жестче и жестче.

— Ах, по-ня-я-тно, — протянула она, распрямившись струной. — Так вы на ла-а-пку. Знать не знаю! — вдруг рявкнула она, злясь за свой промах. — Командировочные. На ла-а-пку. Знать не знаю! Пьяницы! Идите в школу, где все ваши, там и пейте.

— Мы не пьяницы, — попытался объяснить Гришуха. — Мы на одну ночь. В школе мест нет, а завтра приедет агроном и разберемся.

— И у меня места нет, — захлебываясь, говорила женщина. — Куда я ремонтников дену?! Они дело делать приедут: с весны, вон, дорогу на Березовку тянуть будем. Нет у меня места! — Она вплотную подошла к ним, и Гришуха хорошо рассмотрел ее. Была она еще молода, дородна и вместе с тем по-особому стройна, высока, с приятным лицом и хорошими зубами. Портили ее грубоватые кисти рук да злое теперь выражение лица.

Откричав, она остановилась и скрестила руки на груди. На четырех пальцах правой руки ее была наколка. По буквочке на пальце. «Зина», — прочитал Гришуха.

— Ну, все, — сказала женщина. — Чтоб через минуту духу вашего здесь не было. Помо-о-щнички. Водку пить вы нашим мужикам помощники.

Ухватив белье, она пошла из гостиной.

— Но как же так? — шагнул за ней Гришуха.

— Погоди ты, — остановил его досадливым шепотом Барабанчук. — Тянешь тут Мыню за пупыню, как говаривал мой дядя. Молчи! И так все объяснил… Зинаида, — громко сказал он. Спина у женщины вздрогнула.

— Зинаида, — надбавил тону Баранчук. — Извините меня, но вы нас не за тех приняли. Да я с той поры, как крещен был, близко к вину не стоял. А насчет пьяных мужиков вы верно заметили. — Барабанчук легонько отодвинул мешавшего Гришуху и пошел за женщиной. — Не знаю, как ваше отчество, Зинаида, — услышал Гришуха из коридора, — нам надо объясниться…

Некоторое время из дальней комнаты слышалась резкая речь женщины, Барабанчук лишь изредка вставлял слово. Но постепенно он говорил все больше, все тише и невнятней, а минут через десять послышался смех женщины, и в гостиную вошел Барабанчук со стопкой белья.

— Учись, начальник, — сказал он. — Все опять вери вэл…

Когда заправили постели и Гришуха, умывшись, стал раздеваться, Барабанчук достал бутылку вина, подбросил ее, поймал и сказал, улыбаясь:

— Ну, что, вмажем по 166 и 6 десятых граммов, как говаривал мой дядя?

— Нет, — сказал Гришуха. — Не хочется.

— Интеллигенция не желает. Ну, а ты, деревня?

— Не буду, — ответил Бокарев. Он уже лежал в постели.

— Как знаете, — сказал Барабанчук. — А я вмажу. Теперь уже без десятых… Отчество у нее, между прочим, Сергеевна, — добавил он, открывая бутылку.

В понедельник с утра погода установилась: засинело небо, засверкали снега.

В одной лишь шапке, жмурясь, бежал Гришуха по тропинке, соединяющей школу и туалет. Тропка сплошь была изрисована узорами, будто кто-то веселый и рассеянный поливал здесь чаем крепчайшей заварки.

Вдруг он остановился. У торца школы, куда доходила дорога, проскобленная елозившим по Южному скрепером, стоял «газик»…

Приехавший агроном был одних лет с Гришухой, строен, в ловко скроенном и аккуратно сшитом полушубке. На ногах — унты, в руках приношенный, но еще совсем добротный портфель. Лицо загадочно прикрыто модными очками.

Усевшись на краешек крайней кровати (стульев в учительской, служившей чем-то вроде зала заседаний, не было), агроном оглядел замусоренный пол, но ничего не сказал и щелкнул портфелем. Четко и неторопливо рассчитал одну из бригад, отработавшую свое, оставшимся объяснил, где их участки, а когда окружавшее его кольцо распалось, встал, смахнул что-то на полушубке и, не торопясь же, пошел к выходу…